Мануэль видел, как я пишу в своём дневнике, сосредоточившись, точно нотариус, однако никогда не спрашивал меня о его содержании. Отсутствие какого бы то ни было интереса у этого человека явно контрастирует с моим любопытством: я хочу знать о нём больше, о его прошлом, о тех, кого он любил, о его ночных кошмарах, хочу знать, каковы его чувства к Бланке. Мануэль ничего мне не рассказывает, тогда как я, напротив, посвящаю его практически во всё, поскольку этот человек умеет слушать и не даёт никаких советов — этим добродетелям он бы мог научить и мою бабушку. Я ему ещё не рассказала о ночи, когда меня изнасиловал Рой Феджевик, но когда-нибудь это сделаю. Такого рода секреты не дают мне покоя, постоянно присутствуя в моих мыслях. Я не чувствую из-за подобной тайны какой-то своей вины, скорее, вину должен прочувствовать насильник, хотя я не могу не стыдиться этой ситуации.
Вчера Мануэль нашёл меня за своим компьютером, читающую с удивлением о «караване смерти», некоем военном подразделении, сформированном ещё в 1973 году, спустя месяц после военного переворота, которое прошлось по Чили с севера на юг, по дороге убивая политических заключённых. Им командовал некто Ареллано Старк, генерал, который выбирал заключённых случайным образом и расстреливал их практически без суда и следствия, после чего тела несчастных ещё и осквернялись — этакий эффективный способ запугать гражданское население и нерешительных солдат. В своих разговорах Мануэль никогда не касался данного периода, хотя, увидев мою заинтересованность, он одолжил мне книгу об этом зловещем караване, написанную несколько лет назад Патрисией Вердуго, отважной журналисткой, расследовавшей это дело от начала до конца. «Не знаю, поймёшь ли ты всё это, Майя, ты для этого слишком молода и вдобавок иностранка», — сказал он мне. «Не стоит меня недооценивать, дружище», — ответила я ему тогда. Мануэль был поражён, поскольку никто уже в своей речи не использует данного слова, бывшего модным во времена Альенде, а после — запрещённого диктатурой. Это мне удалось выяснить в сети.
С военного переворота прошло уже тридцать шесть лет, и уже более двух десятилетий в стране царит демократия, но народ ещё помнит шрамы, оставшиеся от тех событий, а в некоторых случаях раны от произошедшего не затянутся никогда. Не особо распространяются о диктатуре те, кто реально её перенёс, а для молодёжи это и вовсе далёкая история. Я же могу легко найти всю интересующую меня информацию — этим событиям посвящено множество страниц в интернете, также существуют книги, статьи, документальные материалы и фотографии, которые я видела в библиотеке города Кастро, где Мануэль покупает свои книги. Этот период истории изучается в университетах, где его анализируют с различных углов и сторон, но говорить на данную тему в обществе до сих пор бестактно. Чилийцы и теперь не придерживаются какого-то единого мнения. Отец Мишель Бачелет, нынешнего президента, генерал бригады военно-воздушных сил, умер от рук своих же товарищей по оружию, потому что не хотел участвовать в перевороте, после чего его дочь с женой арестовали, подвергли пыткам и выслали, хотя сама Мишель не имела к этому никакого отношения. По словам Бланки Шнейк, эта часть истории чилийского народа не что иное, как грязь на дне водоёма, и нет ни единой причины заново её всколыхивать и мутить воду.
Единственный человек, с которым я могу поговорить на данную тему, — это Лилиана Тревиньо, медсестра, желающая помочь мне в моём расследовании. Она предложила проводить меня к отцу Лусиано Лиону, который написал немало очерков и статей о репрессиях в период диктатуры. Наш план был навестить его без Мануэля и поговорить с человеком более откровенно.
Тишина. Этот кипарисовый дом в Гуайтекас, коммуне в Чили, долго стоял безмолвным. Лично я месяца четыре приспосабливалась к замкнутому характеру Мануэля. Моё присутствие, должно быть, сущее наказание для такого одинокого человека, не живущего вообще ни с кем, и особенно в доме без дверей, в котором личное пространство — скорее вопрос хороших манер кого бы то ни было. Со мной он добр по-своему: с одной стороны, Мануэль не обращает на меня внимания либо отвечает исключительно односложно, с другой — он же согревает мне полотенца на печке, когда прикидывает, что я вот-вот пойду в душ, приносит мне в постель стакан молока и вообще обо мне заботится. На днях он, пожалуй, впервые, с тех пор, как мы знакомы, потерял терпение, потому что я ушла с двумя рыбаками забрасывать сети — нас застигла врасплох непогода, пошёл дождь, и рассвирепело море. В тот день мы вернулись очень поздно, промокшие до костей. Мануэль уже ждал нас на пристани вместе с Факином и одним из полицейских, Лауренсио Кaркамо, который уже связался по радио с Исла-Грандэ, чтобы попросить прислать военно-морскую лодку, чтобы искать нас. «А что я скажу твоей бабушке, утони ты там?» — кричал на меня, придя в бешенство, Мануэль, едва я ступила на берег. «Успокойся, дружище. Я и сама умею о себе позаботиться», — сказала я. «Разумеется, поэтому ты и здесь! Именно потому, что сама умеешь о себе позаботиться!»
В джипе Лауренсио Кaркамо, который благополучно довёз нас домой, я взяла Мануэля за руку и объяснила, что в море мы вышли, предварительно узнав благоприятный прогноз погоды от метеорологов, и с разрешения старшего помощника — внезапного шторма никто из нас сегодня не ожидал. В считанные минуты небо и море посерели, точно мыши, нам даже пришлось сматывать сети. Пару часов мы плыли, даже не зная, где находимся, поскольку уже настала ночь, и мы явно сбились с курса. Мобильные телефоны тоже отказали, отчего я не смогла никого предупредить — это было просто неудобство, опасность нам тогда не угрожала, с лодкой всё было в порядке, да и рыбаки хорошо знали эти воды. Мануэль так и не удосужился ни посмотреть на меня, ни что-либо ответить, но своей руки всё же от меня не убрал.
Эдувигис приготовила нам лосося с запечённой картошкой, оказавшегося лично для меня настоящим благословением, поскольку я пришла к ней очень голодной. Как только мы все расселись за столом по заведённому порядку и ощутили привычную атмосферу обыденности, плохое настроение Мануэля прошло. Отужинав, мы устроились на разваливающемся диване — он стал что-то читать, я же принялась писать в своём дневнике, — каждый со своей чашкой сладкого, со вкусом сливок, кофе со сгущённым молоком. Дождь, ветер, царапающие окна ветви деревьев, потрескивающие в печке дрова, мурлыкание кошек — такова моя музыка на данный момент. Дом был заперт, точно крепкое объятие, заключающее в себе и нас, и животных.
Уже наступил рассвет, когда я вместе с Брэндоном Лиманом вернулась с нашего первого обхода различных казино бульвара Стрип. Я жутко устала, но перед тем как лечь спать мне ещё пришлось позировать перед камерой, поскольку для нового удостоверения личности требовалась моя фотография. Лиман догадался, что меня зовут вовсе не Сара Ларедо, хотя и моё настоящее имя в данной ситуации не имело особого значения. И вот, наконец-то, я могла пройти в свою комнату, где и растянулась на кровати без простыней, не снимая одежду и обувь, правда, с чувством отвращения к этому матрасу, которым, как я себе воображала, пользовались люди, особо не заботящиеся о собственной гигиене. Ванная комната оказалась столь же отвратительной, как и спальное место, но, в любом случае, я приняла душ, при этом не переставая вся дрожать, поскольку горячей воды здесь не было, а из кондиционера ещё и дул поистине сибирский ветер. Чуть погодя я оделась во вчерашнее, размышляя, что надо бы подыскать место и постирать свои немногие вещи, которые лежали в рюкзаке. Затем я заглянула в отверстие в стене, ведущее уже в другую квартиру, так называемый «офис», где, по всей видимости, на данный момент никого не было. Я находилась в полумраке, сквозь заколоченные досками окна проникал минимум света, однако я обнаружила выключатель и зажгла свисающие с потолка лампочки. В холодильнике были лишь небольшие, заклеенные скотчем, пакеты, наполовину пустая бутылка кетчупа и несколько йогуртов, давно просроченных и даже покрывшихся пушистыми волосками плесени. Я обошла остальные помещения этого жилища, оказавшиеся ещё более запущенными, нежели в другой квартире. Нигде я так и не осмелилась ничего трогать, хотя и видела пустые пузырьки, шприцы, иголки, растительный клей, курительные трубки, обожжённые стеклянные тюбики, следы крови. Вот тогда я и поняла, каким образом использовались газовые, на бутане, горелки на кухне, и убедилась, что сама теперь нахожусь в притоне наркоманов и торговцев людьми. Самым разумным вариантом было выбраться из этого места как можно скорее.
