– Заладил «витамин цэ», как сорока, Тузин. Смешно.

– Смешно? Нет, не смешно… Это я для того, чтобы поднять твой авторитет. Меня Батраков учить вздумал: «Не подрывай авторитет нового командира». Вот я и не подрываю. Раз, по заявлению нового командира, сделанному самому контр-адмиралу, я люблю витамин цэ, значит, я должен его собирать. Букреев не может ошибаться, врать… Теперь понял?

– А-а-а, – Букреев улыбнулся, – вот ты к чему? Смешной ты человек. Знаешь, давай-ка я тебя отведу домой, проспись, а потом к вечеру отрапортуем.

– Ты должен теперь говорить по их, морскому: отдавать рапóрт… Рапóрт. Вместо компаса – компáс. Ударять на «а». А потом еще киль, корма, клотик, трап, гальюн. – Тузин подступил к Букрееву, ухмыльнулся. – Морской картуз надел. Ловко? Ха-ха-ха… Сразу подмазываться. Верный ход. Пятнадцать лет носил такую фуражку, – тут он ударил щелчком по своему козырьку, – и за пятнадцать минут такая перемена. К ним не подмажешься, Букреев.

– К кому это к ним?

– К морякам. Все едино – ты останешься для них чужаком. Какие бы перья себе в хвост не вставлял! Потолкуй с ними. Каждый из них минимум адмирал Нахимов или матрос Кошка. У тебя орденов нет, а у них? Звенят от плеча до плеча. Ты знаешь, что такое куниковцы? У тебя их душ полтораста. Люди, отравленные славой.

– Чепуха, Тузин. Знаю куниковцев. Герои. И остальные герои. И если ты этого не понял, то вполне правильно тебя отстранили от командования. Какое доверие тебе оказали, а ты…

Букреев со сдержанным раздражением бросал слова, зная, что смысл их вряд ли дойдет до сознания этого обиженного человека.

– Не шуми, Букреев. Меня на красивое слово не возьмешь. Герои? Верно. А тебе от этого легче? Ты командир без роду и племени, а они – герои. С ними можно воевать, но не нам. Когда я уходил тогда с батальоном, вел новичков и не верил, что я их сделаю героями. Я! Прибыл сюда, влили ко мне героев, и точка… Им нужен свой громобой. А ты офицер-интеллигент. Глянь, какая у тебя физиономия! Даже наружность у тебя не та.

– По-моему, ты очень заблуждаешься, Тузин. А вот возьми Куникова – каков он был внешне? Средний человек. И интеллигент был Куников и нисколько не ухарь!

Тузин выслушал Букреева, искривив толстые губы и отряхивая карманы. Когда Букреев замолчал, он, прищурившись, посмотрел на него.

– Так, – протянул Тузин. – Так говоришь, Куников? – Тузин повысил голос: – Куников шел с моряками от Азова. Узнай у Баштового. Сам Баштовой тоже учителишкой был. Но за ним шлейф: Одесса, морские десанты. Так и Куников. Он для них еще до Мысхако таким же был, как Рыбалко или Яровой. То, что он был каким-то редактором газеты в Москве, их не касалось. Вон Горленко, – есть такой командир пульвзвода у Степняка, – игрушки месил из глины когда-то и сам об этом везде трубит, но теперь-то он кто? Пойми, Букреев, я хитрее тебя всегда был. Начинать сразу так, как ты решил, опасно. Сломишь голову, сломишь, как пить дать! Вот тогда вспомнишь майора Тузина, своего бывшего приятеля. Даже если батальон выиграет, ты проиграешь. Пустой номер потянешь. Морская пехота это тебе не раз-два, левой, правой. Это не просто пехотная армейская часть. Куниковцы были, ботылевцы были, а букреевцев не будет!

Отлично начатый день был испорчен. Сухо расставшись с Тузиным, Букреев изменил направление, решив пройти к центру города окраинными улицами, памятными с далеких дней. Здесь он когда-то гулял с девушками. Одна его знакомая жила примерно вот на этой, всхолмленной улице, в домике, оплетенном диким виноградником. Ничего не сохранилось: ни домика, ни беседки, ни яблонь. Все было смято войной. В воронки залилась вода, озеленив щебенку почвы, привявший курослеп окружал почерневшие остатки фундамента. Рассматривая столб калитки и на ней жестянку с номером дома, Букреев увидел Манжулу, стоявшего в нескольких шагах от него, у шелковицы.

– Вы почему здесь, Манжула? – опросил Букреев. – Я ведь приказал вам остаться.

– Комиссар послал спросить, не нужна ли вам машина, товарищ капитан.

Появление Манжулы не вызывало удивления: еще вчера было решено прикомандировать Манжулу к Букрееву, а Горбаня – к Батракову.

– Мы пойдем пешком, Манжула. Кстати, вы видели майора Тузина?

– Так точно, товарищ капитан. Я видел его, когда вы с ним говорили.

Они пошли рядом. Манжула односложно отвечал на вопросы и держался скромно, понимая разницу в их служебном положении. Качества Манжулы были хороши для человека, который должен быть все время вместе со своим офицером. Букреева всегда коробила развязность большинства адъютантов.

Большой красный шар солнца опускался над морем, когда Букреев возвратился к казармам. Он прошел пешком довольно большое расстояние, и это освежило его, привело в спокойное состояние. Поведение Тузина теперь казалось просто глупым и недостойным.

Послав Манжулу справиться об ужине, Букреев остановился у обрыва. Скалы, в беспорядке громоздившиеся у берега, горели со стороны, обращенной к солнцу, а с другой стороны все так же темнел мох, и из холодных расщелин поднимались струйки пара. Плес бухты был позолочен заходящим солнцем; стоявшие на якорях шхуны и сейнеры мирно покачивались. Носились и кричали серебристые чайки, а ближе к берегу плавали перелетные дикие утки. Над хребтом с угрюмым спокойствием поднимались облака, окаймленные красным. Что-то тревожное было и в окраске скал и облаков, и в крике чаек… Песчаный язык Тонкого мыса, покрытый веселой позолотой, вытянулся из сизого мелколесья, придавленного черными зданиями и конусом церковной колокольни. И дальше, на другой стороне бухты – к Кабардинке и Новороссийску, застыли высоты, заросшие деревьями, гребни вздыбленной, мрачной земли. По горизонту на море виднелись катера охраны внешнего рейда, и за ними в каком-то кровавом сиянии двигался, дымя трубами, караван, возвращавшийся с фронта на юг. С моря, все увеличиваясь в размерах, летел самолет похожий на птицу, схватившую каждой лапой по огромной рыбине. Это был ближний морской разведчик с подвешенными внизу поплавками – устаревшая машина, но на закате своих дней прославленная как бомбардировщик летчиками Канарева и Мусатова под Севастополем, Мысхако, на перевалах и на Тамани.

Послышалась песня. По приморской дороге извивался черной лентой батальон. Букреев, обрадовавшись песне и людям, быстро пошел с обрыва. В голове колонны шла группа офицеров и среди них ссутулившийся и ритмично размахивающий руками Батраков. Поравнявшись с командиром батальона, он остановил колонну.

– Решил сегодня пораньше привести народ, – сказал он, подходя.

Впереди автоматчиков шли песенники, собранные со всех рот, во главе с запевалой Степняком. Моряки шли, расстегнув вороты гимнастерок, чтобы были видны тельняшки. Батраков смотрел на них, не скрывая восхищения, и тоже расстегнул ворот гимнастерки.

– Степняк! – крикнул он. – Софию Павловну!

Степняк, озорной, любующийся собой красавец, сразу же завел высоким и чистым тенором:

Песня перекинулась к стрелкам Рыбалко, а потом к «пэтээровцам» Ярового. В этой песне привлекало не ее легкомысленное содержание; «Софию Павловну» пели на Малой земле в сражениях за перевалы и в тяжелые дни отхода к южным портам. Теперь, когда шло наступление, ее пели особенно весело.