«Даже величайший шедевр литературы – всего лишь приведённый в беспорядок словарь»

Жан Кокто французский писатель, поэт, драматург, художник и кинорежиссёр 1889 – 1963

«Праху прах. Навсегда наступает сегодня»

Сергей Калугин, поэт и музыкант

Первое, что я ощутил на мгновение открыв глаза – настырная головная боль. Видимо, она проснулась еще раньше меня, некоторое время полусонно искала себе убежище, стараясь задремать на груди или животе, а теперь упрямо засела в висках и затылке, медленно и уверенно ввинчиваясь в каждый вдох и выдох. Мигрень – современный будильник и блокнот нашего времени— всегда напомнит, если вчера ты хватил лишнего. Действует надежнее, чем Rolex и в добавок, совершенно бесплатна. Мне кажется, что когда наука шагнет далеко вперед, такие необходимые гаджеты, как часы и ежедневники, будут вплавлены прямо в подсознание, а болезненные ощущения, вроде головной боли, останутся только для любителей острых ощущений, и будут продаваться строго по рецепту врача. Или в секс-шопе, на худой конец. Ампулы с мигренью, таблетки со спазмами, порошки с привкусом похмелья, бинты с ощущением перерезанных вен. Впрочем, мы сейчас далеко не о будущем. Болит голова, саднят кисти и предплечья рук, но что происходит, я посмотреть не в силах.

Я закрываю глаза, стараясь справится с тошнотой и дремотой. Тусклый серый свет из открытого окна кажется таким ярким, словно направлен через увеличительное стекло. Нужно придти в себя, отогнать глупые мысли и наконец-то проснуться.

Я медленно отрываю тяжелую голову от подушки, осторожно сажусь на видавшем виды диване, нервно оглядываюсь кругом. Комната темная чужая и совершенно мне не знакомая. Угрюмые блеклые стены с уродливым узором на обоях, покосившийся деревянный стул с переломанной ножкой, огромный и черный, как гроб, письменный стол, и серый провал окна по левую руку. Удивительно, но именно это окно сейчас интересует меня больше всего. Просто потому, что это окно занавешено дождем, вместо привычных штор. Мелкие капли барабанят в унисон мыслям. Впрочем, непогода для осени – обычная штука.

– Ничего. Странного. Для. Осени, – повторяю я, но уже вслух. Или для весны. Забавно, но я не помню, какое сейчас время года.

Это внезапное открытие отрезвляет не хуже контрастного душа. Успокоившаяся на несколько минут карманная мигрень снова принимается точить когти о мои виски, словно, как и я, не могла найти себе место. Я пытаюсь вспомнить, какое сейчас время года. Я не знаю, который час. Я не знаю где я. Но я точно помню, кто я такой. Помню ли? Кажется…

Ах, да. Виктор Венцель. Эти два слова медленно всплывают из моей памяти, мягко покачиваясь на волнах мыслей. Мое имя Виктор Венцель. Незнакомое имя оказалось горьким на вкус. Я повторил его вслух, словно пытаясь распробовать неизвестное блюдо. Меня зовут Виктор Венцель. Мне тридцать один год. Я живу и работаю в городе под названием Глёкнер. Живу… один? Нет, не один. У меня есть жена. Ее зовут Хелла Венцель, в девичестве Кремер. Мы в браке уже восемь, нет, девять лет. У нас нет детей, потому что на первое место мы всегда ставили друг друга. И карьеру. Странно, что я говорю об этом в прошедшем времени. Просто привычка, не более. Я все помню. Я родом из города Глёкнер, а она… кажется из Валфогеля. Моя Хелла – юрист, а я…

Кто. Я?

Мысли о Хелле, словно ток, проходят через все мое тело. Я не знаю где я, я не помню, почему оказался здесь и сколько здесь провел времени. Она, наверное, с ума сошла, пока искала меня. А может быть, ищет до сих пор. Я должен найти телефон и позвонить ей. Я помню ее номер наизусть. Но есть ли телефон в этой дыре?

Нужно успокоиться и попытаться вспомнить, что произошло. Вчера я проснулся в нашем доме, на нашей кровати. Принял душ, гладко побрился. Хелла приготовила завтрак. Потом… потом мы повздорили. Небольшая ссора для семьи точно не то событие, о котором стоит беспокоиться. Потом Хелла ушла. Она очень спешила. Спешила куда-то? Или к кому-то? Неважно, и едва ли играет роль.

Я съел завтрак, выпил крепкий черный кофе. Это было вчера. Или позавчера. А может быть, сегодня? Интересно, сколько времени я провел в отключке? И как оказался здесь? Сплошная чернота, если попытаться вспомнить.

Дождь за окном усиливается. Сквозь густую серую пелену мне видно плохо освещенную трассу, когда я, покачиваясь, осторожно иду к столу. Кажется, здесь есть что-то очень нужное и важное для меня. Именно на этом столе. На крышке стола полно свободного места. Можно украсить его милыми безделушками, пепельницей и дорогой зажигалкой. Но здесь только пустая фоторамка, обломок карандаша, да стоит пишущая машинка Olympia Werke с вставленным в него белым листом бумаги. Девственно чистым пустым листом. Видимо я слишком старомоден, чтобы обзаводиться ноутбуком или модными девайсами. На машинке печатать надежнее. И стук литеров о бумагу успокаивает, если поймать ритм.

Все просто и понятно: я – писатель. Я никогда не забывал этого, просто до сих пор не могу прийти в себя. Полнейшая глупость, конечно, но кто застрахован от глупости?

Несколько минут я тихо смотрю на белый лист бумаги. Никогда не любил этот цвет. Это символ абсолютной пустоты и бесцельности. Кажется, когда-то давно, творческие личности, вроде писателей и художников придумали целый феномен белого листа. Позже его окрестили синдромом, но, не помню, чтобы психологи вносили его в разряд психологических заболеваний, отклонений или фобий. Суть этого феномена заключается в том, что человек испытывает страх, когда перед ним появляется чистый лист, или новый документ на компьютере. Этот страх сковывает, мешает сосредоточиться, выбивает человека из колеи. Писатель или художник не знает с чего начать работу, и как следствие, не может придумать ничего нового. И тогда остается два пути – если ты писатель, становишься графоманом и плодишь мертворожденные тексты. Или не пишешь вовсе и оказываешься в творческом кризисе. К слову говоря, есть много способов, как справится с этим недугом. Психологические тренинги, спонтанная запись мыслей и идей, простой набор букв, чтобы закрасить этот бесконечный белый цвет. Но я выбрал алкоголь. И до какого-то момента, это помогало.

Итак, я писатель. Довольно известный, надеюсь. В каком же жанре я писал свои книги? Может быть детектив? Или детские истории? А может быть ужасы и триллеры? Драмы. Да, пожалуй, драмы.

«Остров чудес» – это название медленно выбирается из темноты моей памяти и преданно застывает перед глазами. Именно, «Остров чудес» – моя самая важная и серьезная работа. Кажется, ее номинировали на несколько премий, если не сделали национальным бестселлером. Впрочем, не время думать о книгах. Сами эти мысли вызывают тошноту, похлеще любого похмелья.

Я отвлекаюсь от пишущей машинки, один вид которой меня бросает в дрожь, поеживаясь, бреду к окну. На подоконнике лежит коробка спичек и смятая пачка сигарет. Несколько из них еще уцелели, и я подкуриваю от тусклого огонька, удивляясь, что смог поджечь с первого раза. Руки дрожат от холода, или от нервов – сам не пойму отчего.

Улица за стеклом выглядит так, словно неловкий художник использовал мостовые и трассы Глёкнера, как палитру, протянув кистью полосу всех цветов и оттенков серого. Медленно движутся сгорбленные фигуры редких прохожих под зонтами, иногда вспыхивают слабые огни фар проезжающих машин. Удивительное однообразие, наводящее такую тоску, что хочется лезть на стены. Ничего удивительного, что я что-то забыл. Или не забывал, а просто не знал, или никак не мог вспомнить.

Напротив окна – грубая железная дверь. Это не дверь в другую комнату. На межкомнатных дверях нет цепочек, глазка или прочного железного замка, запертого на четыре оборота. Это выход из чужой квартиры, где я внезапно оказался этим утром, днем или вечером. Где я был, кто привел меня сюда и почему оказался здесь – абсолютно неясно. Моя карманная головная боль была очень против, чтобы я вспоминал. Она билась в истерике, выла на разные голоса, царапала затылок с такой силой, что мне пришлось отказаться от этой затеи. Я одергиваю свитер, в котором проснулся, проверяю шнуровку ботинок, медленно ползу вперед.