Его приезд в Париж был настоящей сенсацией, достойной первых полос. Все журналы, таблоиды и газеты пестрили новостями о предстоящей на выходных скандальной выставке «Бордо», которая давно привлекала внимание не только истинных ценителей искусства и критиков, но и звезд всех мастей и простых обывателей. С успехом прогремев во всех крупных европейских и американских городах, выставка спустя год снова возвращалась в Париж во главе с неподражаемым художником, ее создателем и главной персоной уходящего года — Жаном Луи де Ла-Тремойлем. Он был неподражаем, а его скрытность была столь же феноменальна, как и его талант, которому поклонялись. Жана знал каждый, но не знал никто. С ним здоровались за руку, завороженно слушали чарующий голос и таяли от его филигранной лести, но не знали о нем ничего, лишь имя, не оставляющее равнодушным никого. Вокруг него, высокого, статного, всегда с иголочки одетого, с неизменными часами на слишком тонком для мужчины запястье и старинным кольцом на тонком длинном достойном пианиста пальце, разговоров было больше, чем о его выставке, на которой он сам был главной картиной. С ним хотели познакомиться, хотели пообщаться и пасть жертвой его обаяния. Его любили, ненавидели, поклонялись и презирали, но неизменно приходили посмотреть на него, пообщаться с ним и со лживой улыбкой, скрывающей зависть и ненависть, похвалить картины, в которых вряд ли кто-то знал толк. Он был их билетом в высший свет, их возможностью лишний раз заявить о себе и оказаться на первых полосах новостей. Жан был неизменно приветлив и отзывчив в своей благодарности собравшейся публике. Он никогда не давал интервью, но всегда был на слуху. Больше, чем о Жане, говорили разве что об обескровленных телах молодых девушек, которых в каждом городе неизменно находили недалеко от выставки: скандальные убийства привлекали людей куда больше гениальных картин.
— Амели, я жду твоего очерка о выставке к понедельнику. Если добьешься от него хоть небольшое интервью, жди повышение.
— Но ведь он не дает интервью…
Амели Коэн, работавшая журналисткой в небольшом парижском журнале, всегда ненавидела своего заносчивого начальника, Шарля Нинэ, грузного мужчину, давно разменявшего пятый десяток. Наверное, в молодости он был красив и прекрасен, сейчас же его портила ужасная лысина, которую он старательно пытался скрыть остатками седых волос, и огромный живот, из-за которого он был столь неуклюжим, что Амели за глаза называла его косолапым медведем. Морщины, исполосовавшие толстое лицо, придавали ему возраста и делали крайне неприятным для общения человеком.
— Без интервью не будет повышения.
Шарль всегда требовал от Амели заоблачного, будто издевался над ней, разжигал в ней надежду получить долгожданное повышение, выполнив невыполнимое. Амели неизменно злилась, под столом сжимала кулачки и про себя бранила нерадивого начальника, но в ответ лишь улыбалась и соглашалась со всеми его безумными просьбами, а потом молча слушала его, когда он отчитывал ее за очередное провальное задание, называя худшим работником. Приходилось молча проглатывать злость и обиду, и терпеть, в надежде на сенсационную статью, благодаря которой ее бы обязательно взяли работать в какой-нибудь всемирно известный журнал. Амели верила, что до настоящей сенсации ей оставалось совсем чуть-чуть…
— Конечно, босс, в понедельник на вашем столе.
Жан Луи действительно мог стать для нее билетом в лучший мир модных журналов. Ах, если бы только он согласился дать ей интервью, если бы только согласился поговорить с ней, ее бы жизнь вмиг изменилась. Вот только в прошлый раз, когда год назад выставка впервые прогремела в Париже, он ее даже не заметил. И хоть Жан не был тогда столь популярным, но если бы только он тогда поговорил с ней…
До выставки оставалось всего лишь пару дней, а Амели так и не придумала вопросы для фантомного интервью, которому едва ли было суждено состояться. Откладывала приготовления до последнего, убеждая себя в бесполезности собственной идеи, но пятничным вечером все же сдалась собственным иллюзиям и устроилась в мягком кресле с ноутбуком на коленях в попытках придумать хоть пару действительно интересных вопросов. Искала всевозможную информацию о Жане, но наталкивалась лишь на пустоту, окутанную призрачным туманом. Разве что за ним тянулся кровавый след из одиннадцати обескровленных женских трупов, преследующих выставку в каждом городе.
Амели закрыла ноутбук и нахмурилась, сведя тонкие брови на переносице, а сердце пропустило удар от одной мысли, что двенадцатой жертве предстояло быть. Она как никогда была уверена, что через два дня чуть за полночь Париж всколыхнет громкое убийство, о котором будут говорит все, но оно не ужаснет никого. Лишь полиция будет снова пытаться найти след, сбиваясь на ложные пути… Готовясь к предстоящей выставке, Амели была твердо уверена, что ее жизнь кардинально изменится.
В выставочном павильоне в центре Парижа собралась вся французская элита: актеры, певцы, спортсмены и политики с удовольствием позировали для камер и давали короткие интервью о блистательной выставке, невероятно поразившей их тонкий эстетический вкус. Вспышки камер, на фоне которых меркли яркие софиты, до боли слепили глаза.
Жан Луи был неизменно в центре внимания в идеально сидящем черном костюме и с бокалом игристого шампанского в руках. Настоящий аристократ, с улыбкой беседовавший с многочисленными гостями, лесть которых он невозмутимо выслушивал, снова улыбался и удалялся к другим жаждущим его компаниям…
Жан заметил ее сразу же, как только она переступила порог павильона. Грациозная, стройная, с красивой осанкой и правильными чертами лица, она сразу привлекла к себе его внимание. Ее красное струящееся платье с аккуратным декольте, голой спиной и разрезом до середины бедра, открывающим стройную длинную ногу, приятно ласкали глаз. Она была ветром, принесшим долгожданную свежесть в этот затхлый, смердящей лживым притворством мир. Больше Жан не смог отвести от нее взгляд…
— Мадемуазель…
Амели вздрогнула от неожиданности, когда разглядывала одну из выставленных картин и услышала за спиной приятно ласкающий вкрадчивый голос, и тут же обернулась, столкнувшись с Жаном. На секунду растерялась, но почти сразу улыбнулась, разглядывая его лицо снизу вверх. Вблизи он был куда красивее, чем на многочисленных фотографиях.
— Замечательная выставка, мсье де Ла-Тремойль. А эта картина… — она снова взглянула на висевшую картину, — это что-то невероятное. Если бы я могла, я бы любовалась ею вечно.
— Правда? — с лукавой улыбкой поинтересовался Жан.
— Вы, наверное, слышали уже тысячи раз такие слова, но эта выставка… Все картины и правда потрясающие.
— О, мадемуазель, вы так щедры в оценке моего скромного творчества, — он галантно ей поклонился и взял у проходящего мимо официанта бокал с шампанским, протянув его ей. — Не хотите шампанского, мадемуазель?..
— Коэн. Амели, — представилась она и улыбнулась, взяв протянутый бокал. — Благодарю, мсье де Ла-Тремойль.
— Жан, — поправил он ее и тут же улыбнулся. — Зовите меня просто Жан, моя дорогая. Не хочу, чтобы столь прекрасная особа, утруждала себя ненужным официозом. Ну же, Амели, отведайте шампанского, оно превзошло все мои ожидания.
— Да, конечно, — Амели улыбнулась, правда как-то смущенно, и сделала небольшой глоток шампанского под пристальным взглядом Жана. — Действительно вкусное.
— Я не смел бы врать вам, моя дорогая, — Жан отпил шампанское из своего бокала и поставил пустой на поднос очередного официанта, сделал шаг навстречу Амели, оказавшись с ней слишком близко, что она даже почувствовала терпкий запах его дорогого парфюма. — Вам действительно нравится эта картина, мой цветок?
— Цветок? — непонимающе переспросила она и чуть отступила, смущенная его близостью.
— Не держите на меня зла, Амели, но вы так похожи на цветок, прекрасную бордовую розу, от вас невозможно отвести взгляд. Если бы только не шипы, мешающие прикоснуться к красоте… — он замолчал, но тут же продолжил, не дав ей сказать ровным счетом ничего. — Простите меня за фамильярность, моя дорогая, я скромный художник, моя творческая натура жаждет подобных сравнений, а я не могу противостоять этому.
