— Во имя братства, Сурайя! В этом… — он описывает руками в воздухе овал, заключая мой образ в невидимую рамку. — …плохо абсолютно всё! Такой тебя не должен видеть никто, кроме…
На этом слове он замолкает, впиваясь в меня таким взглядом, который жжет каждый миллиметр кожи, как расплавленный воск свечи. Я приоткрываю рот, обдумывая, что он имел ввиду, и, прищурившись, оценивающе смотрю в ответ. Проходит несколько секунд паузы, прежде чем я чуть окрепшим голосом спрашиваю, вздернув подбородок:
— Кроме?.. Кроме кого, Альтаир?
Ну же.
Давай.
Признайся, что ты жалеешь о сказанном вчера. Что ты не можешь меня отвергнуть, не можешь отпустить. Что твоя борьба с самим собой закончилась не в пользу принципов и догм. Что ты погибаешь в волнах своей ревности, едва представляешь чужие взгляды на мне.
В ушах бойко стучит кровь, когда я, уставившись в мужественное лицо, где на лбу напряженно бьётся тонкая жилка, завороженно жду ответа.
И когда Альтаир озвучивает его, мне кажется на секунду, что на наши плечи обрушиваются небеса, настолько громким кажется звон от полученного горячим шёпотом заявления:
— Кроме меня.
Возведённые за день преграды морали, нарочито вежливое общение, как ни в чем не бывало, да и то, что нам уже пора ехать в сторону дворца — всё в одно мгновение перестало иметь значение. Осыпалось пеплом, развеялось по ветру.
Главным осталось лишь то, как я резко выдыхаю, когда Альтаир порывисто сокращает оставшееся между нами расстояние, срывает тонкий никаб и захватывает мои губы в плен своих. Наконец-то его ладони не натыкаются на тканевые преграды, а ложатся на мою талию и живот, впиваясь пальцами так сильно, так горячо и так жадно, словно всю жизнь ждали только этого часа. Абайя выпадает из моих рук и тенью летит к нам под ноги, к никабу; я цепляюсь за мощные плечи и совершенно не успеваю за диким темпом нашего поцелуя, который в совокупности с беззастенчивыми касаниями посылает по всему телу неконтролируемый жар. Альтаир отметает в сторону любую нежность, одаривая мои губы властной, почти грубой, но такой жизненно необходимой лаской и укусами, что я таю, просто таю в его объятиях, ощущая себя, как апельсиновое желе. Не способная выстоять на ногах, не способная дышать…
Он ощутимо впечатывает меня в стену, не разрывая горячего союза наших ртов, одной ладонью накрывая мою шею, часть лица; шершавые пальцы надавливают и изучают мою кожу, а мне всё мало этого…
И только крупицы, мельчайшие частицы здравого смысла заставляют меня в какой-то момент мягко прервать ненасытный поцелуй и с сожалением прошептать в жёсткую линию губ в миллиметре, продолжая соприкасаться своим лбом о мужской:
— Мы так опоздаем, Альтаир…
Кажется, это оказывает нужное действие, хотя он не сразу отстраняется от меня. Наше дыхание не приходит в норму, продолжая обжигать друг друга, и одним небесам известно, каких усилий стоило и мне, и моему разгоряченному ассасину окончательно не наплевать на всё и не толкнуть дверь покоев рядом, чтобы исчезнуть там от всего мира.
— Ты права… — разочарованно шепчет он в ответ и слишком медленно, слишком чувственно проводит пальцем по моим припухшим губам, всё ещё озирая меня чересчур ревнивым взглядом.
Не знаю точно, достигли ли мы какого-то понимания, но, кажется, теперь всё будет иначе.
Комментарий к Переливчатый звон монеток
*Махаляб - это специя, готовится из ядрышек косточек вишни махалебки, они бежевого цвета, слегка горьковатые с лёгким запахом.
**Абайя - длинное традиционное арабское женское платье с рукавами; не подпоясывается. Предназначена для ношения в общественных местах.
Охровый цвет - оттенок темно-оранжевого.
Ох, ребята, извините за долгое ожидание проды!
Надеюсь, она вас не разочаровала!
========== Чума во время пира ==========
Альтаир
Это просто уму непостижимо.
И оттого — не менее желанно.
Казалось бы, я ясно дал Сурайе понять, что навряд ли могу быть тем, кого она будет видеть рядом до конца своих дней — да, через очередную внутреннюю борьбу с собой, да, через очередные уговоры и самобичевания, — но тем не менее, я принял решение и считал, что действительно ясно дал понять.
Но кого я пытался этим обмануть?..
Разве что только самого себя, полагая, что мои слова, сказанные тогда на прощание, поставят между нами точку, ограничение, черту.
Но дьявол — то, как она умудряется своим видом заставить меня моментально отказаться от собственных слов; то, как она твёрдо смотрит в ответ, когда один только затягивающий в тёмно-зелёную бездну взгляд выдает полыхающий в ней ко мне огонь; то, как она намерена идти со мной до конца, подвергать себя опасности, быть за моей спиной — всё это делает её похожей на дикую кошку, которая сама желает, чтобы её приручили. Вопреки всем законам природы.
А с учетом того, что и я явно не тот, кто готов следовать этим законам, мне до безумия, до бегущего в крови азарта охотника хочется завладеть ею.
Навсегда и полностью.
Когда я увидел Сурайю в этом чрезмерно откровенном облачении у порога комнаты, из головы моментально вылетело абсолютно всё. Нарочитая холодность в общении утром, решение избегать её и не давать женскому сердцу ложных надежд, вымученное согласие на её участие в миссии (она ведь всего лишь информатор, не так ли, Альтаир?.. Ты же сам фактически отказался от иного расклада ролей, так что у тебя нет права возражать…) — всё это выветрилось, испарилось, исчезло, стоило мне вонзить в её фигуру свой взгляд, как скрытый клинок в жертву.
До сих пор перед глазами картинка того, как она в смятении съежилась у двери под моим оценивающим, неверящим и цепким взором, пытаясь закрыться черной тканью накидки, похожей на абайю.
Небеса, да что бы она скрыла, эта никчемная ткань?!
Всё её тело предстало передо мной, как обрамлённый в шикарную оправу изумруд, которую хочется сорвать зубами и оставить себе лишь переливающийся всеми гранями камень. Кожа Сурайи будто мерцала под этой невесомой тканью наряда, несовместимо невинно и соблазнительно выдавая округлые изгибы бёдер, тонкие лодыжки с позвякивающими браслетами и стройные голени. То, как верхняя часть костюма облегала и затягивала молодую женскую грудь и оставляла полностью обнажённым идеальный живот в обрамлении монеток, просто свело меня с ума. Воображение пустилось в долгое и нецеломудренное путешествие, рисуя себе то, что скрыто за одеждой ниже изящной шеи и ниже маленького пупка. И то, как это невероятное тело может выгибаться, если я доведу его до исступления своими прикосновениями…
Пока мы идем к ожидающему нас рядом с двориком бюро вознице , я ощущаю, как мои губы и ладони до сих пор горят от случившегося между нами взрыва и очередной потери самоконтроля. Правда, в этот раз, похоже, он был последним и окончательным…
Я не смогу отказаться от Сурайи.
Я всем своим существом чувствую, что она — моя женщина, и единственное, чего я хочу до дрожи в пальцах — обладать ею. Всецело и полностью.
Забрать её себе без остатка.
Присвоить, как самый главный трофей.
Утащить куда-нибудь за пределы досягаемости людских глаз, как ястреб свою жертву, и мучительно долго терзать её линии и изгибы ласками.
Одним высшим силам известно, чего мне стоило вернуться в реальность благодаря её жаркому шепоту предупреждения об опоздании на задание.
И теперь, когда она надела перед выходом на себя это тёмное полотно накидки, скрывая танцевальный наряд, и со слегка взволнованным отрешённым лицом садится рядом со мной, я испытываю такую смесь противоречивых эмоций и чувств, как переполненный сосуд с хищной и травоядной живностью одновременно.
Я злюсь на Сурайю ещё больше, чем прежде, мечтая немедленно отослать её обратно в бюро.
Я желаю её — безумно, безусловно, безоговорочно, — и меня раздражает то, что я не мог коснуться её.
Одна лишь мысль о том, что миссия может пойти не по плану и я не окажусь рядом с ней в необходимый момент, не смогу уберечь и спасти, убивает меня похуже долгодействующего яда, приносящего агонию.
