А потом, наскоро обмывшись, мы лежим в ванне. Просто лежим, наслаждаемся теплом и покоем. Но когда Касуми начинает тыкаться носом мне в волосы и снова облизывать ухо, я показываю ему кулак и вылезаю из воды.
И вовремя.
Едва успеваю одеться, как звонит телефон. Неужели опять Мията? Если она, пошлю прямым текстом, потому что достала.
Но это не она. Номер незнаком. Когда поднимаю трубку, то слышу девичий голосок. Дребезжащий, почти плачущий. Девушка представляется Ёкотой Эми — младшей сестрой Аяко, моей бывшей девушки. Она, едва сдерживая слёзы, говорит, что у неё есть важный разговор ко мне, умоляет о встрече. А когда я спрашиваю, куда подъехать, то она говорит, что приедет сама.
А потом около часа мы с Касуми ждём. Я ничего не понимаю, но тревога накрепко поселилась в моём сердце. Что такого могло случиться?
Наконец, звонок в дверь — и на пороге появляется худенькая, очень похожая на Аяко девчушка лет шестнадцати с покрасневшими от слёз глазами, растрепавшимися волосами, огромной сумкой и переноской, в которой лежит кулёк с маленьким ребёнком.
— Здра… здравствуйте, — шепчет девчушка, глядя на нас большими глазами. — Я Ёкота Эми. Я…
— Погоди с разговором, — останавливаю её я. — Ты же вся продрогла. Раздевайся, проходи, сейчас чай согрею.
Я иду ставить чайник, а Касуми провожает гостью.
Когда захожу с подносом в гостиную Ёкота уже сидит на диване, переноска стоит рядом, и в ней, в складках развёрнутого одеяла, спит малыш, засунув указательный палец в рот. Кто это: мальчик или девочка, сказать сложно. Но мордашка милая.
Зачем же Ёкота пришла сюда? И почему принесла с собой этого ребёнка?
Мы с Касуми придвигаем кресла к столу и, усевшись в них, выжидательно смотрим на Ёкоту. Та вытянутая, как струна, сидит с горячей чашкой в руках и кусает губы. Она нервничает и явно не знает, с чего начать.
— Ты хотела о чём-то поговорить? — подталкиваю я девочку к разговору. — Что-то случилось с Аяко?
Ёкота вся сжимается, зажмуривает глаза и через силу кивает.
Да что ж такое произошло?
Мы с Касуми ждём. Несколько секунд Ёкота сидит неподвижно, даже, кажется, не дышит, а потом выдыхает, раскрывает глаза, в которых дрожат слёзы, и, глядя на меня, тихо произносит:
— Аяко умерла неделю назад.
Эти слова звучат так просто, так обыденно жестоко, что смысл доходит не сразу.
Умерла. Неделю назад умерла.
Пусть мы расстались не лучшим образом. Пусть она использовала меня, врала, но ведь и радость тоже дарила. А сейчас её нет. Уже неделю.
В полной тишине Ёкота продолжает говорить:
— Когда год назад вы расстались, Аяко вернулась к своему бывшему парню — Ясуде. А через месяц вышла за него замуж. Наши родители были сильно против этого брака, потому что терпеть не могли семейство Ясуда. Когда-то те крупно подставили отца, ну и много там всего ещё… В общем, с тех пор и началась эта вражда. Но Аяко была непреклонна, она не послушала родителей, и тогда они отреклись от неё. Просто выгнали из дома и велели забыть дорогу в наш дом. И Аяко больше у нас не появлялась. Я поддерживала с ней связь, поэтому знала, что она беременна и всё у неё хорошо.
На этих словах Ёкота вновь сжимается, сдерживая подступающие к горлу слёзы.
— В июне, четыре месяца назад, она родила девочку — Сэйко…
Ёкота бросает взгляд на спящую малышку, и на лице у девушки промелькивает тень улыбки.
— А потом, — продолжает она, опуская дрожащими руками чашку на стол, — я не знаю почему, но Ясуда заподозрил какой-то подвох, увидел несовпадение в датах, сделал тест на отцовство и выяснил, что Сэйко не его ребёнок. Они с Аяко ругались. Она звонила мне, рассказывала. И вот последний раз Ясуда вышел из себя и ударил Аяко. Та упала и… и ударилась головой…
Ёкота всхлипывает и закрывает лицо ладонями. Девочку трясёт.
Я подсаживаюсь рядом, глажу по спине. Не умею утешать в подобных ситуациях, не знаю как, но мне искренне жаль её. Касуми тоже придвигается ближе, протягивает платок. Ёкота вцепляется в него, сжимает и просто сидит так какое-то время.
— Его лишили родительских прав… — совсем тихо продолжает она. — Да и не отец он ей… Ребёнка отдали моим родителям, как единственным совершеннолетним родственникам. Но они не хотят брать. Отказываются. Знать о ребёнке ничего не хотят… Они… Они сдадут малышку в детдом!..
Шёпотом кричит Ёкота и её прорывает. Рыдание вырывается без звука, без стона, девочку просто колотит. Сколько же она держала это в себе?
Мне и самому не по себе. От всей этой ситуации, от таких родителей. Да что за угрёбищные люди? От дочери отказались, а теперь и внучку вычёркивают? Просто как мусор выбрасывают. Из-за какой-то тупой гордыни. Да они люди вообще?!
Жалость к Ёкоте и возмущение её родителями захлёстывают меня, поэтому я не сразу разбираю то, что она шепчет.
— Твоя… твоя дочка… Мне Аяко говорила… Твоя…
Эти отрывистые, еле различимые слова раскалёнными углями расчерчивают сознание.
Моя дочка?
Моя?
Я смотрю на кроху, которая всё ещё спит и не знает, что вокруг творится какая-то фигня.
И вот этот вот человечек, вот этот вот тёплый комочек — это мой ребёнок? Мой? Я стал отцом?
Смотрю растерянно на Касуми. У него точно такой же ошарашенный взгляд, как и у меня.
— Ты же не отдашь её? — шепчет Ёкота, молитвенно складывает руки и смотрит на меня с отчаяньем. — Не отдашь? Не отдавай! Умоляю!.. Я буду помогать, буду сидеть с ней, что угодно сделаю — только не отдавай!
Девчушка сползает с дивана и встаёт на колени, а я совершенно опешивший смотрю на неё.
Не отдавать? Куда я не должен отдавать? В детдом, что ли?
— Сядь, — говорю я Ёкоте и усаживаю обратно на диван. — Обещаю тебе, что не отдам ребёнка в детдом.
И понимаю, что действительно не отдам. Никому, никуда не отдам.
Мой привычный мир трещит по швам, я не знаю, что будет завтра, но этот ребёнок останется здесь. А деды-уроды пусть идут лесом. Я — отец. И я имею права.
Отец… Я что серьёзно стал отцом?
Снова поворачиваюсь к малышке.
Боже мой. И что теперь с ней делать? Она такая маленькая, такая хрупкая. Совершенно беспомощный, доверчивый комочек. А я…
Трындец, если честно. Натуральный и полный трындец.
Смотрю на Касуми.
— Ты же мне поможешь? — спрашиваю я с надеждой.
— Угу, — кивает он и добавляет: — Ну а ты поможешь мне.
И я, наконец, нахожу в себе силы улыбнуться.
========== 6. Асакава: Папы ==========
Хиро идёт провожать Ёкоту до такси, а я остаюсь с малышкой и котами, которые сейчас все втроём устроились на разложенном диване.
Девочка только что уснула. До этого полтора часа маленькая Сэйко путешествовала с рук на руки, Ёкота знакомила её с новым папой и дядей, показывала новый дом, играла с ней. Вообще, молодец девчонка. Она сама ещё почти ребёнок, но такая сильная, такая ответственная и добрая. И она искренне любит свою племянницу.
Смотрю на девчушку — худенькую, лохматенькую, милую — и теряюсь в своих эмоциях. Слишком много их разных и противоречивых наполняют меня сейчас.
К ещё неостывшему удивлению примешивается страх перед колоссальной ответственностью. Ведь теперь на нас целый живой человечек! Что с ним делать, как растить, как воспитывать? Я никогда не задумывался о таком, потому что вообще не представлял, что в моём доме появится ребёнок. Да и откуда бы ему взяться? А вот же — появился! Я растерян и сбит с толку. Хиро тоже. Но он хотя бы примерно представляет, что нужно делать, у него младшие брат и сестра есть. А я же вообще не в курсе всех этих хлопот. Я и взять-то ребёнка в руки боялся поначалу, но Ёкота настояла, и я взял. И после того, как почувствовал у себя на руках эту тёплую беспомощную доверчивость, в душе поселилось маленькое солнышко. Нет, мне сложно описать это чувство. Мне даже самому себе объяснить его сложно. Но это какое-то очень знакомое чувство. Чувство, с которым я рос всю жизнь. Раньше я его испытывал к себе. А сейчас, глядя на малышку, понимаю, что будто бы смотрю на себя со стороны и вижу кинутого ребёнка, ребёнка от которого отказались. И… ком застревает в горле. Возможно, тоже самое испытывал дядя, когда смотрел на маленького меня. Кажется, я начинаю лучше его понимать. И я сделаю, что угодно, я в лепёшку расшибусь, но этот ребёнок будет счастлив. Непременно будет счастлив. Наперекор судьбе, которая отняла у него мать, и несмотря на тех козлов, что отказались от него. Будет!
