«Тим, держись за мной, прикрывай мне спину. Будь настороже».

«Понял».

Сердце у Большого Ю. рвалось из груди.

Полковник преодолел верхний пролет. Он нащупал на стене выключатель, но подумал и опустил руку.

«Тимоти, я вижу в темноте…»

Под лестницей их встретил просторный прямоугольный холл и парадный вход, через который они не смогли войти снаружи. Направо открывался проход в такой же коридор, как и наверху, но разделенный двухстворчатой дверью из матового стекла, вроде тех, что ставят в больницах.

Еще две стеклянные двери напротив выхода. На одной табличка «Смотровая». Несколько мягких кресел вдоль стен, журнальный столик, заваленный буклетами. И снова повсюду стенды с фотографиями животных и трогательными обращениями к людям.

«Очаровательный пинчер, три года… Ищет семью…»

«Люблю детишек, прекрасный защитник…»

Юханссон испытывал странные ощущения. Ему вдруг показалось, что он находится не в собачьем приюте, а в настоящем детском доме, обитатели которого отчаялись ждать у пыльных окон и ушли все вместе куда-то вниз, в темноту… Большой Д. потрогал по очереди обе двери, не спуская глаз с ниши, где начинался коридор. Юханссон нервно вращал головой, до боли в кистях сжимая черенок лопаты, которую он подобрал во дворе. Тишина звенела в ушах миллионами москитов, накатывалась на него горной лавиной.

Двигаясь вдоль стены, Большой Д. добрался до арки коридора. Глазами приказал шефу встать напротив. Очень медленно, держа оружие наизготовку, полковник приложил руку к одной из полупрозрачных створок.

«Нет! — не выдержал Юханссон. — Стенли, мне страшно! Там кто-то есть!»

«Мне тоже страшно. Следи за моей задницей!»

Полковник усилил нажим, створка чуть подалась. Юханссону совершенно некстати вспомнились сразу все молитвы, которые его заставляли учить в детстве. И проклятые ладони снова вспотели.

Большой Д. рывком распахнул дверь. И тут же упал на одно колено, изготавливаясь к стрельбе. Пусто. Юханссон позволил себе вытереть руки о пиджак и перевел дух. В конце коридора квадрат света падал на пол из распахнутого окна.

— Он здесь, Тим! Следи за выходом, я осмотрю.

Сотрудник приюта, седой пузатый старичок, был жив. Бедняга лежал лицом вниз у входа в уборную, закрывая руками окровавленную голову.

— Стэнли, он дышит?

— Да. Его только придушили немножко. Скорее всего, на дедулю напали, когда он выходил из туалета. Он упал и ударился головой. Очнется. Смотри по сторонам Тим! — Полковник перевернул раненого.

— Боже, у него следы зубов на горле!

— Успокойся, Тим! Слушай, если бы его хотели убить, то убили бы. Я же говорю: слегка придушили… — Полковник изменился в лице. Он по-прежнему стоял на коленях, прижимая носовой платок к рассеченному лбу старика и смотрел куда-то за спину Юханссона. — Тимоти, я же просил тебя прикрывать мне спину!

Сдерживая предательскую дрожь в коленях, Юханссон обернулся.

Они все были здесь — маленькие и большие. Пара дюжин собак собралась позади него, отрезая путь к выходу. Карликовый пинчер, две болонки, сеттер с забинтованной ногой, а остальные в основном, дворняги. Они просто стояли и молча смотрели. А потом от группы животных отделились метис лабрадора и здоровенный облезлый сенбернар. Пасть лабрадора была перемазана в крови. Юханссон попятился. Псы сделали еще шаг вперед. Теперь к двоим «центрфорвардам» добавился вислоухий доберман со следами ожога на боку. Юханссон перехватил лопату поудобнее. Боковым зрением он увидел, как Стэнли поднимает револьвер.

«Не вздумайте бежать, Тим!»

Но бежать им обоим было некуда. В конце коридора, где находился туалет, зияло окно, на которое понадеялся Большой Ю. Но оказалось, что окно выходит во внутренний двор, обнесенный со всех сторон трехметровой сеткой.

Юханссон поднял лопату над головой. Доберман тут же глухо зарычал, а лабрадор присел на задние лапы и прыгнул.

Это чудо, что я не продырявил их обоих. Виски словно обручем схватывало: то отпустит, то так прижмет — хоть кричи. Сначала я подозревал, что какой-то прививки не хватило, что добралась и до меня зараза. Пульсировало-то в башке давно, начиная с момента, как вошли в лес. Но жар не поднимался, сердце не частило, только нарастало в черепе эхо; хотелось дернуть головой, как собака дергает, когда отряхивается. Так что парням повезло.

Нелепая парочка. Один — тощий небритый очкарик в безнадежно грязном клоунском наряде. Розовый свитер, висящие холщовые джинсы с кучей накладных кармашков, подростковая обувка с пластиковыми светоотражателями, не менее дурацкий рюкзак в виде ухмыляющегося арбуза. Волосенки цвета соломы стоят дыбом, сам чумазый, словно из топки. Но глазки толковые, я в нем сразу яйцеголового угадал. И не ошибся.

Второй — загляденье: комплекция грамотная, сухой тяжеловес, весь в коже, точно с «харлея» слез, и башка, как у Карла Маркса, заросшая. Его я узнал не сразу. На пленке, которую показывал мне Моряк в Берлине, Роберт смотрелся намного спокойнее, глаза не были такими воспаленными, а щеки — такими красными.

Я не стал их спрашивать, откуда они свалились, вместо этого подумал, не подхватили ли оба ту же тропическую дрянь, что и я. На губах у Роберта вспухала болячка, под глазом набухал фингал, в углах рта появились свежие заеды. Клоун смотрелся не лучше: щеки ввалились, по диагонали шрам кровоточит, очечки повисли криво… В довершение всего парня бил озноб.

Инна поднялась, подошла к лохматому, выдернула у него из бороды колючку. Роберт поморгал красными веками, растопырил руки, будто хотел ее обнять, но так и не решился. На фоне грузной комплекции его длинные гибкие пальцы казались приклеенными к запястьям. Секунду они с Инкой неподвижно пялились друг на друга, а очкарик, шмыгая сопливым носом, уставился мне за спину. Он увидел Аниту и буквально остолбенел. Хороши мы были все четверо, сценка из водевиля.

— Герочка, расслабься! — Инна погладила Роберта по щеке. — Познакомься, это мой муж.

— Любите путешествовать? — Я опустил пистолеты. — А это кто, шурин?

— Меня зовут Юджин, — охотно отозвался «клоун» с очевидным американским акцентом. Он по-прежнему не мог оторвать глаз от карлицы. — Нас привез сюда Пеликан.

И потянул с плеча рюкзак.

— Медленно! — сказал я, собираясь стрелять с бедра.

— Гера, не волнуйся, они не опасны! — обернулась Инна.

Бородатый не произнес ни слова, я его хорошо понимал. Даже для меня, неотрывно сопровождавшего ее неделю, перемены казались ошеломляющими. С Инны можно было писать восточную принцессу. Общалась она нормальным русским языком, конечностями двигала, как обычный человек, но рассудок ее подчинялся каким-то иным правилам. В настоящий момент ее муженек, как и я полдня назад, склонялся к версии острой шизофрении и мании величия. Он ведь не знал, что мы выкинули шприцы.

Юджин нарочито медленно расстегнул рюкзак и достал оттуда до боли знакомый предмет. Я быстро оглянулся — никого. Где-то под намокшими кронами залепетала первая несмелая птица, из рваных туч настойчиво рвался солнечный свет.

— Кто тебе дал навигатор?

— Это оставил Бобер. На нас напали…

— Инна, ты его знаешь?

Почему я обратился к ней? В тот момент я укрепился в уверенности, что она заранее предугадывала их появление. Словно дряхлая индианка поделилась с ней частью своей прозорливости. Как тогда, в Берлине, ее не напугало появление Пенчо, так и сейчас встреча с бывшим супругом посреди мексиканского болота выглядела вполне обыденно. Мир пока не трещал по швам, яблоки падали вниз и газы при нагреве расширялись, но что-то было не так. Перемены висели в воздухе. Они обволакивали девушку и нас вместе с ней тесным, наэлектризованным коконом. Меня учили доверять пятой точке больше, чем очевидному.