Утром шеститысячная толпа рабочих собралась на городской площади около дома Зеленцова. Они требовали отпустить Симонова и Филюшкина. Не протрезвевший от ночной попойки Долгов, валял дурака, и говорил, что не знает где они. Тем временем на поезде, подъехали: губернатор Богданович, начальник ГЖУ полковник Штатов и товарищ прокурора²⁵ уфимского окружного суда Дьяченко. Они прошли в дом Зеленцова. Туда же хотел войти и Ключников, но толпа задержала его. Послышались крики: «Бей исправника! Нашу кровушку пил, теперь пусть своей умоется!»

На выручку начальству бросился полицейский Коноплёв, но ему пару раз стукнули по спине и сбили с ног. Однако члены подпольного комитета «Союза» быстро вмешались, и утихомирили толпу. Коноплёв и Ключников прошли в дом Зеленцова. Выйдя на балкон дома, губернатор Богданович крикнул, что с толпой говорить не будет, он предложил выбрать депутатов для разговора. В ответ рабочие ответили, что они выбрали депутатов, а тех арестовали. Богданович ушёл с балкона, и приказал Долгову разогнать толпу.

Офицеры Мокшанского батальона дали команду солдатам: «К стрельбе изготовиться».

Солдаты вскинули ружья. В первых рядах толпы стояло очень много женщин с маленькими детьми, но это ни офицеров, ни Долгова не остановило. Ротмистр махнул рукой и грохнул залп. Попадали убитые и раненные, а толпа застыла в шоке. Грохнул ещё один залп, люди вновь упали. Городская площадь маленькая, а народу собралось много. Люди стали разбегаться и образовалась давка. Солдаты тем временем перезаряжали ружья и стреляли по толпе.

Сидевший в доме товарищ прокурора Дьячков, вспомнил о револьвере, который он недавно купил. Он захотел его опробовать. Дьячков подошёл к окну, и стал стрелять из револьвера в людей. Стрелком Дьячков оказался плохим и в толпе никого не задел, но шальной пулей убил бабу на соседней улице, которая несла воду в вёдрах.

Некоторые рабочие, не испугавшись солдатских пуль, стали швырять камни по окнам зеленцовского дома. Один из таких камней, по касательной, оцарапал лоб полицейскому Коноплёву. Впоследствии на суде, обвинение доказывало, что у рабочих было оружие.

Итог этой бойни: около шестидесяти человек было убито на площади, ещё пять человек погибло от шальных пуль, они случайно оказались на других улицах, и к демонстрации не имели никакого отношения. Раненных было более ста пятидесяти человек, причём многие из них скончались уже в больнице.

Через три дня начались похороны убитых, и Богданович приказал не препятствовать траурным митингам. Однако в арсенале оружейного завода, на всякий случай, был укрыт Мокшанский пехотный батальон.

Глядя на похоронные процессии, шествующие мимо заводоуправления, инженер Кихлер заметил:

– Печи всё же остановить пришлось, и теперь потребуется неделя, что бы завод заработал в полную мощность, – он посмотрел на чиновников, столпившихся около Богдановича, – и чего добились, пролив столько крови?

– Государь император, выслушав доклад министра Плеве, одобрил мой поступок, а это меня успокаивает, – сухо заметил губернатор. Он махнул рукой в белой перчатке и продолжил: – А впрочем, для разгона этой толпы, хватило бы и полусотни казаков с нагайками. Зря уральских казаков тогда отпустили из города.

Богданович развёл руками и закончил:

– Ну, ничего, теперь эти смутьяны будут думать о последствиях своих поступков.

О последствиях лично для себя губернатор Богданович не задумывался.

«Я же, – человек русский, полумер не знаю. Если что делаю, так то люблю и увлекаюсь им от всей души, и уж если что не по-моему, лучше сдохну, сморю себя в одиночке, а разводить розовой водицей не стану».

Из дневника Сергея Васильевича Зубатова, заведующего Особым отделом Департамента полиции.

Москва начала ХХ века была тесным городом, с плотно стоящими дворами – колодцами, куда редко проникал солнечный свет. Мощёные булыжником улицы извилисты, пересекались переулками, которые подчас заканчивались тупиками, тут не мудрено и заблудиться.

Однако была в московских улицах своя прелесть и уют. Если сравнивать с Петербургом, городом чиновничьим и чопорным, с его прямыми улицами. Разительно отличался от петербургского, и московский обыватель. Москвич совершенно не интересовался светскими новостями, не ведал, что происходит в царской семье, и даже мог не знать, кто ныне в стране министр финансов. Однако в каком трактире Москвы подают самую вкусную кулебяку, обыватель знал досконально.

Московский трактир, это не только место где утоляют голод, и даже не питейное заведение, а нечто большее. То же самое, что в Британии клуб – место общения людей. В трактире заключались торговые сделки и тут же «вспрыскивались» шампанским, здесь можно было сосватать свою засидевшуюся в девках дочку, и сыграть партию в бильярд.

В Охотном ряду держал трактир старообрядец Егоров. Старообрядцы не употребляли хмельного и табаку, потому ни водки, ни пива тут не подавали. Здесь собиралась особая публика – любители чая. У Егорова были различные сорта чая, которые подавали « с алимоном и полотенцем».

Соблюдался своеобразный чайный ритуал: половой²⁶ приносил на подносе сахарницу, блюдце с лимоном, чашку, чайник с кипятком и чайник с заваркой, а так же полотенце. Посетитель вешал полотенце на шею, и по мере того как выпивался чай, обмакивал им пот с лица.

В солнечный, пасхальный день²⁷, народу в заведении Егорова было полно. Шум и гам, снуют туда – сюда половые с подносами, посетители с красными лицами, утираются полотенцами, и ведут степенные разговоры. Никто не обратил внимания на двух вежливых господ, сидящих в углу зала, попивающих чаёк, и беседующих между собой. От полотенец они отказались.

Один, щупленький, с зачёсанными назад тёмно – каштановыми волосами и бородкой – эспаньолкой²⁸. Правый глаз у этого господина, слегка косил. Похож он был на адвоката или репортёра газеты. А может быть это доктор? Третье предположение ближе всех к истине, ибо в прошлом Герш – Исаак Гершуни или как его именовали на русский лад: Григорий Андреевич Гершуни, обучался на провизора. Он даже успел поработать немного в аптеке по специальности, однако увлекла его революционная романтика.

Теперь это был «поэт террора и гений конспирации», как его звали товарищи по партии социалистов – революционеров, или короче эсеры. Именно Гершуни был инициатором создания боевой организации партии, которую именовали «Боёвка».

Собеседник Гершуни, круглый, пухлый господин, с толстыми губами и пышными, пшеничного цвета усами. Звали этого господина Евно Фишлевич Азеф, а на русский манер – Евгений Филиппович Азеф. Это ближайший сподвижник Гершуни.

– Мартовский расстрел в Златоусте сильно всколыхнул Россию, – заметил Гершуни, прихлёбывая чай, – наша боевая организация просто обязана прореагировать на это.

– Ты планируешь акцию? – Азеф закурил папиросу «Стелла».

– У тебя есть люди для исполнения теракта? – вопросом на вопрос ответил Гершуни.

– Найдём, – кивнул Азеф. Он затянулся папиросой и продолжил: – Киевская организация поможет нам с исполнителями. Кого ты планируешь устранить?

– Богдановича, – ответил Гершуни, – но необходимо выехать в Уфу и определиться там по месту.

– Хорошо, – кивнул Азеф, – пока ты будешь заниматься этим, я подберу людей для акции.

– Да, можно и так, – согласился Гершуни. Он подозвал полового и расплатился за чай.

Туалет у Егорова, впрочем, как и во всех трактирах Москвы, располагался во дворе, из которого не было выхода на улицу. Попасть туда можно было, только минуя зал трактира. Когда Гершуни с Азефом возвращались из двора через коридор, Гершуни остановился у входа в зал. Там располагались отдельные кабинеты для тех, кто, попивая чаёк, хотел в тиши обсудить свои дела. Окон в кабинетах не было, потому в тёплый день там бывало жарко, но можно приоткрыть дверь. Гершуни остановился у такой приоткрытой двери, увидев господина средних лет в клетчатом костюме, а с ним солдатика.