Тем временем уныние и безысходность опустились на форт душным одеялом, которое невозможно скинуть. Приливы братского единства во имя одной цели - выстоять - теперь перемежались всё больше с чувством одиночества и отчуждённости. Каждый теперь посматривал поровну ли делится пустая обеденная похлебка, чуть заправленная оставшимися овощами и картошкой, не отрезали ли кому больше хлеба, изъеденного долгоносиком. Чтобы избежать спекулирование едой или установления "особых" порядков в казармах, капитан форта вынужден был поставить двоих наиболее верных солдат следить за справедливым разделением пайка прямо в столовой. Несколько раз возникали громкие споры. Народ требовал выдать паёк больше.

  - Мы знаем что есть запасы! И вообще, чем там наш Кессен сам-то лакомится? - Пади мясцо оштавил себе, а?

  Особенно доставалось новому повару - Вочлыбу.

  - Ты меня не затыкай, курва! Наливай давай добавки! Смотри сам-то ряху наел!

  - Робяты, давай пожрём, что осталось в погребах хоть раз нормально, а потом в лес. Неча хробить себя, коли мы тут никому не нужны! Слыхали гонец приехал от самого короля?

  - Да без языка гонец-то. Говорить не может. Сам видел.

  - Это что ж за гонец, да без языка? Не слыхивал о таких. Писарь што ли?

  - Сам ты писарь Сава! Его Кессен, говорят, языка лишил, чтобы дурные слухи не распускал.

  - Аха. В это я поверю!

  - Нее, ты нашего каптана не трошь, трепло! Токмо за счёт него и дышишь теперича. Точно тебе говорю, энто бесовка та. Она чаровница, говорят.

  - О! И я слыхал об том же. Говорят, может показать тебе, чего ты не видывал, а ты и уверуешь.

  - Свят, свят, свят! Сбереги нас Цартэ-прародительница.

  - А я говорю, это всё начальники наши жизни не дають! Посол - не посол, ведьма - не ведьма!

  Когда дошло до организованной забастовки, которую возглавил задиристый Шижень Стромм, Кессен самолично и жестоко её подавил.

  Открытый организованный бунт означал конец всему: либо заговорщики победили бы и покинули форт, взяв оставшиеся съестные запасы, либо проиграли бы и угодили в катакомбы донжона. И то, и другое должно было вылиться в вооружённое столкновение, что бы привело к критической потере большой части людей в крепости. Действовать надо было быстро и на опережение. Поэтому по совету Имелика, которому вовремя донесли о намечающемся бунте, во время единственной полуденной трапезы Кессен разделил людей на две группы. Они должны были идти одна за другой якобы для большего удобства поварам в обслуживании. Группа побольше ушла на обед, а что поменьше, куда входили Шижень и его главные сподвижники, осталась в казарме. Это сильно уменьшало шанс сопротивления. Кессен ворвался в казарму с верными ему воинами и увёл бунтарей. Оставшиеся в казарме люди заступаться за главных заводил не стали: одни выступали за продолжение защиты форта и стояли за Кессена горой, другие либо побоялись, либо бездействовали от неожиданности.

  Тем же вечером капитан приказал прилюдно бить бунтовщиков палками. Семнадцать ударов по спине. Полуживых, непрерывно стонущих, после экзекуции их тут же отнесли в лазарет к Зафару Льяхне. Один из зачинщиков - местный кузнец Дубич Зогтаус, не пережил ночь и умер, так и не придя в сознание.

  Недовольные притихли.

  Будни в лагере лесных эльфов также продолжали меняться. Эльфы уже не стучали топорами, похоже, заготовив достаточно лестниц для нового штурма, но и не решались на очередную попытку взятия форта. Катапульта стреляла всё реже. Утром пять выстрелов с единственной целью - развалить до конца бастион Брат Шибала, на котором обороняющим уже было опасно находиться, и стену возле него для образования широкой бреши. Вечером - пять выстрелов по форту в разные точки. Сначала закидывали ядра в центр по донжону, потом по ядру шло в южную и северную части форта. Больше эльфы стрелять не решались. Ядра были нужны для штурма следующих крепостей. Казалось, командование никак не могло решиться, что делать дальше и приняло выжидательную позицию.

  Катапульта защитников форта тоже больше молчала. Оставалось двадцать четыре ядра, припасённых на случай штурма. Хотя в моменты, когда вражеская катапульта наносила существенный урон форту, разрешалось стрельнуть разок-другой в ответ по шатрам противника, размещенным на окраине леса и в лесу. Ядра ломали ветви, иногда валили попавшиеся на пути деревья. Достигали ли они цели? Возможно. Особенно когда за хрустом веток и стволов следовали эльфийские крики и брань.

  Но штурма не было.

  - Я видел во дворе мертвого дятла, - сказал в один из таких дней Ясномысл. - Это

  не к добру - увидеть мертвую птицу кигды. И шо только делал тута?

  И всё же, несмотря на недобрые предзнаменования и страшный голод, у многих в Байу иногда складывалось ощущение безопасности. Противник был пассивен слишком долгое время. А на седьмой день кигды дятла после разбора завалов сгоревших складов обнаружились нетронутые двери, ведущие в подземные кладовые. В подвалах оказались бочки прошлогодней вяленой трески. По счастью крысы тронули только три из пяти бочек. Благодаря прохладе и фасовке маленькими порциями в бумажные свертки рыба оказалась пригодной для еды.

  К тому же ночи стали теплее...

  В одну из таких ночей Авилеро приснилось нечто странное. Его качало на волнах. Он будто парил над каким-то скоплением не то кораблей, не то китов, а вдали сквозь брызги волн и синеватую дымку мерцал огнями величественный город. Своды его, вытесанные из скал, стремились ввысь в несколько уровней и достигали самых вершин нависающих над морем гор. На террасах Авилеро заметил множество силуэтов. С факелами в руках они ждали чего-то. Эльф чувствовал мощь морской твердыни и угрозу, которую источали и острые рифы, рассыпанные вдоль береговой линии, и выступающие крепкие башни с бойницами. И даже ветер словно защищал город и нещадно трепал корабли... Или огромные плавники невиданных рыб? Потом чувство угрозы сменилось спокойствием и пустотой. Он видел морские водоросли, танцующие в зеленоватом мерцании. Ленивые рыбы таращили свои стеклянные глазищи. Эльф был свободен в этой тишине глубин. У него здесь не было ни друзей, ни врагов. Он не был здесь ни чужим, ни своим. Здесь всем было наплевать, откуда он пришел и куда пойдет. Лицо Авилеро во сне, наконец, расслабилось, две дорожки на переносице на миг расступились, и улыбка тронула на секунду его тонкие потрескавшиеся губы.