В Новой Зеландии все понтуются на национальном уровне. В России тоже: армией, флотом, ракетами, силой и величием – правда, мир уже знает, что это только пародия на красную державу, никто особо и не верит. Новозеландцам же с их рекламными понтами ещё верили, поэтому многие считали, что в Веллингтоне отличное качество продуктов, высокий уровень жизни, великолепный кофе. Вот, мать вашу, как должна работать пропаганда: на внутренний и внешний рынок. Все же уверены, что в Зеландии просто рай на земле, не так ли?

– Good morning, how are you?

– Good-good. How are you? May I have one flat white please? No sugar.

Я – робот с программой вежливости и адаптации к новым условиям. Я – ракета, летящая по заданной траектории: новое гражданство.

Я больше не смотрел в сторону Маниши, просто нашёл уединенное место за столиком. Столы там были ещё хлеще, чем в общепите на Ваське. Иммиграция быстро лишает чувства идеализации забугорного мира. Вот ты сидишь, вроде как спокоен, у тебя есть права человека и даже возможность найти работу, за которую будут платить, но рукава липнут к поверхности стола, вокруг куча улыбчивых идиотов, и, кажется, в Питере было точно так же, только идиоты хмурые.

Достаточно быстро подтянулась и остальная группа. Будущие медсёстры и врачи окружили единственную замызганную микроволновку, а замызгана она была знатно. Поверьте моему опыту, даже если бы вы подогревали в ней французские деликатесы, то на выходе получилось бы кари – настолько она воняла. Если быть откровенным, за жизнь я нюхал не так много микроволновок, но, пожалуй, та была самая вонючая в мире. Моих одногруппников это не смущало. Думаю, наоборот, привлекало. Шоколадные покорители нового мира рычали индийскими акцентами, столпившись вокруг микрушки (подтекста не понять, если вы никогда не говорили на английском с индусом). Хотя какой английский, о чём это я?! По большей части общественные места в колледже были English-free zone, и для свободной коммуникации надо было выучить малаялам (так они произносили название своего языка).

Маниша шарахалась от подобной «элиты» больше моего, хоть сама была из Дэли. Милые южане напрягали её, видимо, вызывая чувство стыда за происхождение. Наподобие моего стыда за русскость, только моё было внушено ельцинской пропагандой, а ей это чувство привила суровая реальность.

Ах Керала, Керала, как много культуры и духовности в этом слове. Все, как на подбор, гордые за 99 % грамотности среди населения. Правда, в грамотность они не включали умение не срать на улицах, а этот навык, который вы подразумеваете как само собой разумеющийся, требует, оказывается, длительного историко-культурного осмысления, с последующим закреплением.

Хуан подсел ко мне, разворачивая латиноамериканский сэндвич. Пах он отлично. Оба они, надо признать, пахли отлично. Разломив напополам, предложил камраду (то есть мне). Я не отказался, хоть под кофе шло и не очень.

Разговоры о России, культуре, политике – верный признак, что вы толком друг друга не знаете. Он спрашивал про Путина при каждой возможности, но чем дальше я был от родины, тем меньше было мне дела до того, какой именно диктатор там правил.

Кроме Хуана в группе я сдружился с Сансией, уроженкой Мумбаи, той самой молодухой, что однажды приходила к нам с женой на русский ужин и провела его за своим телефоном, пролистывая Tinder. Ещё общался с девчонкой из Китая, Викторией (так она представлялась). Выглядела Виктория лет на восемнадцать, но, оказалось, была матерью двух детей и десять лет отработала медсестрой в Гуанчжоу. Обе девчонки тоже присоединились к нам с Хуаном. Сансия села рядом со мной, она всегда была немного на взводе, постоянно рассказывала подробности личной жизни:

– Я сходила на свидание.

– Серьёзно? Когда?

– Вчера первый раз был.

– Вчера уже был первый раз?

– Юджин! Ещё пока не было!

– А будет?

– Не знаю, он какой-то странный.

– А чё странного?

– Не знаю.

С другой стороны стола Хуан и Виктория рассказывали друг другу всякую чушь. В основном делились культурой. Ебаная культура, как она затрахала меня тогда. Все почему-то думали, что культура – это кухня, танцы, религия. Рассказы об этом они называли культурным обменом. Виктория делилась обширными познаниями о фестивале noodles (лапша китайская), Хуан отвечал ей взаимностью и рассказывал о ночных клубах Медельина (его родной город). Подобные мелочи волновали меня значительно меньше, чем девятнадцатилетняя Сансия. Она, рассказывая, всё время гладила меня по руке. У неё были шикарные кудрявые волосы, прям целая копна, немного проблем с кожей и очень-очень много макияжа. Она была молодой, уже не девочкой, но малоопытной.

– Напрягает всё…

– Что именно? Встречаться с парнями из Tinder?

– Не, другое.

– Например?

– Ну, все эти люди, с которыми я живу.

Я невольно посмотрел на группу кариедов, громко лалакающих на малаялам.

– Эти?

– Всё время издевательства какие-то.

– Эти?!

– Да, видишь? Вон тот. Я с ним сейчас снимаю комнату в доме.

– И как он над тобой издевается?

– Сложно объяснить…

Меня это поразило, потому что на тот момент я был куплен их всесторонней улыбчивой фальшью. Эти паштетообразные бойцы против дискриминации, оказывается, засмеяли Сансию, потому что она была свободной женщиной.

– Пример приведи. Что говорят?

– Ничего, в том и дело. Но знаешь, смотрят, обсуждают мои свидания.

– Твои свидания?

– Да. Считают меня шлюхой.

– Я тоже тебя считаю…

Сансия засмеялась, пихнула меня в плечо. Мы постоянно обменивались шуточками на грани.

– Нет. Ты знаешь, о чём я.

– О чём?

– Ты понимаешь…

– Нет.

– Ну ты же меня не осуждаешь, на самом деле.

– Fuck, Сансия, за что я тебя не осуждаю? Я понять не могу, о чём ты.

С другой стороны стола пошли разговоры про кокаин, и Хуан заметно помрачнел. К сожалению, Виктория тоже знала о его стране только один факт: Колумбия = кокаин. Хуан жутко не любил эту тему. Я с ним даже не заговаривал о Пабло Эскобаре и наркотиках, у нас в Купчино своих хватало. Мне всегда было интересней узнать про поэтов, писателей из его страны, а вот Виктории был интересен кокаин. Хуану пришлось рассказывать китаянке подробности, немного оправдываясь. Я понимал мужичка, особенно когда услышал фразу: «Колумбийцы не все нюхают кокаин». Отвечая на вопросы про Путина, подобную же фразу приходилось добавлять и мне, иначе относились с подозрением.

– Есть разница, Юджин. Когда ты говоришь и когда они так говорят.

– Слушай, но они же тебе лично этого не говорят.

– Между собой говорят!

– Пока тебе ничего не говорят, то и пофиг.

– Не пофиг. Устала от этого. Fucking Indians.

– Знаешь на сколько странно это звучит от тебя?

– Я правда устала от этого. Они мне не говорят, но за глаза всем рассказывают, какая я шлюха, раз встречаюсь с белыми парнями.

– Может, их бесит, что ты к себе парней водишь?

– Нет, говорю тебе, просто Fucking Indians.

– Да какое им дело, с кем ты ходишь на свидание? Этот парень даже не встречается с тобой. Или встречается?

– Боже, конечно нет. Ты его видел? Чтобы я встречалась с парнем из Индии?!

– Слушай, у меня для тебя один только совет – забей. Если тебе ничего не говорят лично, то пусть сплетничают, как бабы.

– А если скажут?

– Тогда ты ему так и передай, что я сказал, что это не его собачье дело, с кем ты спишь, и пусть идет на хуй.

Сансия заулыбалась и обняла меня.

– Видишь, ты меня не осуждаешь, а для них, если я встречалась с парнем из Tinder, то уже шлюха. Потому что они – Fucking Indians.

– Ты тоже из Индии, Сансия, не обобщай всех. И чего ты ждёшь? Съезжай от них. Тебе не обязательно спрашивать одобрения у идиотов.

– Согласна, блин. Согласна. Я так устала от всего этого в Мумбаи, тут тоже самое.

– Да съезжай от них, тебе говорю. Ты до сих пор живёшь в Мумбаи, в этом проблема. Решай сама за себя. Ты за сколько снимаешь?