Гулким звоном пронесся над Гнилушками голос растревоженного колокола. Деревенские высыпали на центральную улицу и устремились к двору Тимофея Федоровича, по пути взволновано обсуждая, что могло стать причиной набата. Тася и Кира вместе со всеми спешили по неверной мартовской дороге: в основном еще мерзлой, но местами все-таки слякотной.
Тимофей Федорович велел открыть не только основные ворота, но и дополнительную широкую створку, построенную вместо части забора. Так уж повелось, что двор старосты был местом для деревенского схода по обсуждению важных вопросов или новостей. А поскольку людей собиралось обычно больше сотни и внутреннего пространства для всех не хватало -- и пришлось придумать еще одну створку, чтобы оставшийся на улице народ не пялились в заборные доски. Хоть Тася с Кирой шли далеко не первыми, они все же успели попасть внутрь двора и заметить, как группа деревенских мужиков спешно покидает владения Тимофея Федоровича через дальнюю калитку. Это было довольно странно.
Между тем остальной народ стягивался ближе к терему. Там, на крыльце, стояла маленькая девочка лет восьми-девяти, одетая в непомерно большой для нее тулуп. Кира пригляделась и узнала в ней Варю - дочь хромого Онисима. Она что-то говорила и периодически плакала. Тася пыталась тихонько расспросить близстоящих людей о причине переполоха, но никто ничего толком не знал. "С детями чой-то", - пожал плечами щуплый старичок. - "Вона, слухай, чаво соплюха лепечет".
Тася с Киркой просочились сквозь толпу поближе к крыльцу.
- Ну не плачь, Варенька. Рассказывай, как дело-то было, - ласково подбадривала ребенка одна из женщин.
Девочка утерла нелепо длинным рукавом нос.
- Тятя по утру в Вороничи поехал, вместе с дядькой Савелием и теткой Радой. Сказал, что до вечера вернется. И чтоб нам с братиком Петькой дома сидеть, - подбородок у Вари задрожал. Она заплакала. - Тятька теперь ругать буде-е-ет.
- Да не реви ты. Рассказывай, что дальше-то было, - нетерпеливо выкрикнул кто-то из толпы.
- А Петька... а Петька сказал, что... - Варя снова всхлипнула, - что на болоте клюква после зимы сладкая-сладкая. А я сказала, что тятя ругать будет. А он сказал, что мы быстро сбегаем, тятя и не узнает. И надел на меня свой тулуп. Идти трудно было. А потом Петька сказал, пошли... пошли... пошли к Ярошке. Потому что Ярошка ему друг, и его тоже позвать надо. И мы пошли. А Ярошка сказал, что у него братик маленький. И ему нельзя никуда ходить, а надо за Ванькой следить. А Петька сказал, чтоб с собой его брал. Что мы быстро-быстро вернемся, никто и не заметит. Ярошка не хотел сначала идти. А потом согласился. Сам дядьки Савелия старый армяк одел, а Ваню в свой тулупчик закутал и на загривок посадил. Они его с Петькой потом еще по очереди несли.
Бабы вокруг охали, мужики хмурились и недовольно качали головой.
Девочка всхлипывала, но пока держалась.
- А когда мы дошли до перекрестка болотного, то братик с Ярошкой устали. И Петька сказал, чтоб мы с Ванькой стояли и ждали их. Что они быстро-быстро на болото сбегают, клюквы наберут и сразу воротятся. А я... а я...- голос девочки задрожал, - а я сказала, что страшно. Что не хочу оставаться. А они говорят, не бойся, мы быстро. И убежа-а-а-али... А тятя говорил, никуда не уходить. А они все равно-о-о-о...
Варька не выдержала и снова заревела.
Кто-то протянул руку и достаточно грубо одернул ребенка.
- А ну, хорош выть. Наворотили дел, чего уж теперь слезы лить. Рассказывай давай, как оно дальше было, - не узнать голос Авдохи было сложно. Три года назад подохла ее дворняга Тяпка, а прошлой зимой помер дед Степан. Оставшись одна, старушка окончательно осатанела и не упускала ни единой возможности, чтобы изрыгнуть свою злобу на окружающих.
Девочка в страхе попятилась подальше от края крыльца. Сжалась вся и продолжила:
- А дальше Петька с Ярошкой убежали. А Ванька стоял-стоял рядом, а потом вдруг говорит: "Косочка, косочка". И пальчиком показывает туда, где кусты одни и ничего не видно. А я не понимаю, что он говорит. А он опять - "косочка, косочка". А потом из армяка вылез и пошел туда, в чащу. А я ему кричу, чтоб не ходил, а он не слушается. А я за ним. И как хрустнуло что-то под ногой, и я как провалилась в сугроб, вот по сюда, - девочка показала себе на плечо. - И мне не вылезти было. Я испугалась, стала братика звать. А он не слышал. А потом... потом... потом вылезла. А Ванечки нет. Я кричала, кричала-а-а-а...
- Ой, как же это?! - вскинула к лицу руки одна из женщин.
- А потом мальчишки прибежали. Ярошка увидел, что Вани нету. У него шапка была, полная клюквы. Так и упала, и ягоды все порассыпались. И кричит на меня! А я ему говорю, куда Ваня ушел. Что я в сугроб провалилась. А он - Петьке, что следы на снегу видно, что надо скорее за Ванькой бежать. Маленький он, далеко не ушел. А братик мой говорит, что туда не пойдет, что это проклятая гать. Тогда Ярошка обозвался на Петьку и побежал за Ваней. А мы с братиком ждали. А потом звали Ярошку. Но он не вернулся. А потом Петька меня в деревню повел. Он сказал, что может тятя с дядькой Савелием уже вернулись. Но когда мы в деревню пришли, Тимофей Федорович нас увидал и давай спрашивать, почему мы одни шастаем. И Петька все ему рассказал. И они с другими дядьками пошли Ярошку с Ваней искать. А мне велели все рассказать.
Это не я виновата! Это Петька все со своей поганой клюквой. И не сладкая она вовсе!
Девочка помолчала немного и, всхлипнув, добавила с надеждой:
- А они их найдут, Ваню да Ярошку?
Не нашли.
Поисковый отряд из деревенских мужиков не без страха ступил на старую гать. Селяне с трудом пробрались сквозь заросли к широкой поляне, которая оказалась берегом для большого болотного "окна" - топи, притворившейся озерцом. "Проклятое место", - зароптали люди. Поверхность водоема была затянута сплошным мутноватым льдом. Везде, кроме участка в пару саженей у самого берега, где на примятом снегу заканчивались следы пропавших детей, а по черной воде плавали острые осколки тонкого льда. Мужчины пытались высмотреть хоть что-то под поверхностью "окна", потом вслепую зацепить что-нибудь щупами из найденных длинных палок. Но все тщетно.
