Я узнала, что самое безопасное — это быть на виду, выпрашивать милостыню с бумажным стаканчиком на улице у входа в церковь, это вызывало чувство жалости у прохожих. Некоторые останавливались, чтобы бросить мне монетки, но никто не разговаривал со мной; бедность сегодня — это как проказа в прошлом: отвратительна и вызывает страх.

Я избегала приближаться к тем местам, где прогуливалась раньше, таким как Бульвар Стрип, потому что они также были вотчиной Джо Мартина и Китайца. Нищие и наркоманы метят свою территорию, как животные, и ограничиваются радиусом в несколько кварталов, но отчаяние заставляло меня исследовать разные места, без соблюдения расовых границ, где чёрные с чёрными, латиноамериканцы с латиноамериканцами, азиаты с азиатами, белые с белыми. Я никогда не оставалась в одном и том же месте более нескольких часов. Я была не в состоянии выполнить самые элементарные действия, такие как поесть или помыться, но мне удавалось доставать алкоголь и наркотики. Я всегда была начеку, я была преследуемой лисой — двигалась быстро, ни с кем не разговаривала, на каждом углу у меня были враги.

Я начала слышать голоса, и иногда удивлялась тому, что отвечаю им, хотя и знала, что они не настоящие, потому что видела такие симптомы у нескольких жителей в здании Брэндона Лимана. Фредди называл их «невидимками» и шутил над ними, но когда ему стало плохо, эти существа ожили, как насекомые, и, тоже будучи невидимыми, мучили его. Если я мельком видела чёрную машину, похожую на машину моих преследователей, или кого-то знакомого, я ускользала в противоположном направлении, но всё же не теряла надежды увидеть Фредди снова. Я думала о нём со смесью благодарности и обиды, не понимая, почему он исчез, почему не оказался в состоянии найти меня, хотя и знал каждый уголок города.

Наркотики подавляли голод и многочисленные боли в теле, но не успокаивали судороги. У меня болели кости, и чесалась кожа от грязи, а на ногах и спине у меня появилась странная сыпь, кровоточащая от того, что я сильно её расцарапала. Внезапно я вспоминала, что не ела два или три дня, и тогда плелась в приют для женщин или примыкала к очереди из бедных в Сан-Висенте-де-Поль, где всегда можно получить горячее блюдо. Труднее всего было найти место, чтобы переночевать. По ночам температура держалась около двадцати градусов, но поскольку я чувствовала себя очень слабой, мне было очень холодно до тех пор, пока в Армии Спасения мне не дали куртку. В эту благородную организацию действительно стоило обратиться — ведь так пропадала необходимость носиться с кошельками и с украденной тележкой из супермаркета, как многие обездоленные люди, поскольку, когда от моей одежды слишком дурно пахло, либо та становилась мне слишком велика, я просто меняла вещи в Армии Спасении. Я похудела на несколько размеров; прежде сильные, ключицы, кости бёдер и ног теперь очень уж выдавались и вызывали жалость у окружающих. У меня не было возможности взвеситься аж до декабря, когда я поняла, что за два месяца потеряла тринадцать килограммов.

Общественные сортиры были притонами правонарушителей и извращенцев, но всё же приходилось зажимать нос и ими пользоваться, поскольку туалеты в магазине либо в гостинице были вне моего доступа, оттуда меня выгоняли толчками. Также меня не пускали и в туалеты на заправочных станциях, потому что сотрудники отказывались давать мне ключ от них. Вот как достаточно быстро я всё глубже погружалась в ад вместе с прочими жалкими существами, выживающими на улице, прося милостыню и воруя горстками крэк, какой-то метамфетамин или ЛСД, по глотку чего-то крепкого, грубого, жёсткого. Чем дешевле был алкоголь, тем сильнее он и действовал, что мне и было нужно. Октябрь и ноябрь прошли для меня без изменений; я не могла ясно вспомнить, каким образом тогда выживала, однако ж хорошо помню краткие моменты эйфории, а затем — недостойную охоту за следующей дозой.

Я никогда не сидела за столом, если были деньги, покупала тако, буррито или гамбургеры, которые тотчас возвращала уличным кошкам, поскольку меня бесконечно рвало. Мой желудок весь горел, рот разрывался, на губах и в носу появились язвы, уже не было ни чистоты, ни чего-то приятного — только разбитые стёкла, тараканы и помойные вёдра. И ни одного лица в толпе, которое бы улыбнулось, ни руки, что оказала бы мне помощь. Весь мир был населён наркоторговцами, наркоманами, сутенёрами, ворами, преступниками, проститутками и сумасшедшими. У меня болело всё тело. Я ненавидела это долбанное тело, ненавидела эту долбанную жизнь и ненавидела отсутствие долбанной воли, чтобы самой спастись от этого, ненавидела свою долбанную душу и свою долбанную судьбу.

В Лас-Вегасе я проводила целые дни ни с кем не здороваясь и не реагируя на слово или жест другого человека. Одиночество, этот ледяной коготь в груди, подавляло меня настолько, что мне и в голову не пришло простое решение взять телефонную трубку и позвонить к себе домой в Беркли. Его, телефона, было бы вполне достаточно; хотя на то время я совершенно потеряла надежду.

В самом начале, когда ещё могла быстро ходить, я обегала кафе и рестораны со столиками под открытым небом, где, в основном, сидели курильщики. Если на столе кто-то оставлял пачку сигарет, я немедленно подлетала и забирала её, поскольку могла обменять ту на крэк для себя. Я использовала столько токсичных веществ, сколько умела достать на улице, за исключением табака, хотя мне нравился этот запах, сильно напоминавший о моём Попо. Также я крала фрукты с временных, на колёсах, рынков или плитки шоколада из киосков при заправочных станциях. И, тем не менее, я как не смогла освоить печальное ремесло проститутки, так мне и не удалось стать хорошей воровкой. Фредди в этом деле был мастером — он сам говорил, что начал воровать ещё с пелёнок, и несколько раз показывал мне, как стоит это делать, с целью научить меня своим уловкам. И объяснил, что женщины крайне не внимательно ведут себя со своими сумками, вешают их на спинки стульев, оставляют на магазинных прилавках, пока сами что-то выбирают либо примеряют, бросают на пол, будучи в парикмахерской, вешают себе на плечо, когда едут в автобусах. Иными словами, сами везде ходят так, словно просят, чтобы кто-нибудь освободил их от проблемы. Фредди обладал невидимыми руками, поистине волшебными пальцами и скрытной грацией самки гепарда. «Смотри внимательно, Лаура, не отрывай от меня глаз», — бросал он мне вызов. Мы входили в некий торговый центр, и Фредди сразу же начинал изучать людей в поисках своей будущей жертвы. Прогуливаясь с мобильным телефоном у уха, притворяясь, что поглощён громкой беседой, он приближался к рассеянной на вид женщине, вытаскивал бумажник из её сумки прежде, чем я могла заметить, после чего спокойно удалялся, одновременно всё так же продолжая говорить по телефону. С тем же изяществом Фредди мог взломать замок любой машины или войти в отделы магазина и выйти через пять минут в другую дверь с парой флакончиков духов или часами.

Я пыталась применить воровские умения моего приятеля, но мне не хватало естественности в поведении, подводили нервы, да и мой несчастный вид вызывал лишь подозрения. В магазинах за мной уже наблюдали, а люди на улицах сторонились: я пахла сточной водой, мои волосы постоянно были сальными, а в выражении лица читалось сплошное отчаяние.

К середине октября климат изменился, по ночам стало холоднее, и некоторое время спустя я заболела, каждый раз мочилась с острой и обжигающей болью, исчезавшей лишь после принятия наркотиков. Это был цистит. Болезнь я сразу вспомнила, поскольку страдала ею в шестнадцать лет, и знала, что подобный недуг быстро лечится антибиотиками, но вот антибиотик без рецепта врача в Соединённых Штатах достать куда труднее, нежели килограмм кокаина либо автоматическую винтовку. Я с трудом ходила, держа спину прямо, но так и не осмелилась обратиться в службу экстренной помощи при больнице, потому что меня бы стали расспрашивать и непременно в присутствии дежурных полицейских.

Я была вынуждена найти безопасное место, чтобы где-то ночевать, и решила обратиться в центр помощи бездомным, на деле оказавшимся плохо проветриваемым сараем с тесными рядами походных раскладушек, где уже находились около двадцати женщин и множеством детей. Меня удивило, что мало кто из здешних женщин смирялись с нищетой, как поступала я; лишь одна-две, точно сумасшедшие, говорили сами с собой или лезли драться, остальные на вид казались ещё вполне ничего. Женщины с детьми были более решительными, активными, чистоплотными и даже весёлыми — они возились со своими малышами, готовили бутылочки, стирали одежду. Я видела одну из них читающей книгу доктора Сьюза, детского писателя, девочке примерно четырёх лет, которая уже многое знала оттуда на память и повторяла вместе с матерью. Не все люди на улице — сплошь шизофреники или хулиганы, как считало большинство, многие были просто бедными, пожилыми или безработными, и всё же большинство — женщины с детьми, брошенные либо сбежавшие, уставшие терпеть различного рода насилие.