Родители ее познакомились в начале восьмидесятых, когда оба оказались в небольшой коммуне, обитавшей в переоборудованном школьном автобусе в северо-западной части тихоокеанского побережья. Все в этом автобусе хотели жить не так, как, по их представлениям, им жить полагалось. Всех пугала перспектива отправиться куда-то самостоятельно и зажить обыкновенной упорядоченной жизнью. Роб Кадецки «стал пассажиром» – так это тут называлось – после того, как закончил Технологический институт в Рочестере, получил диплом инженера и изобрел несколько штуковин на солнечной энергии, которые выглядели очень многообещающими, но оказались никому не нужны. Лорел Блэнкен стала пассажиркой после того, как ее выгнали из Барнарда, а она боялась признаться родителям, которым честно посылала раз в неделю открытки, надеясь, что они не обратят внимания на штемпель:

Автобус двигался, Роб и Лорел скоро влюбились друг в друга. Они продержались в пассажирах, сколько смогли, устраивались по временам на сезонную работу, мылись в местном отделении ИМКА[9], питались порой холодными консервами. Поначалу жизнь эта их устраивала, но через некоторое время не замечать недостатки автобусного существования сделалось трудновато, надоело просыпаться утром со вмятиной на щеке из-за того, что ты спал, приткнувшись к ручке на окне, которую нужно повернуть в случае опасности, или с сыпью на ноге из-за соприкосновения с виниловым сиденьем. Им хотелось уединения, любви, секса и собственную ванную.

Жизнь в автобусе стала невыносимой, но и упорядоченная жизнь тоже продолжала казаться невыносимой. Выбирая между обычной жизнью и альтернативной, Роб и Лорел перебрались на восток и нашли компромисс. Домик в рабочем городке Макопи в штате Массачусетс, купленный на небольшие деньги, выделенные семьей Лорел, во многом напоминал школьный автобус. Он тоже был неуютным и довольно неудобным, казалось, он тоже двигается и никуда не может приткнуться. Зато тут были туалеты, водопровод, и к окнам не прилепляли штрафов за незаконную парковку.

Роб безуспешно пытался продать свои изобретения, работал маляром, они с Лорел торговали протеиновыми батончиками, у них родилась Грир, а в итоге Лорел еще стала подрабатывать библиотечным клоуном. Много лет они боролись с финансовыми и прочими неурядицами, так и не разобравшись, как устроен мир, слишком много курили травку и не мешали дыму плавать по всем комнатам, хотя для Грир знания обо всем этом оставались смутными, невысказанными – так дети ведают и одновременно не ведают о половой жизни родителей.

Но тем не ограничивалось. У нее было представление – само по себе столь же сильное, как запах травки, – что жизнь, которую она ведет с родителями – не нормальная, неправильная. Вот только если кому-то про это сказать, если кто-то узнает всю правду, будет только хуже. Нет, ее не заберут сотрудники службы опеки, ничего такого. Но ведь в семьях положено всем вместе садиться за стол, верно? Положено, чтобы родители накладывали еду тебе на тарелку и спрашивали: «Ну, как день прошел?»

У Кадецки имелся кухонный стол, но на нем обычно лежали протеиновые батончики и бланки заказов. Родители говорили: мы не больно общительные – когда она спрашивала, почему они так редко садятся есть все вместе. «А кроме того, ты же любишь читать за едой», – однажды сказала мама. Грир крепко запомнила эти слова, но не смогла точно вспомнить, что было раньше – эта реплика или ее чтение. В любом случае, с этого момента она решила, что любит читать за едой. Два этих занятия сделались неразделимы. Грир обычно готовила ужин на всех: ничего особенного – чили, или суп, или курицу в панировке. В какой-то момент в кухню забредали родители, забирали свои тарелки и уносили наверх. Иногда она слышала, как они хихикают. Она замирала у духовки, лицо горело от жара. Потом накладывала и себе еды, садилась у стола или, скрестив ноги, у себя на кровати наверху, примостив над тарелкой книгу.

Чтение затягивало. Оно стало для нее одной из базовых потребностей. Углубившись в роман, можно было не углубляться в собственную жизнь, в этот неопрятный и неуютный дом-автобус с вечными сквозняками, в безразличных родителей.

Она читала до глубокой ночи при свете фонарика, луч стремительно тускнел. Но Грир скользила глазами по строкам до последней секунды, пока желтый световой круг еще кормил ее сюжетами и идеями – они утешали и убаюкивали в ее одиночестве, длившемся год за годом.

Она училась в четвертом классе, когда у них появился новенький. Вспомнила, что в выходные видела его по соседству. Кори Пинто, высокий, тощий пацан со светло-оливковой кожей, въехал в дом, стоявший по диагонали от их дома. Через несколько дней после его появления Грир поняла, что он такой же умный, как она, вот только, в отличие от нее, не боится говорить вслух. Они сильно обогнали всех своих одноклассников, про которых иногда казалось, что им каждый день завязывают глаза, раскручивают их, а потом говорят: теперь найдите дорогу в школьной программе.

В прошлом, когда класс разделяли на группы для самостоятельного чтения, мисс Бергер не могла предложить Грир ничего, кроме как определить ее одну в самую сильную группу, «Пумы». А точнее – «Пума». Но тут вдруг с нею оказался Кори, теперь их было две «Пумы», парочка. Они слышали, как в нескольких ярдах от них Кристин Веллс, из самых слабых, «Коал» – странное животное, придавленное к земле мохнатой шкурой и толстыми ногами – читает вслух строчку из книжки «Волшебный путь»: «Билли хо-тел пойти в го… в го…» Она очень старалась.

– В город, – наконец нетерпеливо прерывал Ник Фукс. – Блин, ты быстрее не можешь?

А в углу, где Грир сидела рядом с сообразительным долговязым новеньким, у обоих на коленях были открыты украшенные золотом антологии «Путь воображения». «Книга 5» было написано сверху элегантным шрифтом «Гарамон». Сюжеты историй в «Путях воображения» были мучительно скучными, и эта скука стала для Грир тренировкой – так бойцов тренируют терпеть лишения, зная, что когда-нибудь этот навык пригодится. Похоже, Кори Пинто испытывал те же чувства, потому что тоже терпел и впитывал подлинную историю Тарин из Толедо, Которая Утилизировала Мусор и к третьему классу собрала столько бутылок, сколько не собирал еще ни один ребенок, попала в Книгу рекордов Гиннеса и типа как спасла мир.

Кори Пинто все еще казался диковинкой, поскольку был новичком, но не только поэтому. Голос у него был громкий, но не назойливый, его было слышно поверх голосов других мальчишек, среди которых были одновременно и громогласные, и назойливые: именно поэтому мисс Бергер иногда выходила к доске и устремляла взгляд на всех мальчишек сразу, а потом строго им напоминала:

– Пользуйтесь внутренним голосом!

У Грир только внутренний голос и был. На переменах она сидела у доски, ела чипсы из пакета вместе с еще одной на диво тихой девочкой из класса, Элизой Боствик, с характером мрачным и даже несколько пугающим.

– Ты никогда не думала о том, чтобы отравить училку? – как бы между делом спросила однажды Элиза.

– Нет, – ответила Грир.

– Вот я и тоже, – заметила Элиза.

А вот Кори, при страшной своей худобе, говорил без труда, был уверен в себе и пользовался популярностью. Интересно, что вид у него при этом был постоянно рассеянный, казалось, он витает в облаках и ему на все плевать. Грир замечала это, когда каждое утро встречала его на автобусной остановке на Вобурн-Роуд. В девять лет он напоминал тощее, беспечное, довольно симпатичное пугало. Особенным было даже то, как он пил из фонтанчика – он прикрывал глаза и складывал губы, подстраивая их под форму водной струйки еще до того, как нажмет на металлический рычажок.

Грир, в отглаженных акриловых блузочках и с пеналом со смурфиками, рядом с ним чувствовала себя нелепой. Он был не только умен, но еще и жизнерадостен и самостоятелен. Из-за выдающегося ума и оценок их снова и снова объединяли в пару, но они никогда ни о чем не говорили, кроме вещей строго обязательных. Она не хотела знакомиться с ним ближе, он с ней знакомиться ближе не хотел тоже. Или с ее родней. Грир мучительно стыдилась своих родителей и своего дома. А вот дом Пинто был чистым и уютным, дверца холодильника напоминала клумбу, усаженную табелями, грамотами и наградами Кори – Грир видела их только потому, что однажды, через месяц после приезда Пинто, им задали вдвоем написать сочинение про обычаи индейцев навахо.