На стене сарая висела афиша с одной фразой, которая навсегда врезалась мне в память: «Жизнь без достоинства не стоит ничего». Достоинство? И тут я с пугающей ясностью внезапно поняла, что сама превратилась в наркоманку и алкоголичку. Полагаю, во мне остались лишь засыпанные пеплом тлеющие угли достоинства, достаточные, чтобы прочувствовать смятение, такое же жестокое, как удар в грудь. Стоя перед афишей, я расплакалась и, должно быть, столь сильно расстроилась, что в скором времени ко мне подошла одна из консультантов, проводила меня в свой небольшой офис, дала стакан холодного чая и любезно спросила о том, как меня зовут, что именно я принимаю, как часто, когда подобное было в последний раз, оказаны ли мне необходимые меры помощи и можем ли мы о случившемся кого-то предупредить.
Я знала на память телефон своей бабушки, этого мне уже не забыть, но звонок ей означал как смертельную боль и стыд для неё, так и принудительную реабилитацию и воздержание для меня. Я даже думать об этом не могла. «У тебя есть семья?» — настойчиво спросила меня консультант. Я вся вспыхнула от гнева, как это случалось у меня по любому поводу, и ответила женщине руганью. Она, не теряя спокойного расположения духа, позволила мне выговориться, а затем позволила мне и остаться на ночь в сарае, нарушив правила этим действием, поскольку одним из условий нахождения здесь было полное воздержание от алкоголя и наркотиков.
Для детей в достаточном количестве имелись фруктовый сок, молоко и лепёшки, также в любое время предоставлялись в пользование кофе, чай, санузел, телефон и стиральные машины, правда, последнее для меня бесполезно, поскольку у меня имелась лишь та одежда, что была на мне. Я потеряла пластиковый пакет со своими жалкими пожитками. Здесь я, никуда не торопясь, приняла душ, впервые за несколько недель, смакуя всей кожей ощущение от горячей воды, мыла, пены в волосах, восхитительного запаха шампуня. По окончании мне пришлось надеть ту же самую дурно пахнущую одежду. Я растянулась на раскладушке, призывая шёпотом свою Нини и своего Попо, умоляя тех прийти и, как прежде, взять меня на руки, сказать мне, что всё будет хорошо, чтобы я ни о чём не волновалась. Они бдели надо мной, гладили свою девочку, гладили своё солнце, успокаивая и убаюкивая кусочек моего сердца. Сон — моя вечная проблема, не покидающая меня с самого рождения, но я всё же смогла отдохнуть, несмотря на разреженный воздух и храп спящих женщин. Кое-кто даже кричал во сне.
Рядом с моей раскладушкой расположилась мать с двумя детьми — грудным малышом и чудесной девчушкой двух или трёх лет. Это была белокожая молодая женщина, веснушчатая, в теле, которая, по всей видимости, осталась без крыши над головой сравнительно недавно, поскольку, казалось, у неё до сих пор была некая цель, а, может, и план. Когда мы шли мимо душа, она мне улыбнулась, а девочка поначалу уставилась на меня своими круглыми голубыми глазами и чуть погодя спросила, есть ли у меня собака. «А у меня раньше был щенок, и звали его Тони», — сказала она. Когда женщина меняла пелёнки своему младенцу, я увидела пятидолларовую купюру в одном из отделений её сумочки и уже не могла отвлечься ни на что другое. На рассвете, когда в спальне, наконец-то, воцарилась тишина, а сама женщина, обнимая детей, мирно спала, я прокралась к её раскладушке, порылась в сумочке и ловко и быстро выкрала купюру. Затем я вернулась к своей кровати, поджав хвост, как собака.
Из всех совершённых за свою жизнь ошибок и грехов, этот я не смогла себе простить больше всего. Я украла у нуждающегося более, чем я, у матери, заработавшей эту сумму, чтобы купить еды своим детям. Этому нет прощения. Без порядочности ты безоружен, теряешь человечность и душу.
В восемь утра, выпив чашку кофе с булочкой, та же консультант, которая встретила меня по прибытии первый раз, дала мне бумагу с адресом реабилитационного центра. «Поговори с Мишель, это моя сестра, и она тебе поможет», — сказала мне женщина. Я пулей вылетела оттуда, даже её не поблагодарив, и выкинула бумагу в ближайшую урну, что попалась по дороге. На благословенные пять долларов я достала для себя дозу чего-то недорогого, однако ж действенного. И мне не нужно было сочувствие никакой Мишель.
В этот же самый день я где-то посеяла фотографию моего Попо, которую мне дала моя Нини ещё в академии штата Орегон и которую я всегда носила с собой. Данный факт меня несколько напугал, ведь он означал, что мой дедушка видел, как я украла злополучные пять долларов, как расстроилась, как затем шла, куда глаза глядят, и уже никто меня не оберегал. Страх, тревога, моё желание куда-нибудь спрятаться, сбежать, просить милостыню — всё вобрал в себя единственный кошмар вместе с похожими друг на друга днями и ночами.
Порой меня одолевало воспоминание о сцене на улице из того времени, оно возникало перед глазами в мгновение ока, и меня трясло. Иной раз я просыпалась вся в поту со столь живыми мелькавшими в моей голове, образами, словно они и вправду были чем-то реальным. Во сне я видела себя обнажённой и куда-то бегущей, безголосой и кричащей одновременно, в лабиринте узких переулков, вьющихся, точно змеи, зданий с дверьми и заколоченными окнами, вокруг ни души, не у кого попросить помощи, тело моё пылало, ступни кровоточили, рот заполнила желчь, я была в полном одиночестве. В Лас-Вегасе я считала, что приговорена к безнадёжному одиночеству, начавшемуся в моей жизни ещё со смерти деда. Каким образом в то время я могла себе вообразить, что однажды я окажусь здесь, на Чилоэ, на этом острове, без связи с внешним миром, от всех спрятанная, среди чужаков и очень далеко от знакомой, привычной мне, обстановки, однако ж при этом нисколько не мучаясь от одиночества.
Когда я только-только познакомилась с Даниэлем, то хотела произвести на него хорошее впечатление, избавиться от прошлого и начать всё с чистого листа, выдумать лучшую версию себя же самой, хотя, ощутив близость настоящей любви, я поняла, что задуманное мною как невозможно, так и неуместно. Человек, которым я являюсь, есть результат моего накопленного к этому времени жизненного опыта, полученного и после грубых ошибок. Доверительный разговор — хорошее дело, я уверилась в истине, утверждаемой Майком О’Келли: демоны теряют свою силу, стоит лишь их достать из глубин, где они самые и прячутся, а затем при дневном свете посмотреть на них в упор. Теперь, надо сказать, я, право, не знаю, нужно ли мне так поступать. Полагаю, я испугала Даниэля, поэтому он не ответил мне с той же страстью, которую чувствовала я, конечно, он мне не настолько доверял, и это естественно. Похожая на мою история могла бы заставить вздрогнуть и самого храброго. Верно и то, что он сам вызывал у меня доверие. Мне было легко рассказывать Даниэлю даже самые унизительные эпизоды, поскольку он слушал меня, не осуждая, — думаю, это часть обучения. Разве это не всё, что делают психиатры? Слушают и помалкивают. Он никогда не спрашивал меня о том, что именно произошло, юношу больше интересовало, что я чувствовала в тот момент, и я описывала жжение, что ощущала всей своей кожей, учащённое сердцебиение, и тяжесть, давящую на меня, как камень. Он просил, чтобы я не отвергала эти ощущения, а приняла их, не анализируя, потому что, если у меня хватит храбрости это сделать, все ощущения откроются, как коробки, и уйдут, и мой дух освободится.
— Ты много страдала, Майя, и не только из-за того, что пережила в подростковом возрасте, но и из-за отсутствующего детства, — сказал он мне.
— Отсутствующего? Ни о каком отсутствии и речи нет, я тебя уверяю. Ты себе и представить не можешь, как и сколько меня баловали бабушка с дедушкой.
— Да, но твои мать и отец тебя бросили.
— Так говорят терапевты штата Орегон, но мои бабушка с дедушкой…
— Когда-нибудь тебе придётся пересмотреть это на терапии, — прервал он.
— Вы, психиатры, буквально всё решаете с помощью терапии!
— Бесполезно зарывать в землю психологические раны — чтобы залечить, нужно их проветривать.
— Я сыта по горло терапией в штате Орегон, Даниэль, но если мне нужно именно это, ты мог бы мне помочь.
