Церемония, проводимая женщинами в чреве Пачамамы, определённо увязывалась в моей голове с этим поистине фантастическим Чилоэ, а также, причём каким-то странным образом, и с моим собственным телом.
В прошлом году рушилось само моё существование, я считала, что жизнь кончена, а тело безвозвратно запятнано. Теперь же я самодостаточна и с уважением отношусь к собственному телу, чего не было раньше, когда я жила, то и дело осматривая себя в зеркале с целью выявить малейший недостаток. Я нравлюсь себе такой, какая есть, и ничего не хочу менять. На этом благословенном острове ничто не подпитывает мои дурные воспоминания, хотя я и прилагаю усилия, записывая их в дневник, чтобы со мной не произошло уже случившееся с Мануэлем, который запер свои воспоминания в пещере, и стоит ими пренебречь, как они нападают на него по ночам, точно бешеные собаки.
Сегодня я поставила на письменный стол Мануэля пять цветов из сада Бланки Шнейк — пожалуй, последние цветы в этом сезоне, которые он так и не сумел оценить, мне же небольшой букетик подарил тихое счастье. Естественно приходить в восторг от цветного, когда в твоей жизни было всё серым. Этот минималистичный букетик идеален: стеклянная ваза, пять цветков, насекомое, свет из окна. И ничего больше. И вполне справедливо, что вспоминать темноту прошлого теперь мне многого стоит. До чего же долго длился мой подростковый возраст! Он был настоящим путешествием по подземелью.
Моя внешность для Брэндона Лимана была важной частью его бизнеса: нужно было выглядеть невинно, просто и свежо, как девушки, работавшие в казино. Подобный образ внушал доверие окружающим и не слишком отличал меня от них. Ему нравились мои светлые волосы, настолько короткие, что я выглядела почти как мужчина. Ещё шеф заставлял меня носить элегантные мужские часы на широком кожаном ремне, скрывающем мою татуировку на запястье, которую я, несмотря на всё его желание, отказывалась выводить с помощью лазера. В магазинах Брэндон просил меня пройтись в выбранной им для меня одежде, а сам при этом крайне развлекался моими натужными позами начинающей модели. Я так и не поправилась, хотя и поглощала исключительно полуфабрикаты быстрого приготовления и, пожалуй, ничего другого и вдобавок теперь куда меньше занималась физическими упражнениями. Я уже не бегала, чем раньше занималась регулярно, поскольку мне было неприятно, что Джо Мартин и Китаец постоянно ходили за мной по пятам.
Раза два Брэндон Лиман приглашал меня в номер гостиницы на бульваре Стрип, заказывал нам шампанское и желал, чтобы я медленно раздевалась перед ним. В то время как он уже плавал со своей белокожей женщиной, не выпуская из рук стакан с бурбоном и совершенно меня не касаясь. Поначалу я всё делала застенчиво, однако вскоре поняла, что это всё равно, что раздеваться в одиночестве перед зеркалом, весь эротизм моего шефа ограничивался лишь иглой и стаканом. Лиман всё повторял, как мне повезло работать с ним, ведь других девушек не на шутку эксплуатировали в массажных салонах и борделях: бедняжки не видели дневного света, и вдобавок их сильно избивали. Знала ли я, сколько сотен тысяч сексуальных рабынь находится в Соединённых Штатах? Кто-то приехал сюда с Балкан и Азии, хотя большинство были американками, похищенными прямо с улицы, со станций метро и из аэропортов, либо сбежавшими из дома ещё в подростковом возрасте. Несчастных держали взаперти и накачивали наркотиками, им приходилось обслуживать тридцать, а то и более мужчин за день, и при отказе к девушкам применяли электрический ток. Эти женщины были невидимы, на один раз и не стоили ничего. Были и заведения, специализирующиеся на садизме, где предоставлялось право мучить девушек как только клиентам заблагорассудится: пороть, насиловать и даже убивать, если они заплатят соответствующую цену. Мафия считала проституцию очень доходным делом, хотя для женщин это являлось настоящей мясорубкой, где последние долго не задерживались и неизменно плохо кончали. «Это для бездушных людей, Лаура, а я человек мягкосердечный, — говорил он мне. — Веди себя хорошо, не обманывай меня. Мне было бы искренне жаль, если бы ты оказалась в этой среде».
Несколько позже, когда я начала увязывать, казалось бы, не совместимые друг с другом факты, меня заинтриговал именно род деятельности Брэндона Лимана. Я не видела, что это имело отношение к проституции, за исключением продажи наркотиков женщинам, домогавшимся их у него, хотя у шефа были какие-то загадочные сделки с сутенёрами, странным образом совпадающие с исчезновением нескольких девушек из его же клиентуры. В нескольких случаях я видела этого человека в компании совсем юных девушек, новоиспечённых наркоманок, которых он завлекал внутрь здания своими любезными манерами, давал лучшее из своих запасов, брал для них кредит на пару недель, после чего девушки больше не возвращались, где-то исчезнув навсегда. Фредди только подтвердил мои подозрения, что в конечном итоге бедняжек продавали мафии; таким способом Брэндон Лиман оттяпал себе порядочный кусок, ещё и умудрившись не особо замарать руки.
Правила моего шефа были просты, и пока я выполняла свою часть, он соблюдал свою. Первым делом мне стоило избегать общения со своей семьёй и вообще с кем бы то ни было из моего прошлого, что далось мне легко. Ведь я скучала исключительно по бабушке и полагала, что уже в скором времени вернусь в Калифорнию, поэтому нашу встречу вполне можно отложить. Мне не разрешалось заводить новые знакомства, потому что, по словам шефа, малейшая неосторожность грозила серьёзной опасностью его и так хрупкому бизнесу. Как-то раз Китаец ему рассказал, что меня видели разговаривающей с некой женщиной в дверях спортивного зала. Лиман крепко вцепился мне в шею, согнул так, что аж пришлось встать на колени, причём проделал со мной подобное потрясающе ловко — я ведь была и выше ростом, и сильнее его. «Идиотка! Неблагодарная!» — сказал он тогда и, красный от гнева, ещё и влепил пару пощёчин. Это был первый тревожный звоночек, но мне так и не удалось проанализировать произошедшее; выпал один из тех дней, кстати, впоследствии повторявшихся всё чаще, когда мои мысли теряли связность.
Через некоторое время он приказал мне элегантно одеться, поскольку мы собирались на ужин в новом итальянском ресторане; я предположила, что это — его способ попросить прощения. Я облачилась в своё чёрное платье и золочёные сандалии, хотя даже не попыталась скрыть макияжем ни разбитую губу, ни характерные отметины на щеках. Ресторан оказался куда приятнее, чем я ожидала: очень современный, много стекла, стали и чёрных зеркал — никаких скатертей в клетку и одетых под гондольеров молодых людей. Мы практически не притронулись к еде, однако всё же выпили пару бутылок «Кинтессы» урожая 2005 года, стоивших целое состояние и имевших способность сглаживать острые углы. Лиман объяснил мне, что сам находится под немалым давлением, поскольку ему выпала возможность стать частью отличного, но опасного бизнеса. Я увязала новость с недавним двухдневным путешествием, которое он осуществил, не сказав, куда собирается, и отвергнув сопровождение своих ребят.
— Теперь, пожалуй, ещё более прежнего, нарушение правил безопасности может стать роковым, Лаура, — сказал он мне.
— С женщиной из спортивного зала я проговорила менее пяти минут и о виде йоги, я даже не знаю её имени, я клянусь тебе, Брэндон.
— Больше так не поступай. На этот раз я забуду о твоей оплошности, но ты не забывай, поняла меня? Мне нужно доверять своим людям, Лаура. С тобой я уживаюсь, у тебя определённый статус, что мне и нравится, Лаура, и ты быстро учишься. Мы можем многим заниматься вместе.
— И чем же, например?
— Я тебе обо всём скажу в подходящий момент. Пока ты на испытательном сроке.
Данное время, о котором было объявлено загодя, наступило в сентябре. С июня по август я жила словно в тумане. В квартире из труб не текла вода, а холодильник был пуст, зато никто не испытывал недостатка в наркотиках. Я даже не осознавала, насколько сама была тогда не в себе; заглатывание двух-трёх таблеток с запиванием их водкой, либо курение марихуаны со временем перешло в некие совершаемые на автомате жесты, которые мой разум даже не отмечал. Я в сравнении с остальными из моего окружения потребляла всего по чуть-чуть, делая то, стараясь скорее себя развлечь — ведь я могла всё бросить в любой момент и ни с какими зависимыми себя не соотносила, вот как я продолжала думать.
