– Сюда?

– Сюда-сюда.

Дверь поддалась. Внутри тихонечко говорила преподаватель, на слайде за её спиной был мозг человека с подсвеченными лобными долями. Девчонка, проводившая меня и Хуана до аудитории, тут же отделилась от нас, пробралась через ряды к своей компании. Она была из старшекурсников. Тот потоковый предмет был последним, который им оставалось сдать перед выпуском с программы, а для нас с Хуаном – началом учёбы.

Мы сели за первый стол. Столы были сдвинуты вместе, в длинные ряды, человек по восемь, но никто не сидел за первым. Всем хотелось позалипать в телефоны где-нибудь поглубже в зале, а мне же стало реально интересно, что будет рассказывать на паре новая лектор.

Преподаватель оказалась на удивление милой. Индианка этнически, родом из Лондона, переехала в Веллингтон много лет назад, вместе с мужем психотерапевтом. Эти истории о себе она травила прям по ходу лекции. Много лет практиковала врачом-фармакологом, на курсе собиралась рассказывать, как работать с людьми, пострадавшими от хронического использования наркотиков или алкоголя.

Анита Графмон – так ее звали. Пухленькая, очень активная. Она за первый час лекции ни разу не произнесла и слова о социальной справедливости, феминизме и белых привилегиях, что дало повод полагать, что Анита – крутая. Определённо, Анита Графмон выглядела, держалась и преподавала как настоящая женщина – достойно, не прибедняясь, последовательно и логично.

Пару раз мы с ней заговорили. Говорить было одно удовольствие. Приветлива, адекватна, умна, а если вы не знали, то именно эти качества делают женщину собеседником. Тот год был её первым годом преподавательской деятельности и при любой возможности Анита кидалась в дискуссию со студентами. За время учёбы за рубежом (восторг, восторг! за рубежом!) я успел отвыкнуть от нормальных лекций и научной дискуссии, поэтому с жадностью кидался на интеллект Аниты, точно голодающий на хлебные крошки.

К нашей дискуссии временами подключалась и другая индианка, та самая, проводившая нас с Хуаном до аудитории. Стоило мне поделиться опытом, как она тут же вставляла реплику, при этом посматривая на мою реакцию. За словом в карман я не лез, и мы устраивали лёгкие перепалки, в конце которых индианка неизменно хмыкала. Анита Графмон не мешала нам, а после коротких дебатов я сидел и думал, посмотрит ли та девушка на меня ещё раз или нет.

«Я женат…я женат, – мысль засела в голове. – Боже мой, да я не знаю даже имени! Имени её не знаю! Мы только переглядываемся на паре и у неё легинсы обтягивают жопу! Что с тобой не так?!»

Но, кажется, этого оказалось достаточно, чтобы свернуть мне башку. Единственное, чего я хотел в тот момент – спросить, как её зовут.

Я был жалок.

Шли дни. Некоторые такие же, некоторые по-другому. Мы посматривали на женщин в институте, искали работу, возвращались домой к жёнам и завязали в быту по колено.

На сердце моём с рождения была выбита надпись «Сделано в России» – поэтому мотор, не переставая, барахлил. Барахлил он ещё и от того, что русский мужчина состоит всецело из сердца и хуя, а для обоих составляющих в иммиграции много нового и вкусного, только нельзя женатому.

Я перепроверял свою больничную карточку, неизменно числилось: «Женат» – в графе хронические болезни. Я пролистывал рекомендации лечащего, чёрным по белому: «постельный режим только с женой».

Всё это не сильно заботило бы меня, но я зачем-то всё-таки узнал имя той индианки с потоковой лекции. Ее звали Маниша. И после этого я уже не мог перестать думать о ней.

Иногда мы встречались двумя семьями с Хуаном и Эммой прямо посреди недели, чтобы выпить и разнообразить жизнь. Наши жёны нашли общий язык и каким-то непостижимым образом пересказывали друг другу самые сложные истории, притом что Эмма две трети времени говорила только на испанском. Но они отлично друг друга понимали.

Мы же с Хуаном слышали, как наши жёны поют песнь тридцатилетия уже в унисон, и немного грустили. Они говорили о правильных, понятных, человеческих мелочах: как собрать денег, как планировать недельный, месячный, годовой бюджет, как продлить визу, родить детей. Мы с Хуаном обычно слушали это молча, наблюдая за дрейфующими айсбергами в бокалах с виски, не способными потопить «Титаник».

Если мы выпивали наедине, то за выпивкой обсуждались бабы, похождения прошлого, тоска по pussy и, вообще, захватывающие вещи. Не знаю, думали ли вы когда-нибудь, но брак – это максимально несексуальное состояние. Жена не имеет pussy. Муж не имеет dick. Вместо этого вы имеете обязательства, а обязательства имеют вас – это уроборос брака.

Однажды мы с Хуаном изрядно перепили, даже мне, с русской печенью, с утра было тошнотворно тоскливо. Как раз в то утро вновь пришлось идти на учёбу, и я оказался на перекрестке, совершенно не в фигуральном смысле слова. Буквально.

Иммигрантской побитой собакой я стоял у обочины. Меня сервировали и подали к столу не в своей тарелке, и, поглядывая с подозрением на корейцев, я опасался, что не побрезгуют. Русская борзая собака становится мягче и беззубее в непривычной среде и отлично сгодится с ким-чи в качестве гарнира.

Мой колумбийский друг перешёл дорогу, так нелепо и мило в свои тридцать шесть выглядящий. Его пузико, старомодный свитер и толстенные очки-хамелеоны оставались единственным и почти не сменяемым луком. В прошлом он действительно читал лекции у себя в стране для молоденьких дамочек, по глупости выбравших курс психологии в университете, теперь же он учился со мной в медколледже вместе с чуваками, которые после слов «методология» или «парадигма» могут и оскорбиться.

Голова гудела, хотя я был моложе, да и пил меньше, чем Хуан Давид, а именно так его назвали родители при рождении, что, на мой вкус, было хуже имени Хуаныч, которым я его прозвал.

– Здорово, мужик.

– Здорово-здорово.

Подъём был крутой, и с каждым шагом я чувствовал, как в висках ещё плещется вчерашнее пиво, а плескалось оно шумно, ведь служило запивоном к вискарю. Хуану было проще – он просто умирал рядом. Мы даже остановились передохнуть и попить воды. Старичку было совсем непривычно делать такие физические трюки с утра пораньше, тем более после попойки.

– Помнишь, ты говорил, что тебе нравится девчонка из группы? Китаянка.

– Говорил.

За день до этого мы с Хуаном в подробностях обсуждали писечное ассорти в колледже.

– Покажешь сегодня?

– Я не в её вкусе, Юджин.

– Как ты это понял? Ты с ней заговаривал вообще?

– Нет, просто знаю.

– Как ты можешь знать, Хуаныч. Попробуй подойди, это проще, чем кажется.

– А сам чего тогда не подойдёшь к девушке, которая тебе нравится?

– К которой?

– Come on! Ты понял, к Манише.

Я не ответил, но тут же пожалел, что пьяным трепал лишнего, в том числе и о своей тайной секс-фантазии.

Маниша всё же оказалась в моём вкусе. Это стало понятно спустя пару недель обучения на общем потоке. Она держалась сверхуверенно, альфа, что сказать. Её постоянные перепалки со мной на парах, кроткие улыбки и, конечно, кожа. Экзотическая, тёмная. Маниша была произведением искусства, особенно задница. Ноги её всегда были обтянуты легинсами настолько плотно, что точности форм позавидовал бы Роден. Жаль, старичок Огюст не дожил до моей иммиграции в Новую Зеландию, возможно, он сотворил бы нас с Манишей в мраморе. «Мыслитель, прячущий эрекцию», и статуя Маниши, которую мы бы назвали: «Camaltoe». «Мыслитель» и «Camaltoe». Мы были бы идеальной парой.

До самого лектория мы с Хуаном больше так и не заговорили. Лекция вновь была потоковой, и все мусорные сливки своих обществ тянулись вереницей в аудиторию. Медсёстры, психологи, врачи, соцработники – все те, кто любым способом пытался иммигрировать, получить ссаный диплом и найти по нему работу.

Пару вновь вела Анита Графмон. Она улыбнулась нам с Хуаном, приглашая сесть поближе, чтобы при возможности подискутировать. Она была приятной женщиной и, кажется, единственной, в чьём образовании я тогда ещё не разочаровался. Анита Графмон, как и обычно, рассказывала про особенности влияния наркотиков на работу мозга. Поскольку мы понятия не имели, в какой из сфер нам придётся убирать утки с испражнениями, то все книжные знания в мире казались уместными и слушать было интересно. Анита, к слову, не чуралась приводить примеры из личного опыта. В аудитории в целом собрались люди исключительно профессиональные в вопросе употребления наркотиков, что навевало воспоминания об ошибках молодости и бэдтрипах.