– Не знаю, папка. Почему бы и нет?

Я знал, где расположен Израиль. На карте Израиль был похож на стрелу.

– Там жарища, – сказал я папке.

– Угу.

– А зимой все равно снег.

– Вот! Хорошее сочетание. Не то что здесь – вечный дождь.

– Они без ботинок ходят.

– Разве?

– В сандалиях.

– Как этот ваш… Как его?

– Теренс Лонг.

– Во-во, Теренс Лонг.

Мы оба засмеялись.

– Теренс Лонг – дурачок,

Как китаец, без носок.

– Бедняга Теренс, – сказал папа. – Ехал бы в Израиль, там сандалии в порядке вещей. В любом случае: вперед, израильтяне!

– Вторая мировая – какая была? – спросил я.

– Долгая, – ответил папка.

Даты я знал.

– Когда началось, я был совсем ребенок. А к ее концу я уже школу заканчивал.

– Шесть лет.

– Вот именно. Шесть долгих лет.

– Мистер Хеннесси рассказывал, что впервые в жизни бананы увидел, когда ему было восемнадцать.

– И знаешь, я ему верю.

– Люк Кэссиди жутко опозорился. Спросил его, что обезьяны ели во время войны.

– И что мистер Хеннесси? – заинтересовался папа, отсмеявшись.

– Ударил Люка.

Отец молчал.

– Шесть ударов.

– Сурово.

– Хотя это даже не Люк придумал. Это Кевин Конрой его подучил.

– Да-а, оказал товарищу услугу.

– Люк аж плакал.

– И все из-за бананов.

– Кевинов брат поступил в РАП[19].

– Серьезно? Научат его там спину держать.

Я не понял, что папка имел в виду. Тот вроде и не сутулился.

– А ты там был?

– Где, в резерве?

– Ага.

– Нет.

– Во время…

– Отец мой служил в ВМО.

– А что значит?

– Войска местного ополчения.

– А ружье у него было?

– Думаю, да. Но домой он его, кажется, не приносил.

– Вот вырасту и тоже запишусь. Можно?

– В РАП?

– Ага. Можно?

– Конечно.

– А Ирландия воевала?

– Нет.

– А как же битва при Клонтарфе?[20]

Я терпеливо ждал, пока папа отсмеется.

– Какая же это война?

– А что тогда?

– Битва.

– А чем они отличаются?

– Ну, как бы тебе объяснить? Войны – они долгие.

– А битвы – короткие.

– Да.

– А зачем Бриан Бору сидел в шатре?

– Богу молился.

– А зачем в шатре? Ты же не молишься в шатре.

– Что-то я голодный, – сказал вдруг папа, – а ты?

– И я.

– Что на обед сегодня?

– Рубленое мясо.

– Отлично.

– Как убивает газ?

– Травит.

– Как это?

– Его нельзя вдыхать, легкие не справляются. А что?

– Насчет евреев, – напомнил я.

– А, точно.

– Если Ирландия вступит в войну, ты пойдешь в армию?

– Да не будет никакой войны.

– А вдруг!

– Нет, никаких вдруг.

– Третья мировая война у ворот, – протянул я.

– Не бери в голову.

– Так пойдешь?!

– Пойду.

– Ну, тогда и я пойду.

– Молодчина. И Фрэнсис пойдет.

– Мелкий еще, – отмахнулся я, – не разрешат ему.

– Да ты не боись, войны не будет.

– Я и не боюсь.

– Молодец.

– Пап! Но мы же воевали с англичанами? Правда?

– Правда.

– И это была война.

– Ну, не совсем…

Я уверен, что это была настоящая война.

– И мы победили.

– Победили. Поубивали их. Поколотили так, что век не забудут.

Мы оба засмеялись.

Обед удался, рубленое мясо было не слишком склизким. Я сел на Синдбадово место рядом с папой, и Синдбад не возникал.

– Не Адайдас, надо говорить, а А-ди-дас.

– Нет. Адайдас.

– Адидас. И! Через «и»!

– Нет, ай.

– И-и-и!

– Ай!

– Кретин такой. И-и-и.

– Ай, ай, ай, ай, ай, ай, ай.

Бутсов «Адидас» ни у того, ни у кого из нас не было. Мы все хотели их в подарок на Рождество. Я хотел те, что со сменными шипами. Написал про них в письме Санта-Клаусу, в которого нисколько не верил. Но писать все равно пришлось – ради Синдбада и потому, что мамка велела. Синдбад хотел санки. Ма помогала ему писать письмо. Я свое уже давно дописал и в конверт положил. Но мама не позволяла облизать и заклеить конверт – письмо Синдбада надо было вложить. Это было несправедливо. Я хотел свой собственный конверт.

– Не ной, – сказала мама.

– Я не ною.

– Нет, ноешь, перестань.

Я не ныл. Но класть два письма в один конверт было глупо. Санта подумает, что там одно письмо, и Синдбаду подарок принесет, а мне нет. Я все равно в него не верил, только детишки верят. Еще раз скажет, что я хнычу, – расскажу Синдбаду, что не бывает никакого Санта-Клауса. И тогда ей весь день придется потратить, чтобы мелкий опять в него уверовал.

– Вряд ли Санта-Клаус саночки в Ирландию повезет, – сказала она Синдбаду.

– А почему?

– У нас почти никогда не бывает снега, – вздохнула мамка, – не покатаешься.

– Зимой же снег.

– Изредка.

– А в горах?

– Ну, горы – это ехать и ехать.

– Можно на машине…

Терпение у ма не кончалось. Я устал слушать и пошел на кухню. Если подержать почтовый конверт над паром, например над кипящим чайником, можно распечатать его и опять запечатать, да так, что никто об этом не узнает. Чтобы включить чайник, пришлось вставать на стул. Я проверил, что вода в нем выше нагревательного элемента: не просто взвесил на руке, а заглянул под крышку. Я слез со стула и поставил его на место, чтобы не мешался.

Когда я вернулся в гостиную, Синдбад по-прежнему нудел про санки.

– Он же обязан приносить, что попросят…

– Конечно, милый, но он не хочет тебя разочаровывать. Санта-Клаус любит дарить подарки, с которыми дети смогут играть все время.

У нее даже голос не изменился, она явно не собиралась ругаться.

Я ушел на кухню, вынул письмо из конверта, положил его на стол – подальше от белого круга, оставленного молочной бутылкой. Я лизнул клейкую полоску, приклеил и сильно прижал. Пар тянулся из носика чайника тонкой струйкой. Я ждал, чтобы клей подсох. Пара стала больше – чайник закипел и засвистел. Я поднес конверт к струе пара, но так, чтобы не ошпарить пальцы. Слишком близко, конверт намок. Я поднял руку повыше. Ненадолго. Конверт как-то поник, словно уснул. Я опять приставил стул, выдернул вилку из розетки и вернул ее на прежнее место – около банки с чаем. На банке сплетались хвостами и клювами японские птицы. Конверт слегка отсырел. Я вышел на задний двор. Поддел край клапана ногтем, уголок немного приподнялся и я распечатал конверт. Потрогал пальцем клейкую полоску – все еще липкая. Сработало. Уже темнело, да еще было холодно и поднялся холодный ветер, так что я вернулся в дом. Я положил свое письмо в конверт.

Синдбад заканчивал свое послание Санта-Клаусу.

– Л-Е-Г-О, – диктовала мама по буквам.

Прописными брат писал плохо. Мама разрешила мне самому положить его письмо в конверт. Я свернул его листок отдельно и положил позади моего.

Вернувшись с работы, папка первым делом засунул письмо в трубу. Он специально присел у камина так, чтобы мы не видели, с кем он разговаривает.

– Санта, ты получил письмо? – прокричал папка в трубу и сам себе ответил глубоким басом, изображая Санта-Клауса: – Получи-ил.

Я покосился на Синдбада. Похоже, он и вправду верил, что это Санта откликается. Он обернулся к маме. Я-то не верил.

– Как подарки, справишься? – кричал папа в трубу.

– Посмо-отрим, – завывал бас. – В основном справляюсь. А сейчас до свиданья. Мне еще столько домов обойти. До свиданья.

– Скажите Санта-Клаусу до свиданья, мальчики, – подыграла мама.

Синдбад заорал: «До свиданья!» И мне тоже пришлось. Па вылез из камина, чтобы нас было слышно как следует.

Моя грелка с горячей водой была красная, цветов «Манчестер Юнайтед»[21]. У Синдбада была зеленая. Мне нравился запах грелки. Я наливал в нее горячей воды, потом выливал и нюхал. Совал нос прямо в горлышко грелки. Ух, здорово! Надо не просто наливать воду – мама показала, – а класть на бок и медленно аккуратно наполнять грелку, а то воздух попадет и резина испортится и прорвется. Я попрыгал на грелке Синдбада. Ничего не случилось, но больше я так не делал. Иногда, если ничего не случается, значит, вот-вот случится.