– Знаешь, Меум, ты такой же непутёвый, как и Морошик, – неугомонный, вечно хочешь покинуть Причудь и отправиться на поиски лучшего места, болтаешь, как и бедный Морошик, об Истоке Причуди. Мы никогда его не найдём и не встретим в верховьях ручья других гномов, которые могли бы нам помочь. Рыбалка здесь плохая, знаю, но у нас по-прежнему достаточно еды, и дуб остаётся нашим хорошим другом. А о моей ноге ты подумал? Я не могу идти с вами. Ладно, – добавил он с обидой в голосе, – оставьте меня, мне всё равно. У меня всё будет в порядке, но если вы не вернётесь назад, как бедняга Морошик, я останусь совсем один, хотя… Думаю, я и сам справлюсь, – Вьюнок шмыгнул носом.

– Нет, мы тебя не оставим, Вьюнок, ты должен отправиться с нами! Верно, Тысячелист?

– Меум, я пойду, если пойдёт Вьюнок. Я давно хотел отправиться вверх по ручью на поиски Морошика, очень давно…

Вновь ненадолго воцарилась тишина; ветер гудел в дымоходе и напевал свою песню в ветвях старого дерева.

Вьюнок рассердился:

– Ерунда! Это сущая глупость, и домой мы никогда не вернёмся. Как мы доберёмся до истока ручья? Да нам даже до Мшистой мельницы надо идти много часов!

– Да, я думал об этом, – сказал Меум, – много думал. Почему бы нам не построить лодку, не рыбацкую, а настоящую лодку с вёслами? (Гномы пользовались кóраклами[6] – как у индийцев, только на ивовый каркас была натянута лягушачья кожа.)

Вьюнок сердито засопел.

– Неужто ты полагаешь, дорогой мой Меум, что мы сможем на вёслах пройти по Причуди против течения? Да ведь даже с нашими кóраклами мы едва управляемся!

– Я думаю, у нас получится – на моей лодке, – заметил Меум. – Я всё продумал. В любом случае мы сможем идти против течения на спокойных участках, а пороги будем обходить по берегу, перенося лодку, как делали дартмурские гномы в старые добрые времена в Краю Бегущих Вод[7].

– У меня есть идея получше, – вмешался Тысячелист. – Давайте попросим Водокрыса отбуксировать нас через бурные участки. Если он откажется, то, быть может, согласится Выдра.

– Блестящая идея! Выдра и Водокрыс! Отлично! Да они нас до сáмого Истока Причуди доставят, если мы попросим. Почему нам раньше не пришло это в голову? – мысль о путешествии нравилась Тысячелисту и Меуму всё больше и больше.

Вьюнок фыркнул.

– Что ж, можете отправляться, вы оба, а я останусь и буду продолжать наслаждаться жизнью – ещё хотя бы парочку лет. А вы не забыли о великане Громобое и Вороньем лесе? Вы – глупцы, я не желаю даже думать об этой сумасбродной затее. Можете идти, а я с вами не пойду. Вам-то хорошо, с двумя-то ногами, а у меня всего одна, да и та мне не очень поможет, если придётся убегать от великанов или плыть, если я свалюсь в Причудь.

Гномы продолжали спорить до тех пор, пока не погасли последние угли; наступила полная темнота, и был слышен только шум ветра снаружи. Под конец сморило даже Меума, и в тёмной пещере под старым дубом воцарилась тишина.

На остывшем лугу одна за другой улеглись спать коровы, а где-то вдали, за Чертоговой рощей, тявкала лесная собака (лиса). Через прорехи в рваных облаках поблёскивали звёзды, а под корнями дуба, где пахло дымком и копчёным гольяном, слышен был тихий храп трёх гномов, похожий на гудение эльфийских рожков. Солнце ушло на другую сторону большого круглого мира, и мягкий покров темноты обволакивал теперь всё живое. Не спали только ночные охотники, вроде красных лесных собак, да попрыгýши (так гномы называли зайцев), а что до филина Бена, то он был за самóй Коллинсонской церковью и охотился на свежей пашне.

На следующее утро Меум и Тысячелист выяснили, что Вьюнок по-прежнему неколебим в своём решении воздержаться от путешествия вверх по ручью, которое казалось ему безрассудством. Вплоть до этого момента три гнома всегда жили в согласии и никогда не разлучались; сейчас же они впервые всерьёз разошлись во мнениях. Вьюнок был угрюм и даже отказывался разговаривать со своими товарищами; непривычное уныние охватило всю троицу.

Критикуя предложенный план, Вьюнок надеялся, что друзья изменят своё решение. Прежде подобное путешествие обсуждалось много раз, и, как уже бывало, Меум и Тысячелист могли оставить эту затею.

В воздухе запахло весной, стояла солнечная погода, и у гномов было много дел. В пещере нужно было сделать основательную уборку, и для этого маленькие человечки вытащили всю мебель на солнце и сожгли старую тростниковую выстилку. Вьюнок прошёлся по всем кладовым и перебрал их содержимое. Сначала он разобрал груды копчёного гольяна, выловленного осенью. Он обнаружил, что у них оставалось ещё сто шестьдесят связок сушёной рыбы, что вместе с прочей рыбой составляло сто восемьдесят связок. Они так и пролежали в кладовой всю зиму, хорошо сохранившись, потому что зимой гномы много не едят – они впадают в спячку в самые холодные месяцы года, как сони. Затем Вьюнок пересчитал сушёные грибы; осень выдалась неурожайной, и осталась только связка из тридцати грибов. Что до печенья из желудей, то оно почти всё закончилось. А вот запас пшеничных лепёшек был внушительным; к счастью для гномов, фермеру Счастливчиксу взбрело в голову распахать и засеять пшеницей большой луг ниже Мшистой Мельницы – дело доселе неслыханное. Это было очень кстати, ведь собранные зёрна приходилось нести совсем недалеко, и прошлой осенью гномы, воспользовавшись представившейся возможностью, запасли пшеницы с избытком. Они усердно трудились вплоть до октября, каждую лунную ночь отправляясь на сжатое поле и возвращаясь назад с пшеничными зёрнами, которые тащили в кульках из щавелевых листьев. А что со сладостями? Осталось шесть горшочков дикого мёда; гномы большие охотники до мёду. Груды сушёных лесных ягод, шиповник и боярышник, буковый и лесной орех, дикие яблочки и сушёные ягоды тёрна позволят им продержаться до следующего фруктового сезона. Вьюнок был вполне доволен проведённым учётом.

Затем он зашёл в винный погреб. Вино хранилось в раковинах улиток (таких больших, коричневых, которые водятся в садах), закупоренных деревянными пробками. На каждой раковине были сделаны аккуратные надписи с названием и годом урожая; все они располагались рядами за корнем дуба. «Бузина, 1905» (урожайный год), «Тёрн, 1921», «Первоцвет, 1930», «Лютик, 1919» и так далее. Вьюнок всё делал обстоятельно, а вино было его особой гордостью; подавали это угощение в очень редких случаях: когда устраивали званые обеды для зверей (на них приглашали друзей), на Хэллоуин или в канун Праздника летнего солнцестояния. Пили вино прямо из раковин – каждая из них вмещала как раз столько, сколько гном мог выпить во время одной трапезы.

После этого Вьюнок тщательно осмотрел рыболовные снасти и, выбросив весь перегнивший конский волос, служивший леской, восполнил запасы свежими нитями, которые изготавливал долгими тёмными ночами в ноябре и декабре. У Меума и Тысячелиста накопилось больше дюжины костяных рыболовных крючков, сделанных весьма искусно. После многолетней практики гномы могли изготавливать такие крючки за час или два. Эти крючки, длиной около сантиметра, были чрезвычайно остры, а в цевье находилось узенькое отверстие. Кончик сплетённой из конского волоса нити пропускался через это отверстие и крепко завязывался. Лучший из их крючков был сделан из стали. Вьюнок нашёл его во рту гольяна. Очевидно, эта рыбка попалась на удочку одному из сыновей мельника, но каким-то чудом порвала леску и была такова. Вьюнок так дорожил этим крючком, что всегда носил его с собой во внутреннем кармане плаща из кожи летучей мыши.

Тысячелист вытащил на солнце лодки-кораклы и снасти. Он перевернул лодки, обтянутые лягушачьей кожей, днищами вверх, и хорошенько вычистил их. Такие судёнышки легко опрокидывались, но отлично шли по воде и были долговечными – каждое исправно служило гномам несколько сезонов. Спальные мешки из кротового меха были вывернуты мехом наружу и разложены на солнце для просушки, и вскоре вся пещера была вычищена, проветрена и приведена в такое состояние, которое и подобает жилищу, где только что сделали большую весеннюю уборку.