На привал остановились ближе к полудню, когда до Импа осталось не более часа ходьбы. Пообедали вяло, не съев даже половины из того, что взяли с собой. Помимо аппетита куда-то пропало и желание разговаривать. Всё больше росло беспокойство, появившееся у путников около часа назад.

Сначала Велиону показалось, что его беспокоят птицы. Потом – будто он опасается Импа. Да и до Крейны не так уж и далеко… В конце концов, воображение так разыгралось с его чувствами, что у него затряслись поджилки, а это с ним бывало нечасто. Возникло ощущение, будто кто-то упорно пытается залезть могильщику в голову. Чьё-то тяжёлое, давящее присутствие казалось всё более явным, в то же время не оставляя никаких сомнений – оно иллюзорно.

– Нечего рассиживаться, – сказал Велион, поняв, что уже минут пять тупо пялится в едва тлеющий костёр.

Элаги не спорила, хотя по её виду было ясно: она ощущает это странное беспокойство не меньше, чем он. Могильщица подобрала полупустой рюкзак и полезла за перчатками. Велион угрюмо наблюдал за ней. Сначала Элаги надела левую перчатку. Это только первая половина ритуала, пока ничего не произошло. Но стоило коже правой ладони коснуться внутренней поверхности перчатки, как в человеке начались изменения. На висках на миг выступили жилы, кожа побледнела. В этот момент мир для Элаги на пару секунд выцвел, а после приобрёл невероятную чёткость, заиграл яркими красками. Но больше всего всегда менялись глаза. Сначала все сосуды налились кровью и практически сразу стали чёрными, а после чернота (такая, что не различить зрачка) разлилась по всему глазному яблоку. Из-за этого многие могильщики не надевают перчатки на людях. Сам же Велион когда-то специально носил их, вообще не снимая, чтобы все знали, кто он. Как-то за это его закидали камнями и дерьмом, а он… Хотя, сейчас не время для грустных воспоминаний.

Элаги улыбнулась, ей как будто даже полегчало.

– Пошли, – кивнул Велион.

Последний час пути тянулся бесконечно долго. Казалось, будто двое могильщиков топчутся на месте, шагая по подсыхающей после ночного дождя дороге. Солнце зависло на небосклоне, птицы замерли на своих местах. Время остановилось.

И, замерев, казалось, окончательно, резко рвануло с места.

Заросли кустарника кончились так неожиданно, что Велион первые несколько секунд даже не понимал этого. Дорога оборвалась, как срезанная ножом, могильщики ступали по гладкой, выжженной магией глине. Но и она вскоре пропала. Всё вокруг покрывал туман, нет, не туман – зловонные испарения, хотя могильщик мог поклясться, что не чувствовал никакого запаха. Эти испарения лезли в рот, ноздри, цеплялись за одежду, застилали глаза. Велиону казалось, что у него нет ног – он не видел ничего ниже поясницы, туман закрывал всё, появлялось ощущение того, что тело само плывёт в этой белой каше.

Ощущение присутствия усилилось. При этом нечто заполонило собой каждый глоток воздуха. Оно практически приобрело вещественность – казалось, что над ухом пищит комар, под одежду залез паук, а во рту шевелится скользкий червь. Туман застилал глаза, закладывал уши. Это начинало сводить с ума.

– Велион, – прошептала Элаги, хватая могильщика за руку.

В её голосе сквозил ужас, настоящая паника, но Велион, слыша всё предельно чётко, слабо различал интонации, так, будто она говорила в подушку.

– Нормально, – прошелестел он помертвевшими губами. – Это магия, а у нас есть перчатки. Это всего лишь иллюзия, ты сама говорила.

«Мои глаза… горят»…

Нет, такого с ними не произойдёт. Чудо, что они встретились с Элаги. Случись что с одним из них, другой вытащит пострадавшего. Сейчас в мире есть только два человека. Пусть они практически не знают друг друга, для Велиона нет никого ближе могильщицы, идущей справа от него.

Он сейчас жалел, что после долгих лет скитаний в одиночестве почти разучился говорить о своих чувствах. Могильщик попробовал выразить свою мысль Элаги, но она то ли его не слушала, то ли не понимала его слов, а может, он просто нёс какую-то чушь. Или, скорее всего, он так и не сказал вслух ни одного слова.

«Надо было оставить её в лагере, – мелькнула у него мысль. – Нет, она не согласилась бы. Не зря она пошла сюда. А Имп не хуже и не лучше других мест, где сложили головы или сошли с ума десятки могильщиков прошлых лет. Быть может, достаточно дойти до окраины города и вернуться?».

Нет, не достаточно.

Велион продолжал шагать, сжимая руку Элаги. Но это прикосновение не дарило тепла – на их руках были перчатки, чья кожа сейчас стала непреодолимой преградой не только для магии, но и их чувств. Перчатки будто бы изгоняли его в тот мир, где помимо могильщика существовали только холод, одиночество и смутные воспоминания о погибших.

Как хотелось сейчас, да, прямо сейчас скинуть их, прижать к груди девушку, которую он знал меньше дня, почувствовать её тело, прикосновение тёплой и мягкой груди к своей коже, чтобы горячее дыхание касалось шеи, а его губы – её губ. Чувствовать, как бьётся её сердце. Чтобы она чувствовала его сердцебиение. На миг стать обычными людьми.

Но перчатки приросли к его рукам. Мёртвой хваткой сжали сердце, заморозили его, сделали холодными губы, а язык – деревянным. Эти перчатки управляли им, словно они были кукловодом, а он – куклой. Они жили сами по себе, дёргая за привязанные к нему верёвочки, а его тело шевелилось, даже не осознавая – им управляют. Проклятый разумный болванчик, который может мыслить, может понимать, что он не принадлежит сам себе. И от этого становилось ещё горше.

Ему оставалось только шагать.

Кожа иссохла и потрескалась. Он оглох и ослеп. Его сердце замерло в груди, а кровь превратилась в ртуть. Но могильщик продолжал идти.

Кто-то цеплялся за его правую руку, и он должен был вытащить их обоих из этого проклятого тумана. Даже если за пеленой, которая уже не понять – белая или абсолютно чёрная, лишь смерть.

Этого уже не должно было произойти, но разваливающаяся кладка городской стены проступила сквозь плотную пелену. Привычная картина разрушений отогнала страх, сняла напряжение, мир стал практически обычным. Полуразвалившаяся стена казалась спасением. Несмотря на то, что от этого спасения веяло могильным холодом.

Велион собрался, очнулся от навеянных туманом мыслей. Тело подчинялось только ему, каждый мускул, каждый нерв приготовился к тому, чтобы работать. Чувствовать кожей магию, уворачиваться от потоков энергии, разрывать пальцами змей. Или отшатнуться от обычного кирпича, который может свалиться на голову.

«Наверное, я старею», – подумал могильщик, вспоминая свои недавние мысли. Сердце уже почти не ныло, мысли об одиночестве и обречённости как обычно были задвинуты на самый дальний план.

Элаги тоже приободрилась, встряхнулась, из её глаз ушёл тот вселенский ужас, что плескался в них совсем недавно. Губы кривились в ухмылке, руки перестали дрожать, только лицо всё ещё оставалось неестественно бледным.

– Я же говорила, всего лишь морок, – дрожащим голосом произнесла могильщица. – В двух сотнях ярдов на восток можно пролезть в город, как раз про этот пролом мне говорил безрукий.

– Что ты видела? – тихо спросил Велион.

Элаги поёжилась, ухмылка сползла с её губ. Она всё ещё боялась. Но на лице читалась твёрдая решимость.

– Не твоё дело, могильщик.

Что ж, раз так… Велиону оставалось только кивнуть и пойти в указанном направлении.

Кому-то непереносимый ужас вселял огонь, кому-то – высота, кому-то – чудовища. Неужели он боится всего лишь одиночества и небытия?

Пролом в стене действительно имелся. Дыра начиналась на уровне пояса и доходила до самых зубцов, так, будто кто-то вырвал из кладки треугольный кусок. В проломе не рос мох, выступы не покрывал плющ, даже сухих нитей лишайника не было. Велион видел такое не в первый раз. Порой боевая магия убивает жизнь так, что та не может оправиться от удара даже спустя десятилетия. Но увиденное его сильно беспокоило – места, где нет никакой живности, были на редкость паскудными. Даже в Бергатте остались насекомые и крысы.