Открыв глаза с неудовлетворённым вздохом, я встаю и завожу рукоятью унитаз. Затем я мою подмышки, руки и лицо в ледяной воде, к которой до сих пор так и не привыкла.

Возвращаясь в свою комнату, я впервые понимаю, что не устала и не хочу возвращаться в постель. Мои порезы больше не болят, а лицо снова выглядит почти нормально, за исключением нескольких светло-жёлтых пятен кое-где.

Мне бы хотелось побольше узнать о необычном доме Кэссиди, и, если он позволит, я бы также хотела немного помочь.

Я открываю верхний ящик комода, стоящего у правой стены моей комнаты, и нахожу две аккуратные стопки хлопковых трусиков и лифчиков на одной его стороне и кучку свёрнутых, белых хлопковых носков на другой. Выбрав выцветшие светло-голубые трусы и соответствующий лифчик, я выскальзываю из своей спальной одежды и натягиваю чистое нижнее бельё.

Открыв второй ящик, я нахожу футболки, также аккуратно сложенные в две стопки. Та, что сверху, светло-розовая и имеет V-образный вырез с несколькими потрёпанными нитями вокруг горловины. Она выглядит изношенной, но мягкой, и я надеваю её через голову. Мама Кэссиди, должно быть, была немного меньше меня сверху, потому что футболка слегка натягивается на груди, но быстрый просмотр бирок на остальных футболках говорит мне, что мне не повезло с средним размером. Хорошо, что хлопок тянется. Кроме того, какие ещё варианты у меня есть?

Я открываю третий ящик и нахожу джинсы и джинсовые шорты, все с эластичными поясами, так любимыми бабушками во всём мире. И, опять же, беднякам не приходится выбирать, поэтому я надеваю шорты на ноги и подтягиваю их вверх. Они свободно сидят, ничего не делая для моей фигуры, но я могу подтянуть их под грудь, чтобы резинка не давила на мои повязки. Полагаю, то, чего им не хватает в моде, они восполняют функциональностью.

В четвёртом и последнем ящике лежат толстовки и кардиганы, и я вытаскиваю ярко-розовую толстовку на молнии с надписью: «Мэн: такова должна быть жизнь» и натягиваю её.

На комоде лежит расчёска с чёрной резинкой, обвитой вокруг ручки. Я вычёсываю недельное богатство колтунов, почти благодарная за отвратительное скопление жира, которое облегчает расчёсывания волос. Мне нужно попросить Кэссиди о том, чтобы принять ванну или душ в ближайшее время.

В комнате нет зеркала, чтобы я могла проверить свой внешний вид, но Кэссиди видел меня в худшем состоянии, поэтому я полагаю, что это, по крайней мере, улучшение того, как я выглядела с тех пор, как он встретил меня. Как бы мне хотелось, иметь немного тонального крема и блеска для губ, но я не думаю, что миссис Портер была большой любительницей косметических средств. Либо так, либо они давно пропали.

Пройдя босиком через гостиную на кухню, я открываю крошечный холодильник и достаю миску с яйцами из прохладного тёмного пространства. Их всего четыре, поэтому я разбиваю их все в той же миске, потом оглядываюсь в поисках сковородки. Я нахожу одну в сушилке рядом с раковиной и ставлю её на одну из двух конфорок плиты, но теперь я в тупике.

— Батарея зажигания.

Я поворачиваюсь на звук его голоса, и широкая улыбка появляется на моём лице в момент между тем, как я слышу его и смотрю ему в лицо.

— Привет, — говорю я тоном девушки из средней школы, которая мельком увидела свою любовь в коридоре.

— Доброе утро, — говорит он, разглядывая мой наряд. — Ты оделась.

— Надеюсь, ты не против, что я одолжила несколько вещей.

Его взгляд задерживается на моей груди на секунду, а затем скользит вверх к моему лицу. Оно должно быть розовым, потому что я чувствую, как мои щёки вспыхивают теплом от взгляда его глаз.

Он медленно кивает.

— Конечно.

— Я не хотела бы быть бесполезной сегодня.

— Ты не бесполезная. Ты исцеляешься.

— Я чувствую себя хорошо, Кэсс. Я хочу помочь… внести свой вклад. Я не хочу быть для тебя обузой. Я подумала, что могла бы готовить.

— Во-первых, ты не обуза, — его губы кривятся в лёгкой усмешке. — Во-вторых, ты умеешь готовить?

— Да, — говорю я, улыбаясь ему в ответ. — Я неплоха.

— В самом деле? — спрашивает он, его улыбка становится шире, а глаза сверкают. — А я нет… Я имею в виду, что здесь давно никто не готовил, кроме меня. А до этого, это был дедушка, и он был так же доволен банкой фасоли, разогретой на открытом огне.

Я съёживаюсь.

— Гадость?

— Двойная гадость, — подтверждает он. — Что твой конёк?

— Я думала, что мы начнём просто с яичницы, — говорю я, протягивая ему миску с взбитыми яйцами. — Я могу придумать что-нибудь поинтереснее, но пока не знаю, с чем придётся работать.

— Мы могли бы… я имею в виду, если ты хочешь, мы могли бы позже пойти на рыбалку. Если ты в состоянии.

Он высовывает кончик языка, чтобы облизать губы, и на мгновение, я загипнотизирована ими.

— Пруд недалеко.

Я прочищаю горло и поднимаю глаза.

— Я делаю отменного лосося с коричневым сахаром.

— Аххх, — вздыхает он, и мои внутренности сжимаются. Чёрт возьми, впрочем, всё, что он делает, заводит меня!

— У меня нет коричневого сахара, но у меня много кленового сиропа. И я не могу достать тебе в этих местах лосося, но у нас есть жёлтый окунь и речная форель.

— Думаю, я могу с этим работать, — говорю я, чувствуя себя беззаботно. — Что бы ты ни поймал, я приготовлю. Сделка?

— Да, — говорит он, делая шаг вперёд и вытягивая руку возле меня, чтобы включить горелку под сковородкой. — Сделка.

Костяшки его пальцев касаются моего бедра, когда он убирает руку, и я чувствую это до самых кончиков пальцев ног.

— Я… я хочу быть полезной, — говорю я, мой голос звучит хрипло для моих ушей.

— Ты уже это говорила, — громыхает он, не двигаясь с места.

Мой рот наполняется слюной.

— Это… это правда.

— Ну, хорошо, — отвечает он, стоя так близко ко мне, что я чувствую запах мыла, которым он пользуется, и пота на его коже от всего того, что он делал этим утром. — Но не торопись, ладно?

— Я не буду спешить, — бормочу я и на долю секунды, удерживая его взгляд, задаюсь вопросом, говорим ли мы о моём выздоровлении или о чём-то совершенно ином.

— Медленно — это хорошо, — поясняет он. Затем, внезапно, он опускает голову и отступает назад.

— Я вымоюсь на улице.

Моё сердце колотится так быстро, что я чувствую головокружение. И еще что-то. Полагаю, я чувствую себя как-то странно.

Повернувшись лицом к плите, я хватаю деревянную ложку, висящую на гвозде на стене, затем выливаю яйца на сковороду.

***

Путь к ближайшему пруду, который, по словам Кэссиди, называется Харрингтон и находится примерно в одной десятой мили от его усадьбы, оказался труднее, чем я ожидала.

Я быстро запыхалась, и мои швы неприятно натягиваются даже при том, что это ровная, относительно хорошо проторенная тропинка, и Кэссиди медленно и осторожно идёт передо мной. Но как только я собираюсь сказать ему, что, кажется, мы должны повернуть назад, вот он — маленький пруд, сверкающий и прохладный под летним солнцем.

Я замираю, наслаждаясь его красотой.

Деревья без коры и высокая трава окружают кромку воды, а жужжание цикад создаёт летнюю симфонию. Я глубоко вздыхаю, когда Кэссиди поворачивается ко мне лицом.

— Ты хочешь остановиться?

— Я просто… тут очень красиво.

Он смотрит через плечо на пруд, затем снова на меня.

— Маленький, как и положено прудам.

На его плече лежит удочка, а в руке он несёт ведро и ящик с рыболовными снастями.

— Мне всё равно. Мне он нравится, — говорю я, оглядываясь на маленький водоём.

— Ты запыхалась, когда мы шли, — замечает он.

Я киваю. Нет смысла отрицать это.

— Полагаю, я всё ещё исцеляюсь.

— Почему бы тебе не вздремнуть? — предлагает он, указывая подбородком на большой ледниковый камень. Плоская серая поверхность, залитая солнечным светом, странно привлекательна. Держу пари, она тёплая. — Я разбужу тебя после того, как поймаю дюжину.