— Нет. Ты даже не почувствуешь, как они выходят. Во всяком случае, не должна.

— А потом я закончу Оуэна Мини.

Она вздыхает.

— Сегодня вечером ты начнёшь новую книгу?

Эти D-батарейки прожигают дыру в ящике моего комода, потому что я уже несколько дней хочу предложить вечер кино. Мысль о том, чтобы сидеть рядом с ней, близко к ней, на диване, пока мы смотрим на экран маленького телевизора, скручивает мой желудок в узел. Я читал книги, где парень и девушка идут на свидание в кино и всегда задавался вопросом, каково это. Не то чтобы я имел право обнимать её или что-то в этом роде — я знаю, что на самом деле мы не будем на свидании, просто посмотрим фильм. Это всё же немного волнует меня. И я не могу решить, нормально это или нет. Нормально ли сидеть рядом с симпатичной девушкой в темноте и смотреть фильм? Полагаю, что так. До тех пор, пока это никуда не ведёт.

— Как насчёт кино? — спрашивая я, глядя на тарелки в раковине, которые мою губкой, а потом ополаскиваю в ведре с чистой водой.

Она смеётся, и мне нравится звук смеха Бринн, но на этот раз я не уверен, смеётся ли она надо мной или нет, поэтому я продолжаю стоять к ней спиной, скрывая свои покрасневшие щёки.

— Подожди. В самом деле? Мы можем? — спрашивает она, и мои напряжённые плечи расслабляются, потому что я слышу волнение в её голосе.

— Конечно. У меня есть портативный видеоплеер. Маленький телевизор, чтобы подключить его. Батарейки.

— Я видела твою коллекцию фильмов, но решила, что ты хранишь их из ностальгии.

Я качаю головой и оглядываюсь на неё.

— Неа. Мы можем посмотреть один… если ты хочешь.

— Да, — говорит она. — Я бы с удовольствием. Небольшую дозу современных технологий.

Я ополаскиваю ещё одну тарелку и добавляю её в сушилку. С тех пор как появилась здесь, она много рассказала мне об интернете, и хотя мне трудно полностью понять это, мне нравится мысль о доступности информации. Когда-нибудь я бы хотел испробовать все эти технологии, о которых она говорит.

— У тебя есть хоть один на примете? — спрашиваю я. — Фильм?

— Ты убиваешь меня, Смоллс! — говорит она, тихонько хихикая у меня за спиной.

Я чувствую, как моё лицо расплывается в улыбке, и поворачиваю голову, чтобы посмотреть на неё.

— «Площадка»! Ты знаешь его (прим. «Площадка» - фильм для семейного просмотра производства США (1993 год))?

— Кэсс, у нас разница всего в три года. Конечно, я его знаю. Каждый ребёнок в нашем поколении знает его.

Она моргает, глядя на меня.

— Даже ты!

— Я играл в бейсбол, когда был маленьким.

— О, да?

Я киваю, вспоминая тот день, когда выбил хоум ран для своей команды Малой Лиги. Это было летом, перед тем как арестовали моего отца, перед тем как весь мой мир изменился. И это было до того дня, когда я встретил Бринн Кадоган — лучший день в моей жизни.

— Да. Малая Лига.

— До того, как вы переехали сюда.

Кастрюля, которую она использовала для приготовления томатного соуса, нуждается в немного большем количестве полировки, и я набрасываюсь на неё с губкой, вспоминая мамино лицо, когда я оббежал базы. Отец, как обычно, был в дороге, а она сидела на трибуне и смотрела. Она так гордилась мной — своим «маленьким победителем». А потом вся команда взвалила меня на плечи, и мы сфотографировались для «Норт Кантри Реджистер». Мы не выиграли больше ни одной игры, но в тот день мы были чемпионами.

— Да, — говорю я, понимая, что она ждёт ответа. — Когда мы жили в городе.

— Когда твой папа был ещё жив?

Я сжимаю зубы и с трудом сглатываю, перенося кастрюлю в воду для полоскания. Я ненавижу то, как она называет его моим папой, так небрежно. Он никогда не был моим папой. К сожалению, он был моим биологическим отцом.

— Эм, да.

— Ты не слишком многословен, Кэссиди Портер, — раздражённо говорит она. — У тебя нет для меня каких-нибудь хороших историй?

Хороших историй?

Нет. Не много, милая Бринн.

Закончив с посудой, я выливаю мыльную воду в водосток и ставлю ведро на пол. Я выйду на улицу и избавлюсь от него позже. Затем пододвигаю ведро с водой для полоскания туда, где было ведро с мылом. Я добавляю в него немного мыла, чтобы оно было готово к завтрашней грязной посуде, затем поворачиваюсь к Бринн.

— У некоторых историй действительно плохие концовки.

Она смотрит на меня с того места, где всё ещё сидит за квадратным, четырёхместным столом.

— У тебя внутри есть плохая история?

Она понятия не имеет, насколько близки её слова к истине. Я вздрагиваю.

— О. Но, Кэссиди, у всех нас есть плохие истории внутри, — говорит она, её голос мягок, когда она встаёт и делает шаг ко мне.

Не как мои. Не такие плохие, как мои.

Она заглядывает мне в глаза и делает ещё один шаг ко мне, проницательно читая мой взгляд.

— Да, это так. Джем был убит. Та ночь, когда полицейские пришли к моей двери? Чтобы сообщить мне? Одна из худших ночей в моей жизни. Ужасная история, которая когда-либо случалась со мной.

У меня на кончике языка вертится сказать, что та ночь, когда копы пришли к моей двери, тоже была худшей ночью в моей жизни. Но я бы открыл банку с червями, которую никогда бы не хотел открывать с моей Бринн.

Мои руки лежат на бёдрах, но она тянется к одной из них, обвивая своими маленькими пальчиками мои и притягивая мою руку к своей. Как всегда, её прикосновение посылает желание, скачущее по моему телу, как стадо диких лошадей, заставляя моё сердце грохотать, заставляя каждое нервное окончание в моём теле требовать большего.

— Я знаю, что случилось что-то плохое, — тихо говорит она, сверля меня своими зелёными глазами. — Мать не может просто вырвать своего сына из маленького городка и уехать в глухомань, если всё хорошо. Но что бы это ни было… — она делает паузу, её пальцы сжимают мои. — …это была не твоя вина. Ты был всего лишь маленьким мальчиком. Что бы ни случилось с твоим отцом или твоей матерью, что бы они не сделали, или что бы не случилось с ними, ты был всего лишь ребёнком. Это была не твоя вина. Ты знаешь это, верно?

Окольным путём, я это знаю.

Это не моя вина, что мой отец убил тех девушек, но факт остаётся фактом — они мертвы.

Я не виноват, что жители Миллинокета боялись меня и моей матери, а мы больше не могли там жить.

Это не моя вина, что моя кровь, мои гены наполовину Портер, но это не меняет того факта, что мой дед беспокоился за монстра внутри меня.

— Что бы это ни было… скажи мне, что знаешь, что это не твоя вина, — произносит она, её сладкий голос умоляет.

Не моя вина?

Это не имеет значения.

Это ничего не меняет.

Я тот, кто я есть.

Глаза Бринн сужаются, когда они сосредотачиваются на моих. Её голос звучит мягко, когда она спрашивает:

— Что с тобой случилось, Кэссиди?

Будет ли облегчением рассказать ей об этом?

Мой отец был социопатом, который убил дюжину женщин или больше. Я узнал об этом в свой восьмой день рождения. Он был осуждён и изобличён и через девять месяцев был убит в тюрьме разъярёнными заключёнными. Нам с мамой стало невыносимо жить в городе, поэтому мы переехали сюда.

Вот что случилось со мной.

Я смотрю в её прекрасные, ясные глаза, которые смотрят на меня с надеждой и состраданием, и моё сердце переполняется желанием избавиться от моего запутанного прошлого. Но меня отвлекает другая эмоция, сияющая в её глазах, — нечто более глубокое и совершенно невозможное. Невозможное, даже если я смотрю на это, даже если я вижу, как оно смотрит на меня в ответ:

Любовь.

Глубокая и невозможная эмоция, от которой глаза Бринн светятся, это любовь.

От толчка осознания у меня перехватывает дыхание и кружится голова. Я отдёргиваю руку и делаю шаг назад от неё, опуская глаза и отчаянно глядя на пальцы ног.

Мы не можем любить друг друга.

Это недопустимо.

— Я не могу…

— Что ты не можешь? — шепчет она, всё ещё стоя рядом со мной.

Так близко.