– Это Кит! – воскликнула Нелл, в ужасе стиснув руки. – Бедный Кит! Он пришел вместе со мной! Мистер Квилп, разнимите их, ради Бога!

– Сейчас! – крикнул Квилп и, метнувшись обратно в контору, через секунду выскочил оттуда с толстой палкой. – Сейчас я их разниму! Валяйте, голубчики, валяйте! Я вам обоим всыплю! Вот я вас, вот я вас, вот я вас!

Приговаривая так, он взмахнул своей дубинкой и, словно одержимый, пошел приплясывать вокруг борцов, топтать их ногами, перепрыгивать через них, с одинаковой щедростью расточая удары и тому и другому и целясь им в голову, как и подобало такому кровожадному зверюге. Противники, видимо, не рассчитывавшие, что дело примет столь серьезный оборот, быстро вскочили на ноги и взмолились о пощаде.

– Я вас так измочалю, собаки, сами себя не узнаете! – кричал Квилп, тщетно пытаясь ударить напоследок хоть одного из них. – Вы у меня бурого цвета будете от кровоподтеков! Рожи вам расквашу так, что на вас двоих и одного профиля не останется!

– Бросьте палку! Как бы самому не досталось! – буркнул мальчишка, ловко увертываясь от него и выжидая удобного случая, чтобы перейти в наступление. – Вам говорят, бросьте палку!

– Я ее брошу, собака, да только тебе в голову! Поближе подойди, поближе! – сверкая глазами, твердил Квилп. – Ну, ну, ближе, еще, еще…

Мальчишка внял этому приглашению не сразу, а улучил минутку, когда хозяин чуть-чуть зазевался, и, ринувшись вперед, попробовал было вырвать палку у него из рук. Квилпу, обладавшему львиной силой, ничего не стоило удержать свое оружие, но как только его противник изо всей мочи потянул палку на себя, он вдруг разжал руку, и мальчишка, полетев навзничь, больно стукнулся головой о землю. Столь удачный маневр привел мистера Квилпа в неописуемый восторг, и он захохотал и затопал ногами, точно это была невесть какая забавная шутка.

– Ладно! – сказал мальчишка, мотая головой и в то же время потирая ушибленное место. – Теперь я в жизни не полезу в драку, когда про вас будут говорить, что таких страшных карликов и за деньги не увидишь.

– Значит, по-твоему, это неверно, собака ты эдакая? – рявкнул Квилп.

– Нет, верно.

– Тогда почему же ты, мерзавец, полез в драку у меня на пристани?

– Потому, что он так сказал, – ответил мальчишка, тыча пальцем в сторону Кита. – Вот почему, а не потому, что это неверно.

– А зачем он сказал, что мисс Нелли уродина, – возопил Кит, – и что она и мой хозяин пляшут под дудочку его хозяина? Зачем он так сказал?

– Он так сказал потому, что он болван, а ты так сказал потому, что ты умник-разумник, слишком большой умник, Кит. Пожалуй, если не остережешься, не сносить тебе головы, – проговорил Квилп, и голос у него прозвучал ласково-ласково, а около глаз и у рта собрались злющие-презлющие морщинки. – Получи шесть пенсов, Кит, и всегда говори правду. Всегда, Кит, говори правду. Запри контору, собака, и верни мне ключ!

Мальчишка сделал, как ему было приказано, а в виде вознаграждения за свое заступничество получил от хозяина ключом по носу, да так сильно, что его даже слеза прошибла. После этого мистер Квилп, девочка и Кит отбыли на лодке, заступник же, упиваясь местью, ходил на руках у самого края пристани до тех пор, пока они не высадились на тот берег.

В доме на Тауэр-Хилле была одна миссис Квилп, которая совсем не ожидала возвращения своего повелителя и только-только собралась немного вздремнуть, когда за дверью послышались его шаги. Она едва успела схватить шитье и притвориться занятой, как он уже вошел в комнату в сопровождении одной Нелли, ибо Кит остался внизу.

– Я привел Нелли Трент, дорогая моя миссис Квилп, – сказал карлик. – Нелли очень устала, угостите ее стаканчиком вина, печеньем, и пусть она посидит с вами, душенька, а я тем временем напишу письмо.

Миссис Квилп с трепетом подняла глаза на супруга, стараясь угадать, чем вызваны эти несвойственные ему любезности, и, повинуясь его властному знаку, вышла за ним в соседнюю комнату.

– Слушайте, что я скажу, – зашипел Квилп. – Постарайтесь выведать у нее, сколько можно, про деда, про то, что они делают, как живут, о чем он говорит с ней. Мне надо это знать, на то есть свои причины. Вы, женщины, между собой гораздо откровеннее, чем с нами, мужчинами, а уж с вашей-то мягкостью и обходительностью вам ничего не стоит подладиться к ней. Понятно?

– Да, Квилп.

– Так вот, ступайте. Ну, что еще?

– Дорогой мой Квилп, – нерешительно начала его жена. – Я люблю эту девочку… мне не хочется обманывать ее… может быть, вы избавите меня…

Карлик выругался вполголоса и огляделся по сторонам в поисках какого-нибудь тяжелого предмета, которым можно было бы воздать по заслугам непокорной жене. Но кроткая женщина умолила его сменить гнев на милость и пообещала сделать все, что от нее требовалось.

– Поняли? – снова зашипел Квилп, несколько раз с вывертом ущипнув жену за руку. – Выведайте ее тайны. Это легко сделать. Да не забывайте, что я подслушиваю. Начнете тянуть, мямлить – я скрипну дверью; и если дверь будет скрипеть часто, пеняйте потом на себя. Ну, идите!

Миссис Квилп удалилась согласно приказанию, а ее любезный супруг с хитрым и сосредоточенным видом устроился за дверью и, прижавшись к ней ухом, расположился слушать.

Несчастная миссис Квилп никак не могла придумать, с чего начать, о чем спрашивать, и подала голос лишь после того, как дверь, проскрипев очень настойчиво, приказала ей без дальнейших размышлений приступить к делу.

– За последнее время ты что-то зачастила к мистеру Квилпу, милочка.

– Да, я сама сколько раз жаловалась на это дедушке, – простодушно сказала Нелл.

– А он что?

– Ничего… Вздохнет, уронит голову на руки и сидит такой печальный, несчастный. Если бы вы увидели его в эту минуту, то, наверно, не удержались бы и заплакали вместе со мной… Какая у вас дверь скрипучая!

– Да, она то и дело скрипит, – сказала миссис Квилп, бросив тревожный взгляд в ту сторону. – Но ведь раньше твой дедушка… таким не был?

– Нет, что вы! – воскликнула Нелли. – Он был совсем другой! Нам с ним жилось так хорошо, легко, весело. Вы даже представить себе не можете, как у нас все изменилось за последнее время!

– Мне больно тебя слушать, дитя мое! – сказала миссис Квилп, и она не покривила душой.

– Благодарю вас, – ответила девочка, целуя ее в щеку. – Вы всегда такая добрая, и с вами так приятно поделиться. Мне ведь ни с кем не приходится говорить о нем, кроме нашего Кита. И все-таки я очень счастлива и должна бы радоваться своему счастью… Но если бы вы знали, как иной раз бывает горько видеть, что мой дедушка стал совсем другой!

– Подожди, Нелли, – сказала миссис Квилп, – это пройдет, и у вас снова все наладится.

– О, если бы Господь смилостивился над нами! – воскликнула девочка, и слезы хлынули у нее из глаз. – Но ведь сколько прошло времени с тех пор, как дедушка… Смотрите, дверь отворилась.

– Это сквозняк, – чуть слышно проговорила миссис Квилп. – С тех пор, как дедушка…

– …стал таким задумчивым, грустным. Раньше мы с ним совсем по-другому проводили наши вечера, – продолжала Нелл. – Я, бывало, читаю ему, а он сидит у камина и слушает; потом – книжку в сторону, начнем разговаривать, и он рассказывает про мою мать, какая она была девочкой, – совсем как я, и лицом и голосом. Или посадит меня на колени и старается объяснить мне, что она не в могиле, а улетела на небо, в ту прекрасную страну, где нет ни старости, ни смерти… Как нам было хорошо тогда!

– Нелли, Нелли! – воскликнула несчастная женщина. – Сердце разрывается, на тебя глядя! Ты еще совсем ребенок и так убиваешься. Не плачь, перестань!

– Я очень редко плачу, – сказала девочка. – Но у меня больше нет сил таить это про себя, а сегодня мне нездоровится, вот слезы и льются сами собой, никак их не остановишь. Я не боюсь поделиться с вами своим горем, ведь вы никому о нем не скажете.

Миссис Квилп отвернулась от нее и промолчала.

– Как часто мы гуляли с ним раньше по полям и зеленым рощам! – продолжала Нелл. – Возвращались домой только к вечеру; и чем больше устанем, тем милее нам дом, и мы радуемся: как у нас хорошо! А если в комнатах покажется темно и скучно, мы с ним, бывало, говорим: «Ну что ж, зато какая у нас была прогулка!» – и с нетерпением ждем следующей. Но теперь дедушка не ходит гулять, и в доме у нас стало еще темнее, еще безотраднее, хотя с виду в нем ничто не изменилось.