Никто на стене не смог понять, что случилось, и пригнуться. Волна полупрозрачного будто расплавленного воздуха струёй метнулась от ведьмы к стене и попала точно в Огмара Дези. Скороход отшатнулся, но его успели подхватить стоявшие рядом Яль и Военег. Житомир молниеносно выхватил из-за поясницы укорочённое метательное копьё и кинул в ведьму. Третья успела вовремя пригнуться и пришпорить коня. Через мгновенье она уже неслась по полю, догоняя Изара.

  - Это что за чертовщина, чтоб её бесы забрали?! - недоуменно произнёс Военег, продолжая поддерживать королевского посла за руку, - Вы в порядке, господин Дези?

  Огмар оттолкнул воеводу и хотел было чем-то возмутиться. Он открыл рот и... Вместо привычной ругани вдруг донеслось "куааа". Все недоуменно уставились на него, не понимая, шутит ли он. Однако, судя по лицу скорохода, в мгновение покрывшемуся крупными каплями пота, и по глазам, полным слёз, стало предельно ясно - господину Дези вовсе не до шуток.

  Он громко замычал. Схватил первого, кто стоял рядом (коим оказался Военег), и с мольбой в глазах открыл рот, показывая язык. Глаза его говорили примерно: "Посмотри, что там происходит!?"

  Военег потом ещё долго не мог отогнать эту картину: из открытого рта Огмара вместо языка высунулась жаба. Да, это была самая настоящая жабья морда - мокрая, в бородавках, с зелёными пуговками-глазками; передние лапки с растопыренными пальцами; жабье пятнистое пупырчатое тельце. Всё это Огмар, должно быть, ощущал нёбом, щеками, горлом.

  - Куааа, - снова запела жаба, как только скороход открыл рот.

  Глядя на перекошенное в отвращении лицо Военега и снова услышав кваканье, Огмар выпучил в ужасе глаза и завыл так, как это позволял ему сделать язык-жаба. Вышло что-то вроде горлового рёва, похожего на коровий, на фоне которого жаба успела ещё раз приквакнуть.

  Сложно представить отчаяние и ужас человека, который почувствовал во рту настолько отвратительное, живое, скользкое создание. Неужели теперь с этим жить? А как же говорить? Есть? Любить женщин из знаменитого столичного Клуба Холостых Стервятников, за которых он был готов отдавать десять дукатов за ночь. О великий Юмма, - покровитель земных наслаждений! Да! Они стоили своих денег!

  Все эти вопросы наверняка появились бы у посла позже, если бы он взял себя в тот момент в руки, прижал бы как-нибудь к нёбу засевший у него во рту лягушачий отросток и заставил его на время замолчать. Если бы он перестал паниковать.

  - Успокойся, Огмар, спокойно, - произнёс Кессен взволнованно.

  Но несчастный уже заметался из стороны в сторону, не в силах понять, куда бежать и что делать.

  - Господин посол, постойте. Я позову Уйку - нашу знахарку. Это может быть наваждение... Иллюзия, - сказал Авилеро.

  Посол, казалось, не слышал и не видел ничего вокруг. Он снова попытался завопить, но вместе с мычанием послышалось неизменное "куааа, куууааа". И тогда Огмар высунул язык-жабу изо рта, сжал зубы на её голове и стиснул их что есть силы.

  Кровь хлынула изо рта королевского посланника. Голова лягушки с противным звуком шлёпнулась о камень и... Все увидели откусанный кусок языка...

  Скороход Огмар Дези попятился и упал в обморок.

  ***

  Их осталось семьдесят восемь.

  Воды в колодце хватало, но запасов еды было катастрофически мало. Кессен Фойердаль приказал сократить паёк до одного приёма в день, а также отстреливать, при возможности, всех птиц, пролетающих над фортом. Крыс всех перебили. Повальная охота на них длилась последние несколько дней, пока в крепости не осталось ни одного грызуна. Погреб донжона с провиантом теперь охранялся пятью вооружёнными солдатами.

  Капитан также сократил дозорных на каждой стене до трёх вместо пяти. Таким образом, на стенах форта оставалась дюжина человек. При опасности дозорный должен был добежать до небольшого колокола, установленного на каждой стороне света рядом с главными сторожевыми башнями.

  Авилеро раз в день ходил проведать Блёмера. Иногда он приносил несколько лепёшек, которые пёк из остатков прогнившего картофеля. Иногда к нему присоединялся Ясномысл. Рассказывать особо было нечего, но они изо всех сил старались приободрить друга. Говорили о последних незначительных событиях, происходящих в форте, о наплыве посетителей в святилище, где Хорост Рэм теперь чаще чем прежде справлял службу Поминания Злых Дум. Изо дня в день он отпускал просившим их особо тяжкие грехи и, если их накапливалось достаточно много, проводил "выжигание грехов", что обычно означало прижигание раскалённым клеймом. Ещё они говорили о вероятном новом штурме и как к нему готовиться.

  Чтобы не вызывать лишние вопросы, Дае было разрешено посещать заключённого только вечером, когда стемнеет, и не чаще, чем раз в два дня. В первые дни девушка не пропускала ни одной возможности увидеть возлюбленного и, несмотря на гнетущий мрак и холод подземных катакомб, как ровно и соседство с молчаливыми гордыми эльфами, пленёнными в предыдущий штурм, оставалась подолгу. Спустя же некоторое время визиты сократились. Что было делать в этих влажных, дышащих затхлостью застенках? О чем было говорить с Льдинкой - раньше таким нежным и любвеобильным, теперь же немногословным и тихим? Да и как можно было утешить его словом или телом, когда в тюремной тишине каждый звук, каждый шёпот впитывался сидящими по соседству угрюмыми, изголодавшимися пленниками? Поначалу Дая осталась жить в доме Четвертака вместе с Уйкой, но, когда одной ночью часть дома обрушилась от прямого попадания ядра, Дая попросилась жить к Авилеро. Старая Уйка осталась погребённой под обвалившейся крышей и стенами дома. Собравшиеся ночью люди покликали - не осталась ли она жива под завалом и, не услышав в ответ ни звука, разошлись, решив не тратить сил на разбор тяжеленных брёвен. И только когда через два дня об этом узнал Кессен, он немедленно дал команду обязательно разбирать завалы, если под ними оказывались люди - неважно, мёртвые или живые. Народ поворчал, но принялся исполнять.

  Дая же теперь жила у Авилеро и бросала на него взгляды, чуть более долгие, чем это требовало приличие. Ходила вечером, не стесняясь, в полупрозрачной ночнушке, через которую были видны темные соски ее грудей. На фоне уже начавших сильно выступать рёбер, груди её на удивление сохраняли прекрасные округлые формы. Однажды она довольно бесхитростно попросила Авилеро подать полотенце, когда голая плескалась в деревянном корытце. Дая была по-своему красива... И всё же Авилеро всеми силами старался избегать любой возможности проявления этих намёков, даже учитывая, что в последний раз он был с женщиной до начала зимы: как обычно в Дорсвиле, как обычно в пропахнувшем дешёвой выпивкой, пóтом и не менее дешёвой похотью салоне "У Мадам Кью". В тот вечер эльф принёс полотенце Дае, но, стоя прямо перед ней и не отворачивая взгляда, когда она встала из корытца, и когда по устью между грудей у неё так соблазнительно сползало вспененное облачко от мыла, он чётко дал понять, чтобы девушка вела себя поскромнее. Разговор был неприятный.