— Я уверена, что Вы преувеличиваете, Жан. Ваши картины — настоящий шедевр.
— Вам виднее, моя дорогая. Но увидь Вы десять лет назад мое творчество, Вы были бы совсем другого мнения… Но это уже совсем другая история, вернемся же к вашему вопросу, на который я так и не ответил, а ведь уже одиннадцать… — Жан нахмурился, взглянув на напольные часы, стрелки которых показывали десять минут двенадцатого. Погруженная в его рассказы, завороженная его мягким бархатистым голосом, она и не заметила, как с начала их встречи прошел целый час. Она увидела на лице Жана промелькнувшее на мгновение недовольство, но совершенно не понимала его причину. — Когда я расположился на берегу Темзы в надежде запечатлеть все красоты, я встретил другую молодую художницу, Ванессу Холт. Она была чем-то похожа на вас, моя дорогая. Такая же милая, добрая и местами до безумия наивная. Она даже внешне была схожа с Вами. Тогда я впервые понял, что влюбился. Она была воплощением женского идеала, искренняя, завораживающая, веселая. Так часто смеялась, что в эти моменты я не мог оторвать от нее влюбленного взгляда. Она, кажется, тоже любила меня. Проводила со мной все свое время, разделяя со мной мою страсть к искусству. Именно она научила меня рисовать так, как я рисую сейчас. Именно она искусно вылепила из куска глины настоящего художника. Она была превосходна во всем, ей не было равного ни в чем, а какой она была любовницей… Была только одна проблема: она была замужем. Ее муж никогда мне не нравился, слишком черствый, бездушный, расчетливый. Он чем-то напоминал мне Франческу, и я совершенно не понимал, чем он мог пленить мою прекрасную Ванессу. Но за семь лет она так и не решилась уйти от него ко мне, хоть я и звал ее за собой хоть на край света. Она всегда отшучивалась, улыбалась, обещала, что мы обязательно сбежим в будущем году, а потом снова и снова возвращалась к нему. Он был крупной шишкой, я частенько видел их совместные фотографии в светской хронике. Их черно-белые фотографии так хорошо горели в камине… А потом в газете появился его некролог. Сердечный приступ, представляете, моя дорогая? А ведь ему было не больше пятидесяти. Умер прямо в своем кабинете с бокалом виски в руках. Ванесса убедительно играла роль убитой горем жены. Ее слезы, красные опухшие глаза, потухший взгляд подкупали окружающих, они сочувствовали ей, а я преданно ждал конца траура, когда она наконец сможет быть со мной, и мы с ней улетим на край света, как всегда и мечтали. Траур закончился, а ко мне она так и не пришла. Наверное, я снова был слеп, она всегда любила своего мужа, но никак не меня. С горем Ванесса так и не справилась, через три месяца после похорон отправившись к мужу. Мое сердце было вдребезги разбито.
— Это так печально, Жан… — тяжело вздохнула Амели, и допила вино в бокале. — И Вы больше никого не полюбили?
— Мое сердце будет навсегда похоронено вместе с моей Ванессой, после смерти которой я сразу же покинул Лондон и перебрался в Швейцарию, тихую Женеву. В ней я так старательно искал покой, но так и не смог найти. Именно тогда я и создал свою коллекцию картин «Бордо», в память о ней, моей милой художнице… На это у меня ушло два года, а дальше Вы все знаете. Выставка впервые прошла в Париже год назад, а потом я был как на ладони, совершенно неготовый к свалившемуся на меня успеху. Это было так головокружительно, нереально, многочисленные гости, софиты, вспышки камер. Оказаться в центре внимания было приятно, наверное, именно так ощущала себя Франческа, и я не могу ее винить в любви к этому.
— Я даже не знаю, что и сказать… — после небольшой паузы честно призналась Амели. — Я и надеяться не могла на такое откровение с Вашей стороны, на такую полную боли и переживаний историю. Я думала, Вы обойдетесь парой стандартных фраз, но Жан, я восхищаюсь Вами, правда. Вы столько всего вынесли и не побоялись это рассказать. Я постараюсь как можно бережнее отнестись к Вашей истории.
— Уверен, мой прекрасный цветок, Ваша статья станет настоящей сенсацией, — мягко улыбнулся Жан и снова взглянул на часы. Подошел к Амели и как истинный джентльмен протянул руку. — Но прежде, чем Вы уйдете, я хотел бы Вам показать вторую часть моей выставки. Ее никто никогда не видел, она слишком личная, моя болезненная память о Ванессе. Но раз уж я раскрыл все карты, я хочу, чтобы Вы увидели ее. Она в другой комнате, пойдемте же…
— Жан… — неуверенно произнесла Амели, но руку все же приняла и поднялась, тут же почувствовав легкое головокружение, которое она тут же списала на вино. — Вы уверены, что действительно хотите мне ее показать? Я не хочу быть настойчивой и давить на Вас…
— Вы совершенно не давите на меня, моя дорогая, не переживайте. Я действительно этого хочу, Вы достойны увидеть частичку моей души.
Он аккуратно взял ее за руку, едва касаясь холодными пальцами ее хрупкой ладони, и через большую гостиную подвел ее к неприметной темной двери, которую он уверенно толкнул, заведя Амели в непроглядную темноту. Практически сразу же щелкнул выключателем, и загорелись яркие лампы, вмиг ее ослепившие. Понадобилось несколько секунд, чтобы привыкнуть к яркому свету после приятного полумрака гостиной.
Комната оказалась большой, служившей постояльцам кабинетом с темной тяжелой мебелью и легким налетом готики. Но внимание Амели привлекли совсем не мрачный интерьер, а двенадцать мольбертов, стоявших по периметру комнаты. На одиннадцати из них стояли холсты с нарисованными на них странными одноцветными узорами, столько же непонятными, сколько притягивающими. Двенадцатый холст оказался пустым. Сердце предательски пропустило удар, и Амели на миг показалось, что ей не хватает воздуха. Одиннадцать мольбертов и одиннадцать мертвых обескровленных девушек, а темно-красная краска была так похожа…
— Чем нарисованы эти картины, Жан? — голова снова закружилась, девушке даже потребовалось ухватиться за рукав рубашки Жана, чтобы не упасть.
— Вам нравится, моя дорогая? — с улыбкой поинтересовался он. — Это кровь, мой прекрасный цветок, идеальный инструмент для художника.
— Господи, — испуганно охнула Амели и отпрянула от Жана, но едва успела упереться об стену, чувствуя, как силы почему-то покидают ее. — Это Вы… Вы убили тех девушек?
— Я. Посмотрите, моя дорогая, — Жан по-хозяйски прошелся вдоль холстов, любуясь каждым из них, а потом вновь взглянув на девушку, раскинув руки в стороны, — это настоящая выставка «Бордо». Прекрасное творение знаменитого художника. Разве это не завораживает.
— Вы чудовище… — ее шепот был едва различим. — Все те убийства… Это Вы их всех убили?
— Не всех, — покачал головой Жан, — я не убивал маму. И не убивал Ванессу, я слишком любил ее, чтобы причинить ей хоть малейший вред. Она была моей жизнью…
— Почему Вас до сих пор не арестовали? — Амели пару раз моргнула, фокусируя взгляд на улыбающемся лице, но все становилось лишь более расплывчатым
— Моя дорогая, я тоже хотел бы получить ответ на этот вопрос. Но полиция оказалась слишком глупа, их так глупо сбивали мои разные имена, они даже не подозревали меня. Даже дорожка из трупов не помогла им прозреть. Надеюсь, хоть наше с вами небольшое интервью поможет взять им правильный след, иначе я слишком сильно в них разочаруюсь.
— Что… Что со мной? — сглотнув, прошептала Амели, опускаясь по стене на пол, лишенная последних сил.
— Это яд, мой цветок. Я добавил Вам его в вино, уж не обижайтесь на меня. Вы стали идеальным окончанием моей коллекции.
Его слова были последним, что услышала Амели.
***
Немного за полночь молодая пара случайных прохожих нашла обескровленное тело девушки недалеко от выставочного павильона. Двенадцатое тело, доведшее парижскую полицию до безмолвного бешенства. Тут же был получен ордер на обыск триста шестого номера, в котором они уже не обнаружили Жана Луи де Ла-Тремойля. Лишь диктофон с его последним и единственным интервью и двенадцать холстов, на одном из которых красовалась свежая кровавая роза. Столь же прекрасная, как и ее обладательница.
