Я ожидал, что за объявлением такого решения последует наш арест, но, хотя некоторые члены комиссии выступали за него, единодушия не последовало, чем я и воспользовался, – поднявшись с обычными прощальными словами, мы с капитаном Сондерсом беспрепятственно покинули помещение.

Остаток дня мы потратили на прощупывание наших возможностей в плане морской перевозки и взвешивание шансов. Посещение пристани лишило нас надежды. Все пароходы усиленно охранялись, а в рейде стояла зловещего вида канонерская лодка с готовыми к бою пушками.

При наличии большевиков и дженгелийцев повсюду – большевиков впереди, а Кучек-хана на дороге позади нас – было не просто представить себе путь прорыва, вперед или назад. Ясно было только одно: чем дольше мы будем медлить, тем меньше будет у нас шансов для спасения. И все же я считал необходимым продержаться по крайней мере сорок восемь часов в надежде, что что-нибудь прояснится. На самом деле я ожидал какого-либо знака помощи от наших друзей на другом берегу, какого-то намека на то, что если мы доберемся до Баку, то сможем рассчитывать хотя бы на некоторую помощь. Там были люди, которые, несомненно, с нетерпением ждали нашего прибытия – особенно армяне, – и наверняка они должны послать тайных агентов, чтобы предложить какой-нибудь план и помочь нам выбраться отсюда.

Но час шел за часом, а никаких признаков помощи не предвиделось, и надеяться на кого-либо с той стороны было явно бесполезно. Мой дальнейший опыт научил меня, что эти люди с радостью просят о помощи, но, попросив, сидят сложа руки и ждут, а когда помощь приходит, радостно приветствуют вас и восклицают: «Теперь мы предоставляем вам полную свободу действий, давайте действуйте, а мы посидим и посмотрим, насколько хорошо у вас это получится!» Именно так и вышло, когда примерно через полгода мы наконец добрались до Баку.

Я просидел почти всю ночь, оценивая собранную за день информацию и взвешивая плюсы и минусы каждого возможного решения.

Мы можем поступить следующим образом: захватить пароход и рискнуть прорваться мимо канонерки. Я знал способ, который редко терпит неудачу. Я полагал, что у нас есть большая доля уверенности в успешности этого плана, чтобы оправдать его попытку, однако она сводилась на нет тем фактом, что, поскольку пароход мог взять на борт не более десяти фургонов, тридцать один пришлось бы оставить, чтобы они попали в руки большевиков, а мой отряд ожидал бы «теплый прием» от большевиков Баку, извещенных по радио о нашем предстоящем прибытии. И наконец, в самом лучшем случае мы высадились бы на Кавказе, оставив дорогу, по которой, как мы надеялись, прибудет остальная часть отряда, в руках весьма раздраженного врага, который позаботится о том, чтобы никакие другие группы больше не прорвались. При таких обстоятельствах наше положение в Баку или Тифлисе оказалось бы просто позорным.

Полковник Пайк находился в Тифлисе в качестве военного атташе и с нетерпением ждал нашего прибытия, но нельзя было ожидать, что он сможет сделать все, чтобы помочь нам, поскольку, пока мы не доберемся до него, его собственное положение выглядело довольно отчаянным. Капитан Голдсмит сейчас тоже должен был находиться там, но у него не имелось связи с нами из-за отсутствия коммуникаций.

Следующий план, который следовало рассмотреть, состоял в возможности остаться в Энзели, установить дружеские отношения с местным правительством и при помощи лести подтолкнуть его к улучшению отношений с нами. Риски, связанные с этим планом, были слишком велики. Совокупная враждебность персов и большевиков, несомненно, однажды вспыхнет ярким пламенем, те или другие наконец наберутся смелости испытать нас на прочность и обнаружат, что на самом деле мы не так уж сильны – скорее слабы. Более того, слухи о том, что при нас имеются большие запасы золота, сделали бы такую попытку еще более заманчивой.

Товарищ Челяпин сам предложил другой план, согласно которому мы должны в письменной форме официально признать большевистское правительство (наше непризнание является главной причиной их враждебности) и отправиться в Баку под покровительством большевиков, предоставив им руководство нашими дальнейшими действиями. По сути, это означало стать большевиками. Он предложил телеграфировать в Баку на этих условиях, хотя и не ожидал согласия.

У меня не имелось особых возражений против того, чтобы стать большевиком, но принятие большевистской программы непротивления захватчику довольно сильно шло вразрез с моей классовой принадлежностью. Челяпин также предположил, что тифлисское предприятие проиграно, и если бы мы связали свою судьбу с большевиками, то были бы гораздо полезнее, действуя под руководством Москвы. И все это он произнес абсолютно серьезно!

Итогом моих полуночных размышлений стало решение пока не поздно покинуть Энзели, прорваться по Рештской дороге сквозь боевые порядки Кучек-хана, вернуться в Персию, созвать вторую часть нашего отряда и ждать благоприятной возможности возобновить попытку.

Вдоль всей дороги от Энзели проходит линия телефонной связи с персидскими операторами, и я вряд ли мог надеяться дозвониться до Манджиля без того, чтобы мое передвижение осталось незамеченным, но нам все же стоило рискнуть.

В соответствии с этим решением рано утром 19-го числа я отправил в революционный комитет сообщение с просьбой собраться в 11 часов утра и разрешить мне обратиться к ним с некоторыми замечаниями.

В назначенный час мы с капитаном Сондерсом прибыли в зал заседаний, и нас провели туда с той же церемонией, что и прежде. Единственное отличие в этом случае состояло в том, что улыбки теперь были хмурыми, а устрашающую охрану значительно увеличили в числе, и выглядела она весьма впечатляюще.

Я открыл дискуссию, заявив, что хотел бы, наконец, узнать, изменил ли комитет свое мнение и готов ли оказать нам всю доступную ему помощь, или же он придерживается своего прежнего неблагоразумного решения мешать нам. Ответ был совершенно единодушным в пользу последнего предположения. Затем я попросил разрешения поговорить с Челяпиным наедине и, получив такое разрешение, удалился с ним в отдельную комнату, где мы были настолько одни, насколько это вообще позволено революционерам. «Никому не доверяй» – вполне здравый девиз всех революций.

Я сообщил ему, что сожалею о своей неспособности принять предложение большевиков, что я не желаю кровопролития, которое стало бы естественным результатом любых усилий с его стороны помешать нашему продвижению вперед, что его красноречие вполне убедило меня и поэтому я решил вывести свой отряд из города. Я горячо поздравил его с превосходным управлением городом и дал ему понять, что считаю его равным себе. Затем попросил и получил подписанный приказ на все необходимое мне горючее и, попросив комитет сохранить мой предполагаемый отъезд в тайне, покинул собрание.

Делая такие комплименты товарищу Челяпину, я нисколько не преувеличивал. Я сочувствовал сложности его положения, стремлению вести дела управления без опыта и без образования и хотел бы отметить тот факт, что, по моему мнению, он очень хорошо справлялся с поддержанием подобия законности и порядка среди хаоса революции. Во всяком случае, я всегда буду благодарен ему за бензин.

Несмотря на мою просьбу сохранить все в тайне, известие о нашем предстоящем отъезде начало просачиваться наружу, и я, конечно, знал, что так оно и будет, поэтому было бы очень хорошо связаться с Рештом до того, как Кучек-хан успеет все обдумать и принять меры по поводу телефонного сообщения, вероятно уже полученного им. Поэтому я распорядился выехать завтра пораньше, и после превосходного обеда, во время которого консервированная говядина оказалась полностью отодвинута в тень свежей рыбой и икрой, мы легли спать.

Все имеют склонность менять свое мнение, а революционеры в особенности. Поэтому ночь 19 февраля прошла очень тревожно, поскольку, хоть Челяпин и дал согласие на наш отъезд и снабдил нас бензином, многие сочли бы, что жаль отпускать англичан со всеми их мешками золота, а само количество золота, несомненно, сильно преувеличивалось. Поэтому я решил выступить как можно раньше.