Не смотря на то, что бывать в обществе я никогда не любил, решениями не мучился вовсе. Я пробежал по мокрой траве, перемахнул через низкое ограждение, нырнул под кроны тяжелых деревьев, проступающих из темноты. Зловещая громада дома, царапая низкое сырое небо, величаво проплывает слева от меня.

Я прикрываю лицо руками от веток и дождя, продираюсь вперед, с проклятием перешагиваю бордюр и выхожу вперед, щурясь на тусклый электрический свет. Память меня не подвела, сориентировался я правильно. Здесь фонарей немного. Горит из них еще меньше. Серая, будто пепел и прямая, как стрела, дорога расходится в противоположные стороны. Я оглядываюсь по сторонам, прислоняю ладонь к глазам, чтобы разглядеть хоть что-то через завесу дождя, превратившего всю картину мира в потекшее стекло.

Ночная улица пустынна. Ни прохожих, опоздавших на вечерний автобус, ни редких машин, спешащих к центру города. Даже сирен полиции не слышно, а уж в этом районе точно происходит что-то нехорошее. Дома вдоль дороги – пустые и мертвые. Нет ни одного горящего окна. Что-то не слышал я, чтобы в Глёкнере отдавали под снос и перестройку целые кварталы.

Теперь я шагаю по мостовой, стараясь не обращать внимания на лужи. На сколько хватает глаз – пустынная серая улица, закрашенная ливнем, словно грифелем простого карандаша. Неподалеку от меня возникает пустая застекленная автобусная остановка. Электронное табло с расписанием маршрута высоко над головой, выдает наборы букв, из которых даже слово не сложишь, не говоря уже о какой-то информации. Я забираюсь под крышу, кутаюсь в мокрое пальто, подкуриваю новую сигарету, пряча ее от дождя.

Сигарета тлеет медленно. Серый дым мешается с серостью ливня, асфальта и бетона вокруг меня.

Немного дальше, на той стороне пешеходного перехода я замечаю видавший виды светофор. Такой же нелепый и ненужный, как и я на этой самой улице. На нем не горит ни единого диода или лампы. Вместо привычных трех цветов, знакомых еще с самого детства, потекшими чернилами выведены три буквы: «А,В,С» друг под другом.

Я докуриваю сигарету и шагаю в темноту.

В кафе чисто и светло. Горят энергосберегающие лампы под потолком нежным голубым светом. Угловые диванчики укрыты мягкими пледами. Деревянные столики вдоль стен выставлены ровно и четко по одной линии каким-то педантичным перфекционистом. На одной из стен висит телевизор. Он выключен, но едва ли стоит искать пульт. На другой – какие-то фотографии и картины. Что на них – никак не разглядеть. Вместо правой стены – одно огромное окно через которое барабанит утомленный дождь. Я не слышу его, но воображение вырисовывает нервный ритм серых капель. Я смотрю на улицу, прислонившись лицом к стеклу, пытаюсь согреться и сдержать дрожь. Тишина почти гробовая. Только мерно капает кран где-то на кухне. Так тихо и назойливо, что от этого сводит скулы. Дождь продолжается.

За соседним столиком сидит девушка. Ей около тридцати. Блондинка с большими изумрудными глазами. Хрупкая, словно фарфор. У нее тонкие черты лица. На губах улыбка. Она смотрит на меня почти не отрывая взгляд. В прошлые века, художники и поэты наперебой бы читали ей стихи и писали картины, восторгаясь красотой и женственностью, а за этот взгляд вызывали бы на дуэли. Но теперь – она одна. В пустом кафе.

Она красива, но ничем не напоминает Хеллу.

Собственно говоря, а как выглядела Хелла? Я пытаюсь воссоздать перед глазами ее образ, но не могу представить ничего конкретного.

На девушке блузка и брюки, а на спинке дивана неряшливо свисает темный плащ. Она одета просто, но со вкусом. Правда, на шее тяжелый вязанный шарф, который совсем не вяжется с ее стилем и смотрится лишним. Впрочем, что может знать о красоте и эстетике стиля промокший до нитки человек в чужом пальто. Я поднимаю глаза, пытаюсь улыбнуться ей в ответ.

– Наконец-то проснулся, – произносит она, и от звука ее голоса мне становится легче, – Ты же не случайно здесь, да?

– Прошу прощения, – мой собственный голос после ее слов звучит вороньим карканьем, – Мне кажется, я не совсем понимаю, что…

– Ты же помнишь, как ты пришел из Геборота? – она даже не спрашивает, а скорее утверждает. На какой-то миг ее лицо бледнеет и теряет свою ослепительную красоту – Хотя, подожди-ка… Господи, ты что, совсем ничего не помнишь?

– Я точно здесь впервые, – твердо заявляю я, пытаясь придать своей речи хоть толику уверенности, – Впервые в этом районе, но точно из этого города. И что такое Геборот я не знаю. Вы меня с кем-то перепутали. Пожалуйста, помогите мне разобраться. Мне кажется, что…

– И что же это за город, как ты думаешь? – она улыбается мне почти нежно. Так мать смотрит на своего несмышленого ребенка, когда тот задает вопросы про окружающий мир, – Где мы сейчас?

– Глёкнер. Восточная Германия. Я не настолько сошел с ума, чтобы это забыть. А это кафе… черт, да я не разглядел названия, под этим дождем! Разве это важно?

– Значит, все снова… – эти слова она произносит с обидой. И такой тоской, что весь серый мир за окном кажется жизнерадостным раем, – Это нечестно! Нечестно!

– Послушайте, фрау, вы, наверное, меня не правильно поняли…

Она вновь поднимает на меня взгляд. В ее изумрудных глазах стоят маленькие осколки хрусталя. Она вытирает слезы, поднимается со своего места и садится напротив меня. Я наблюдаю за ней не произнося ни слова. Я удивлен ее реакцией, но совсем не напуган. Словно я знал, что она поведет себя именно так.

– Это не Глёкнер, Виктор, – говорит она уже тише и спокойнее, – Это совсем не Глёкнер. Прости, я не должна была так давить на тебя сразу. Просто я уже устала снова и снова говорить об этом.

– Мне вы сказали об этом впервые. И откуда вы знаете мое имя? Разве мы встречались?

Она грустно усмехается. Ее улыбка кажется до боли знакомой. Я хочу взять ее за руку и успокоить, но что-то удерживает меня от этого шага.

– Я говорила это тебе, или тем, кто был до тебя, какая теперь разница? Впрочем, раз все началось снова, давай по-порядку, – на этот раз в ее голосе нет злости, а есть только смертельная усталость, – Спрашивай. Так будет гораздо проще.

Головная боль, зародившаяся в левом виске снова начала маршировать из угла в угол моей черепной коробки. Я морщусь, пытаясь отогнать боль от себя, но выходит из рук вон плохо. Девушка напротив пожимает плечами.

– У тебя снова мигрень? Черт, постоянно забываю, как это бывает… Выпей зеленого чая. Это тебе всегда помогало.

– Я не пью зеленый чай. Если можно, кофе.

– Увы, Виктор, нельзя, – теперь она говорит с привычной усмешкой, – Благодаря кое-кому в этом месте нет ничего, кроме зеленого чая. Или он, или ничего другого просто не остается.

– Во всем кафе нет кофе? Не смешите меня.

– Тебе лучше не знать пока, что есть в этом месте, – ее серьезность режет тишину, как острое лезвие, – Выпей чаю. Тебе поможет.

Она возвращается через несколько минут с дымящейся чашкой. Напиток слишком горячий, но я заставляю себя проглотить все до капли. Если не уймет головную боль, так хоть поможет согреться.

– Ну, как? Уже легче?

– Где все люди? Ведь не может быть такого, чтобы в этом кафе были только мы двое?

– Здесь остались только мы. Чтобы было понятнее, во всем городе наберется еще пара-тройка людей. Старый Клаус на маяке, Эмилия на Синвер-роуд, да еще этот, параноик, Бастиан, в полицейском участке. Во всяком случае, раньше они были точно. Что осталось теперь, после перепечатывания… будет видно, впрочем. До остальных или не добраться, или их уже просто нет.

– Вы сошли с ума, – говорю я злобно, уже даже не пытаясь контролировать свою ярость, – Город из трех человек? Глёкнер вымер? Да что тут с вами?

Неизвестная смотрит на меня с жалостью и сожалением. Я пытаюсь найти слова, чтобы поставить ее на место, одернуть, заткнуть, наконец. Но ловлю раскрытым ртом только воздух.