Маниша и её группа сидели поодаль, для них уже минул почти год жизни в иммиграции, так что надежд на американскую мечту в Новой Зеландии не осталось, чай не Америка, поэтому только безразличие читалось на их лицах.

Хотя, если быть до конца честным, мне было сложно прочесть что-либо на лицах китайских студентов. Я никогда не мог прочесть вообще ничего на их лицах, и дело не в расизме в духе «они все на одно лицо» – нет.

Дело в том, что даже когда мы обсуждали репрессии в КНДР, китайским студентам всегда было невдомёк, о чем это я толкую. Они не отрицали их наличие, наоборот, отлично знали о расстрелах, лагерях, убийствах, но не понимали моей тоски перед гибелью человека. Одного, одинокого такого человечка, со всем его нутром и надеждами. Наверное, с тех самых пор мне стало казаться, что на их лицах, расплющенных тоталитаризмом, с раскосыми глазами антигуманистического дракона, мне никогда не удастся прочесть того, что казалось важным, – человеколюбия.

Короче, я не знал, что за душой у китайских студентов. Всем же остальным не было никакого дела ни до Аниты Графмон, ни тем более до её предмета. Из заинтересованных в учёбе были только я, Хуан и сама Анита Графмон.

Хуан по-прежнему, не смотря на сданные на отлично первые assignments, переживал о каждом новом задании. Я получал оценки не хуже, да и не мудрено, учились-то мы в шараге, но я вообще не парился об учёбе. В принципе, после года обучения, который и предполагала переподготовка на младший медперсонал, нам с равной вероятностью могли выдать и дипломы сварщиков начального разряда, потому что обучение было в равной степени полезно медработникам и сварщикам на одном уровне – на ноль.

Так и выглядела обратная сторона пафосного и дорогого образования за границей, во всяком случае в Новой Зеландии. Платили мы в основном за то, чтобы просто въехать и попытать удачу, как в казино. Шансы выиграть были. Правда, и без штанов оставляли почти всех.

Кстати, о бесштанности. И, тоже кстати, о нейрофизиологии и биохимии. Я и Маниша переглядывались. Постоянно. Перестрелка велась без потерь, но раньше я не паниковал, а в тот день отчего-то никак не мог выдержать ее взгляда.

Я улыбался, какое-то время смотрел на неё в ответ. Обычно девушки отводят взгляд, играя стесняшку, но ту индианку было не прошибить. И даже моя обаятельная улыбка с нелепыми кривыми зубами, пользовавшаяся неизменным успехом у женщин, не работала. Маниша продолжала смотреть на меня, как кавказец на девушку в короткой юбке из окна «Приоры», как школьник на декольте учительницы, как одинокая женщина на сериалы по телеку – она смотрела не отрываясь.

Глаза отводил я, делая вид, что срочно нужно проверить, не случилось ли чего на экране телефона. Телефон неизменно показывал время. Сообщений не было. И так каждый раз, стоило ей вновь посмотреть на меня, я неизменно мог сообщить местное время любому поинтересовавшемуся.

Так проходила очередная пятница женатого врача-иммигранта из России. Нет бы быть как скучный профессор психологии из Медельина: переписывать конспект со слайдов, мечтать о китаянке, тихонечко дрочить на неё в ванной, пока жена не слышит. Будь я таким, жить стало бы спокойней, привычней и, самое главное, правильней. Но под миномётным обстрелом индийской артиллерии, я уже не хотел правильно и спокойно, я хотел повоевать.

Lunch break означал, что настало время обсуждать с Хуаном, в какой бар пойти вечером. Колумбиец предложил тот же самый, что и на прошлой неделе. Причин отказывать не было, но я всё же спросил:

– Будешь звать азиатку? (Я использовал: «will you invite the Asian one»)

Он только покачал головой и опять промямлил: «Я не в её вкусе». Asian one сидела сразу возле Маниши, имени китаянки я тогда ещё не знал.

Все разошлись на ланч, на кофе. И делая вид, что это исключительно для Хуана, дескать, приглашу китаянку вместе с остальными, я вышел из аудитории. Как школьник, ей-богу.

Библиотека находилась на третьем, там же и кафе. Перестрелка взглядами не прошла бесследно, и в глазах у меня всплывали черты лица, жесты, пальцы, которые чертили в воздухе тёмные полосы от лакированных ногтей. Мой корабль получил пробоину, сперма из хранилищ хлынула в верхние отсеки, замутняя зрение.

«Капитан! Капитан! Возьмите себя в руки! – крикнул боцман-хуй. – А то нам удачи не видать».

«Спокойно, боцман!» – ответил мозг пенису.

«Я не рулевой, я не могу рулить! – паниковал боцман-хуй. – Капитан! Возьмите себя в руки, мы же проскочим мимо!»

Но я уверенно держал штурвал.

«Какого черта я должен отводить взгляд?! Я женатый, уверенный, опытный мужчина. Мне в принципе всё равно, откажется она или согласится, даже если скажет да, не буду с ней мутить по-настоящему, я же не такой».

Все эти мысли бесновались в голове, никак при этом не успокаивая, и я уверенно направил корабль на рифы, вместе с боцманом-хуем, уже спланировавшим абордаж.

Пролёты лестничные с запахом выпечки не успокаивали, тревога, бившаяся внутри, – азарт самой жизни. Я был капитаном дальнего плавания и неуверенным девственником одновременно. Шёл я по лестнице, уже готовый, и это затягивало. Тело моё потеряло контроль. Связист в голове пытался дозвониться до диспетчерской, где ещё оставались сознательные люди, но канал связи был заблокирован. Террористы, в виде откуда-то взявшегося подросткового бунта, взяли полный контроль над судном. Сердце в груди взволнованным пассажиром стучало в каркас рёбер.

Меня стащило вниз по лестничным пролётам на третий, где рядом с кафе и зоной отдыха обычно тусовались Маниша и ее mates. Сидели они там и тогда. Стоило выйти на этаж, как индианка тут же меня заметила.

– Привет.

– Привет.

Разговор в их компании прекратился, и все просто смотрели на нас. Цирк с двумя львами без загонщика. Мне было не ясно, кто из нас охотится, а кто делает вид, что добыча. Зрители ждали, но исход был предрешён. Наверное, злость, а может и тоска по холостяцкому запалу, взяла верх. Заговорив с ней, я вдруг перестал волноваться, точно школьник, приглашающий девочку куда-нибудь. Я был безработным, взрослым мужчиной из России и в любой день недели был свободен настолько, на сколько себе может позволить женатый человек, то есть, спросив у жены разрешения, я был свободен на сто процентов.

– Что делаете сегодня после занятий?

– Ничего не делаем, предлагай (на самом деле, Маниша сказала: «You tell me»).

– Well, пойдём выпьем?

– Alright, куда?

– В бар.

– В бар, как неожиданно. В какой?

– Недалеко, я покажу.

– Окей. Я пойду. Вы пойдете guys?

Альфа-самка слишком много о себе думала. Я видел, как она, наверняка хрупкая и ранимая внутри, прячется под непробиваемой уверенностью. Мне хотелось вскрыть, заглянуть внутрь и одновременно, чтобы она всегда оставалась такой. Меня будоражила охота, хоть и соглашалась она легко.

Я ей нравился? Не знаю.

Я ей нравился так же, как она мне? Определённо, нет.

Но в тот момент истории я уже начинал заболевать странным безумием, я впервые пригласил Манишу в бар. Она согласилась.

Я не знаю, в какой момент личностной истории мальчики перестают дёргать девочек за косички, чтобы привлечь внимание. Завуалировано подобное происходит в любом возрасте, в форме шуточек или флирта. И я не знаю, как чувствуют себя настоящие альфа-самцы, когда они удаляются прочь. Наверняка не так, как чувствовал себя я.

Внешне, чисто со стороны, меня ничто не выдавало, но отойти от Маниши оказалось не так просто. Мне казалось, что двигаюсь я неестественно, будто в плечи вставили вешалку для одежды. Я ощущал деревянные руки, нелепо колышущиеся по обе стороны от туловища, и не знал, будет ли нелепо выглядеть, если спрячу их в карманы. Походкой обосравшегося мачо я удалялся, чувствуя на себе взгляды.

Миновав пару полок с книгами, всё ещё в зоне поражения её взгляда, я встал в очередь к кафетерию. Впереди урчали люди. Они были, как всегда, дружелюбны и настойчиво приветливы. «Ур-ур-ур», – говорили они друг другу и милой старушке за кассой. В этом ворковании угадывались пожелания хорошего дня и прочая англосаксонская поебень. Пахло кофе.