Дальние помещения были отданы под склад строительных материалов, так и не пригодившихся рабочим во время ремонта. Доминик без интереса прошелся мимо рядов красок и кистей, обрезков линолеума и стопок керамической плитки, поглазел на заштукатуренные стены и местами просевший пол, после выключил в комнате свет и прикрыл дверь. Продолжать исследование уже не хотелось.

Чердак он нашел сразу же, но решил оставить его на следующее утро. Учитывая слова Бергмана о том, что хлама там достаточно, а вот со светом проблемы, совсем бы не хотелось сломать ногу, поскользнувшись на какой-нибудь безделице. Доминик попытался подобрать ключи к паре дверей по обеим сторонам коридора, но потом решил, что не видит в этом никакой необходимости.

Не вызвала энтузиазма и кухня, слишком просторная и пустая, чтобы чувствовать себя в ней уютно. Он распахнул дверцу холодильника, изучил выставленные на полках консервы, скривился и отправился дальше по коридору, подумав, что не слишком-то и голоден. Лучше перекусить завтра с утра, когда он встанет с новыми силами.

Спустя несколько часов, лежа на огромной холодной кровати, ворочаясь с боку на бок, Доминик долго не мог заснуть. Сон упрямо не желал приходить, не смотря на усталость и нервное напряжение. Такое случалось и раньше, в дни переезда – спать на новом месте ему было всегда тяжело. Сейчас он обнимал одной рукой Лилли, бережно укрыв ее одеялом, смотрел в синюю темноту окна, выглядывающую из-за шторы, и прислушивался к тишине, которой было наполнено их новое жилище. Немного позже он понял, что это не совсем тишина, и даже не беззвучие: потрескивали угольки в догоревшем камине, мерно гудел генератор и газовый котел в подвале, поскрипывал ветер по крыше дома, шелестел непрекращающийся снег, падая белой вуалью на стекло. Все эти звуки теперь должны были стать неотрывной частью его новой жизни. Как когда-то стал привычным и родным шум трассы за окном, ругань соседей через стену, полицейские сирены в ночной тишине. Доминик подумал, что теперь ему предстояло осознать, что тишина отличается друг от друга так же сильно, как полный жизни Дрезден отличается от сонного безмолвия Глекнера.

Электронные часы на тумбочке у кровати показывали уже без четверти три, когда Доминик начал клевать носом. Сон приходил медленно и неохотно, как упрямый зверь, которого волокут на цепи. Он снова видел Дрезден таким, каким запомнил его в день отъезда. Он опять видел улочку недалеко от центрального парка, где они гуляли с Лилли этой зимой. Перед ним представала старая маленькая квартира, в которой они провели последние шесть лет, пока Доминик не получил повышение. Шесть долгих лет брака, казавшиеся теперь мимолетным мгновением, состоящим из черно-белых полос. Пожалуй, черных было даже больше – последние три года были невероятно тяжелыми для Доминика и Лилли. Финансовые проблемы, завалы на работе, рутина, перешедшая в ссоры и скандалы, еще и неудачная первая беременность, закончившаяся выкидышем – все это навалилось на их брак, как каменная лавина. Никто из них не знал, как им удалось выстоять и сохранить то немногое, что осталось. Перед глазами Доминика, как в ускоренном кино, проносились моменты прошлого, закручиваясь в невероятный узел, или превращаясь в бесконечную ленту Мебиуса. Впрочем, теперь все должно было сложиться по-другому. Они здесь, в Глекнере, хозяева огромного особняка, в котором через два месяца появится на свет их первый ребенок. Не отдавая себе отчета, Доминик улыбнулся этим мыслям, медленно и степенно переходящим в крепкий сон.

Перед тем, как сон навалился на него окончательно, Доминик подумал, что все-таки счастлив, и слова Лилли о прелестях совместного переезда вовсе не лишены смысла.

Двадцать две ступени из хромированного металла веду к заветным дверям фабрики. Тридцать четыре спускаются на нижний этаж, двести двенадцать достигают минус третьего этажа и подходят прямиком к цеху Реконструкции. Добавить еще сто тридцать четыре сегментированных ступени до насосной станции, и сто восемьдесят семь до рабочих туннелей. Так мы получим приблизительный объем помещения. Не самое значительное сооружение, которое возводили по изначальному плану, но как раз оно должно быть самым эффективным. Опыт прошлых попыток, помноженный на новые знания, всегда дает положительный результат. Не меньшую роль играет расположение Объекта – наличие прибрежной зоны города развязывает руки, и позволяет отводить отходы производства от фабрики прямо в реку.

На проходных фабрики пахнет жженым маслом, резиной и кожей. Блестящие хромированные трубы входят в стены под острым углом, становясь точно по центру. Два медных вентиля врезаны в металл оковки по обеим сторонам. Один регулирует подачу пара, другой отвечает за его давление. Если все сконструировано точно по набросанному плану, то трубы проложили под землей, засыпав места стыков гравием и обмотав резиной на глубине полуметра. Редкая перфорация, выводящая наружу посредствам узких шлангов, поможет определить, какой сегмент повредился в случае поломки, когда по этим трубам пойдет пар. Так они не мозолят глаза редким посетителям запретной территории, и не мешают передвижению грузов, необходимых для производства.

Сегодня утром восемь рабочих разгружали закрытые ящики, перемотанные коробки и доверху набитые мешки. Все сырье поступает по соседней ленте конвейера на склад, оттуда разносится по этажам и цехам. На каждом этаже – до трех цехов. В каждом цехе не меньше трех человек. Кто-то остался здесь еще со времен прошлого хозяина, кто-то прибыл на службу позже.

Итого, организм производства обслуживают одновременно не меньше сорока человек. Уменьшение рабочей бригады неизбежно приведет к рассеянности внимания сотрудников, а в результате, и к поломке, а на данной стадии исследований подобная ошибка фатальна.

Пар будут гнать по венам трубопровода до самого Объекта. Трубы зациклены в одной точке, определенной чередой долгих математических расчетов. Сферический котел конденсатора установлен точно промеж них. От блестящего стекла циферблатов и таблиц уже рябит в глазах, но их показания жизненно необходимы. Левый указывает величину нагнетенного в котле давления, правый – внутреннюю температуру, средний отвечает за заряд, поглощенный от аккумулятора и передающийся из цеха переработки в цех Реконструкции.

Трубы выходят из самого сердце фабрики, стелятся прямо под землей, спускаясь на цокольные и подземные этажи, где сейчас вовсю кипит работа. Общая длина трубопровода – три с половиной километра. Его привезли из самого Берлина, несколькими сегментами в шесть заходов. А химикаты для обработки прибыли из России на корабле – но тут все было проще и дело обошлось двенадцатью ящиками.

Лента конвейера безостановочно стучит обломками угля, когда рабочие вываливают очередную тележку и разбрасывают топливо лопатами. Блеклый лунный свет отражается в стеклах фабрики туманно и размыто, словно в болотной воде – внутри цеха, тем более под потолком, мало света, зато удалось протянуть удобную и очень эффективную цепь освещения на нижние уровни и этажи, где это кажется более логичным и правильным.

Ярко залит светом и кабинет управляющего. Сегодня здесь тихо играет оперетта «Венская кровь» Штрауса, а вчера звучала речь одного из рабочих, который оправдывался за разбитый им ценный сосуд с химикатами. Я улыбнулся ему, даже хлопнул по плечу, сказал, что в этом нет никакой беды, но ему стоит быть осторожнее. Когда он, ободренный моими словами, направился к двери, я выстрелил ему точно в затылок.

Кровь, осколки черепной коробки и мозговую субстанцию на стенах убирали до глубокого вечера.

Снег не прекратился и на следующее утро, но даже и эта проблема не могла испортить хорошего настроения Доминика, проснувшегося немного раньше Лилли. Чувствовал он себя немного разбитым после тяжелого сна, полного смутных образов и неясных силуэтов, бесконечных дорог и закрытых дверей, но после первой кружки кофе сон поблек, потускнел и пропал окончательно, оставив после себя только неприятное послевкусие. Доминик приготовил завтрак, стараясь не разбудить Лилли, вышел из дома, накинув пальто, и закурил первую сигарету, любуясь красотой заснеженной природы. В свои тридцать два Доминик успел посетить несколько стран, и теперь мог сказать со всей ответственностью, что ни в одной стране, где довелось побывать, нет такой сказочной и красивой зимы, как в Германии. Дело было даже не в приближении Рождества, которое и без того не за горами. Просто в таких местах ощущение чего-то волшебного, предвкушение чуда, чувствуется намного ярче и острее, чем где-либо еще.