По всей видимости, филеров было двое, следили они ненавязчиво, но плотно, оторваться трудно. У него как на грех в кармане билет на поезд в Уфу, через три часа он отходит от Казанского вокзала. Что же делать? Предаваясь грустным размышлениям, Гершуни заметил, как один из филеров вошёл в трактир и сел за крайний стол, заказав чаю и водки.

«Второй, стало быть, на улице, – вздохнул Гершуни. Вдруг он чуть не вскрикнул от радости:– И второй тут!»

Оба филера, употребили водку и, закусив солёным огурчиком, попивали чаёк.

– Человек! – крикнул Гершуни.

К нему подскочил половой – длинный парень в засаленном белом фартуке.

– Графин «Смирновской», суп из раков, расстегаи и поросёнка с кашей! – распорядился Гершуни.

«Пусть видят, что я никуда не тороплюсь», – решил он.

Пока он ел, три раза отлучался в туалет, и кто-нибудь из филеров выходил с ним, а другой, вероятно в этот момент наблюдал около входной двери трактира.

Гершуни расплатился за заказ, и тут же велел принести блинов и чаю. Видя, что клиент решил скоротать здесь вечерок, филера расслабились и заказали себе ещё пива. Гершуни два раза ходил в туалет, неизменно один филлер «случайно», так же выходил по нужде. Гершуни сделал вид, что сильно опьянел, выйдя в третий раз, он не обнаружил во дворе никого. Филеры, вероятно, поленились, они лишь держали под контролем дверь из трактира. Двор был глухой, но туалет из трактира не просматривался. Гершуни прошёл чуть дальше туалета, запрыгнув на забор, подтянулся на руках и перелез в другой двор. Оттуда выскочил на улицу. Он нанял извозчика и велел отвезти себя в Марьину рощу. Потом пешком добрался до Камер – Коллежского Сущевского вала³³. Побродив немного по Дмитровке, он в Столешниковом переулке не обнаружив «хвоста», нанял извозчика. Гершуни подъехал к Казанскому вокзалу, перед самым отходом поезда.

***

Больше месяца Сергей Митрофанович Мещеряков пребывал в угнетённом состоянии духа, от того, что ему пришлось быть свидетелем массового убийства в городе Златоуст.

«Как можно вот так безнаказанно, убивать десятки неповинных людей?! – размышлял всё время он. – И губернатор после этого заявляет, что государь одобрил его действия. Разве может царь одобрить такое?!»

Что-то перевернулось в голове Мещерякова. Он по-прежнему ходил на службу, исполнял свои обязанности. Всё так же в коридоре их податного присутствия висел портрет Николая II, однако теперь Мещеряков взирал на Его императорское величество без трепета. Не так, как полагалось верноподданному Российской империи. Дух Мещерякова бунтовал! Возникали доселе неведомые вольнодумные чувства, изрядно будоражившие ум податного инспектора.

26 апреля Мещеряков сидел в кухмистерской³⁴ Лукьянова на Большой Казанской³⁵ улице. Сергей Митрофанович с отвращением смотрел на начальника губернского присутствия Самсонова, который привёл сюда всё своё семейство. Восседая за столом, этот почтенный господин рассуждал о важности сбережения устоев государства, а самым главным из этих устоев, по мнению Самсонова, было Самодержавие. Супруга его Антонина Павловна с благоговением внимала словам мужа, а потомство в лице сына – гимназиста и трёх дочерей поглощало мороженное, и глазело по сторонам.

– Если некие вольнодумные прохвосты, нахватавшись немецких утопических идей, думают с их помощью возмутить толпу, то они просчитались. Государство жестоко карает тех, кто покушается на его устои, именно так были наказаны бунтовщики в Златоусте.

Мещерякова буквально передёрнуло от этих слов. Сидящий за соседним столиком господин с бородкой клинышком и косящим правым глазом, улыбнувшись, сказал:

– Не сочтите меня назойливым сударь, но мне кажется, вы не совсем согласны с утверждением этого почтенного главы семейства.

– Вам-то какое до этого дело?! – недовольно ответил Мещеряков.

Незнакомец взял чашку с кофе и пересел за столик Мещерякова.

– Вы позволите? – спросил он, уже усевшись на стул. Приложив руку к груди, продолжил: – Покорнейше прошу меня извинить за бестактность, я не представился, Николай Иванович Иванов, земский врач.

– Сергей Митрофанович Мещеряков, чиновник.

– Так вот уважаемый Сергей Митрофанович, – всё так же улыбаясь, продолжил Иванов, – по вашему выражению лица, я сделал вывод, что вы не разделяете мнения сего почтенного господина. Учитывая, что вы отрекомендовались чиновником, данное обстоятельство вселяет некоторый оптимизм.

– Отчего же?! – искренне удивился Мещеряков.

– Радует то, что под чиновничьим мундиром, эдакого неприметного Акакия Акакиевича³⁶, таиться не казённая душа, а бьётся честное, порядочное сердце.

Они проговорили додрых два часа, Мещеряков был очарован своим новым знакомым. Договорились встретиться ещё раз и разошлись. Вдохновлённый речами Николая Ивановича, Мещеряков пошёл домой, а его новый знакомый отправился на прогулку по Уфе. Он гулял по улицам, забредал в переулки и подворотни, проверяя, нет ли за ним хвоста. Думаю, дорогой читатель, ты уже догадался, что это был Гершуни, который стал Ивановым по приезду в Уфу. Здесь он проживал неделю. За это время установил связь с железнодорожным рабочим Егором Дулебовым.

Два года назад один из членов революционного кружка – Егор Сазонов, бывший студент Московского университета, высланный под надзор полиции в город Уфу, познакомил Гершуни с Дулебовым.

Этот лобастый паренёк заявил, что не считает революционным делом чтение нелегальной литературы. Тогда Гершуни только посмеялся над горячностью Дулебова. Сейчас он напомнил Егору его слова. Тот ответил, что он остался такого же мнения. Гершуни предложил ему убить губернатора Богдановича, Егор согласился сразу, не раздумывая. Гершуни не забыл свою неудачу в Харькове, он решил использовать двух стрелков. Однако Егор Сазонов был сослан на поселение в Якутск. Можно было связаться с Азефом, и тот вышлет стрелков из Киева, но на это уйдёт уйма времени, а убийство Богдановича необходимо совершить сейчас, пока не улеглось негодование расстрелом рабочих в Златоусте.

Потому Гершуни и свёл знакомство с Мещеряковым. Он встречался с этим чиновником почти каждый день, легко убедил его, что, Богданович, проливший кровь невинных людей, должен отдать свою. Мещеряков согласился покарать «кровавого сатрапа». Для начала Гершуни поручил ему приобрести оружие и патроны. Сам же занялся слежкой за губернатором.

Уфимский губернатор оказался человеком на редкость педантичным. Ровно в два часа дня он выходил из своего особняка на Губернаторской улице³⁷, и направлялся на прогулку в Ушаковский парк³⁸. Здесь губернатор совершал свой моцион. Его сопровождали двое городовых, но шли они в отдалении, и подходить к Богдановичу не препятствовали. Гершуни за время слежки дважды приближался к губернатору, раскланивался с ним, городовые даже не взглянули на него, они болтали между собой. Впрочем, многие гуляющие в парке, подходили к Богдановичу, здоровались, а некоторые тут же подавали свои прошения.

«Нужно будет приобрести Егору приличный костюм», – размышлял Гершуни, читая табличку, прикрученную к кованным, чугунным воротам парка. Табличка гласила: «Нижним чинам и собакам, вход запрещён».

Тридцатого апреля Мещеряков показал Гершуни пистолет «Браунинг» и револьвер «Лефоше».

– Вот, приобрёл в охотничьих магазинах, – сообщил он. Руки Сергея Митрофановича сильно дрожали.

– Вы от чего-то нервничаете? – полюбопытствовал Гершуни.

– Переживал, ночь не спал, – Мещеряков вытер носовым платком лоб, – как подумаю, что скоро убью человека, пусть и кровавого тирана, но всё же человека, так стучит в висках: «Ни убий»!