– Звучит не очень убедительно. – Я отпираю машину.

– Я могу показать вам материалы дела.

– Меня ждет куча своих материалов.

– Хорошо, тогда могу рассказать, почему Галлард так вами заинтересовался.

– Продолжайте.

Николсон оглядывается через плечо, словно опасается, что кто-то услышит.

– Есть одно дело, которое он ведет. Даже не дело, так, подозрение.

– Он подозревает меня?

– Нет, по крайней мере не напрямую. Он хотел встретиться, потому что ему было любопытно взглянуть на вас, но я сам действительно хотел, чтобы вы попытались разобраться в том, что тут произошло. Ну, и одно за другим…

– А кончилось тем, что вы принялись неуклюже врать мне, чтобы получить образец моей ДНК, который я бы с радостью позволил вам взять, и не пришлось бы подсовывать вам фальшивку.

– Фальшивку?

– Мазок изо рта. У меня в собой всегда несколько ватных палочек с образцами слюны шимпанзе.

На мгновение Николсон теряет дар речи и просто смотрит на меня.

– Еще раз, простите, пожалуйста. С этим делом куча странностей. Галлард приехал разобраться, не связаны ли они с его делом.

– И что же это за «его дело»? – спрашиваю я.

– Галлард называет его «Фантом».

– Не слишком оригинальное название для серийного убийцы, – замечаю я.

– Это не серийный убийца, по крайней мере насколько мне известно. В двух словах описать. В общем, криминалисты из лаборатории в Куантико заметили неко[7] торые странности в нескольких делах. В том числе в закрытых, где доказательная база была – не подкопа-ешься, – объясняет Николсон.

– Хорошо, заинтересовали. Слушаю внимательно – какие странности?

– Мелкие детали. Например, волосок с одного места преступления, который внезапно появляется в двух других делах. Или след с характерным отпечатком. Волосок А и отпечаток Б могут обнаружиться на одном месте, а потом отпечаток Б и другой волосок, скажем, В – на следующем. А потом в третьем деле возникает волосок В и след с места преступления А. Понимаете?

– Будто кто-то взял три разных пазла и раскидал детали по местам преступления?

– Именно. Конечно, на каждом месте преступления криминалисты собирают множество отпечатков и волосков, совершенно не относящихся к делу. Систематическое сходство заметили случайно. Испытывали программу на основе искусственного интеллекта для определения связей, и внезапно она дала несколько положительных срабатываний на закрытых делах.

– И теперь дела открывают заново? – спрашиваю я.

– Изучают. Но самое странное заключается в том, что все эти улики могли появиться не до, а после преступления – во время расследования. Возможно, их оставил кто-то, посещавший места преступления.

– И теперь вы боитесь следующей «Женщины без лица»?

Детективы в Европе потратили пятнадцать лет на поиски женщины-убийцы, чью ДНК нашли на более чем пятидесяти местах преступления и которую подозревали в совершении по меньшей мере шести убийств. Самое странное случилось, когда французские полицейские попытались идентифицировать неизвестного погибшего мужчину и нашли все ту же ДНК. Да, это была женская ДНК, и принадлежала она сотруднице немецкой медицинской компании, которая изготавливала ватные палочки для взятия мазков. По неосторожности она оставила следы на поставлявшихся в правоохранительные органы материалах.

– Да, но такую возможность уже исключили. Слишком много разных образцов. По всей видимости, это должен быть кто-то близкий к расследованию.

– Лаборант?

– Да, вот только ни один из лаборантов не мог быть на всех местах преступлений или даже рядом. Такое впечатление, что кто-то неизвестный посетил все точки.

– Репортер? Охотник за маньяками?

– Может быть, – Николсон пожимает плечами. – Когда произошло убийство около дома Ойо, и Маркус исчез… В общем, эти образцы, которые мы считаем образцами Фантома, снова обнаружились.

– А-а-а… – До меня наконец начало доходить. – Галлард решил, что Фантом – это я.

– Справедливости ради, если в базе данных ФБР поискать людей со склонностью к посещению мест преступлений, ваше имя будет первым в поисковой выдаче.

Ну да, а мои постоянные поездки по заданиям Госдепа, которые, ясное дело, в большинстве своем были секретными, сделали попытки выследить меня весьма затруднительными.

– Можете не беспокоиться, я – не Фантом. Скорее всего это вообще статистическая погрешность или проблема лабораторной обработки образцов.

Можно было бы еще упомянуть, что ФБР не славится скрупулезностью и педантичностью в отношении работы с образцами и уликами. Независимая экспертиза показала, что специалисты ФБР сотни раз ошибались, определяя принадлежность ДНК или отпечатков. Для многих подозреваемых это вылилось в сроки за преступления, которых они не совершали, а некоторых совершенно невиновных людей отправили на смертную казнь. Когда эти факты вскрылись, Бюро уведомило прокуроров, однако в целом тему постарались максимально замять, опасаясь сотен пересмотров дел.

Это вообще очень сложная с моральной точки зрения тема. Организации подобные «Проекту “Невиновность”» помогли множеству несправедливо осужденных, хотя некоторые эксперты из правоохранительных органов считали, что далеко не все осужденные были «невиновными». И тем не менее это ответственность правоохранителей, – следить, чтобы каждый подозреваемый реализовал право на справедливый суд на основе вещественных и других доказательств, а не интуиции полицейских. Я думаю, что ФБР считало вполне оправданным с юридической точки зрения не тратить сверх-усилий на то, чтобы оповестить всех осужденных о новых обстоятельствах их дел, более того, сильно подозреваю, что кто-то из начальства решил, что умолчание – морально правильное решение.[8]

Правда заключается в том, что у каждой крупной лаборатории есть ворох проблем и масса процедур, которые давно пора пересмотреть. Центры по контролю заболеваний особенно знамениты массой случаев и жутких примеров, которые ставят под вопрос компетентность специалистов их лабораторий. И, поскольку они все в[9] ремя на слуху, об их ошибках публике известно больше, чем о чьих-либо других.

– Криминалистика для меня – темный лес, – говорит Николсон. – Главная причина, по которой к делу привлекли Галларда, – это Маркус. Ни в его профиле, ни в послужном списке нет ничего, и я имею в виду ничего вообще, что указывало бы на склонность к жестокости. Даже Галлард сказал, что впервые видит, чтобы в убийстве подозревали человека, настолько неспособного его совершить абсолютно по всем признакам. Весь опыт психологов-криминалистов – коту под хвост. Обычно – после совершенного преступления – в прошлом человека обнаруживают признаки того, что должно было случиться. Но как ни изучай жизнь и работу Маркуса – абсолютно ничего.

– А связь между Маркусом и Фантомом? Мог Маркус оказаться на тех местах преступлений в свободное от работы время?

– Мы об этом думали. Но в слишком многих случаях подтверждено, что он был в другом конце страны. До сих пор ведь и саму идею существования Фантома до конца всерьез не рассматривали. И при всем при этом мне хочется верить, что Маркуса подставили.

Телефон Николсона вибрирует, и он смотрит на экран.

– Черт подери!

– Что такое?

– Нашелся.

– Маркус?

Он кивает.

– И куда его привезут?

– Сюда. Минут через двадцать. – Николсон бросает взгляд на мою машину. – Все еще хотите уехать?

Лицо Дэниела Маркуса занимает практически весь экран, висящий на стене в темной переговорной. Галлард смотрит внимательно и время от времени просит агента, управляющего камерами, переключиться на общий план. Видимо, хочет посмотреть на позу и жесты Маркуса.

Переговорная, где мы сидим, находится на втором этаже. Отсюда ведущие расследование агенты наблюдают за ходом интервью и передают вопросы непосредственно находящемуся с Маркусом специалисту. Я тихо расположился в уголке, на кармане пиджака у меня прицеплен бейджик посетителя. Когда мы вошли в переговорную, агенту Галлард представил меня просто как доктора Крея.