– Что за бред! Ты хочешь сказать, что мои эмоции к Алеку навязаны какой-то жертвой, о которой я даже не помню? А часть моей души он прибрал к рукам? Сам-то себя слышишь? – я старалась говорить спокойно, но голос всё же сорвался. Уже утихшая было дрожь вернулась, руки затряслись с новой силой.

– Именно так.

– Н-но. Ты же не досмотрел воспоминание до конца! Ты не можешь знать точно!

– Но я знаю. С самого начала знал, что эти твои чувства – пшик, – Павел изобразил пальцами этот “пшик”. На его лицо наползла знакомая кривая усмешка. – Фикция. Мне это известно просто потому, что будь у тебя к кому-то искренние чувства, Узы никогда бы не завязались. Не понимаю, почему у тебя такой траурный вид? Разве не прекрасная новость?

– Что же здесь прекрасного? – выговорила я сквозь зубы. В груди у меня колотило.

– Ну, как же? – с ухмылкой продолжал Павел, словно не замечая моего состояния. – Если чувства фальшивые, значит, от них можно избавиться. Сбросить, как лишний хлам. Ты же сама жаловалась, что устала от одержимости рыжим Псом.

“Фальшивка?”, “Можно избавится?” Что-то внутри отказывалось верить, противилось принять такой исход. Мои следующие слова звучали глухо и будто издалека:

– Ладно – я. Но чему радуешься ты?

Ухмылка Павла стала шире и неприятнее. Он наклонил голову так, что тень от чёлки легла на глаза, делая их чёрными и пустыми, точно колодцы:

– Просто бесит твой рыжий Ромео, который не видит дальше собственного носа. Раз уж мы в одной лодке, то я был бы не против оставить этот лишний груз за бортом.

– Может, это не тебе решать? – резко выговорила я.

– А может, ты просто наслаждаешься положением мученицы? Тогда так и скажи.

Повисло угрюмое молчание. В этот момент в поле зрения появился официант с подносами. Когда тарелки оказались на столе, мы молча принялись за еду. Погружённая в тяжкие раздумья, я не замечала вкуса. Неужели это правда? Мои чувства – фальшивка, и нет никакой любви?

Бессмысленность последних лет навалилась на плечи, заставляя их горбиться. На ум пришла газетная история, над которой я три года назад смеялась до слёз. В одном из городов России учитель организовал курсы японского, но спустя несколько лет один из учеников раскрыл, что их обучают вовсе не японскому, а языку, который учитель сам же и выдумал.

Только представьте – кто-то отдал деньги, время и силы за то, чего даже не существовало! Кто-то верил, что каждый урок приближает его к мечте, а сам продолжал топтался на месте. Вот так шутка! Надо же так попасться! Самое время рассмеяться. И заплакать. Ведь если домыслы Павла правда, то я – воплощение этой истории. Я – учитель и глупый ученик в одном лице – сама придумала и сама верю. Любовь? Надежда? Пора разорвать их и смыть в унитаз – вот чего они стоят. Пустышки. Можно ли быть большей дурой? Мои чувства – сплошной обман. Бессмыслица. Но чему же тогда верить, если себе нельзя? Как распутать этот клубок, где искать правду? А главное, что делать с жаждой в груди, с чувствами, которые никуда не делись, несмотря на мой смех над ними, несмотря на слова Павла? Если это лечится, то где добыть лекарство? Мне нужно было переварить новую информацию. Так сразу я была не готова её принимать.

Когда тарелки опустели, Павел сказал, глядя на меня застывшим взглядом:

– Тина, я переборщил, наверное, полез не в своё дело, – голос его звучал сухо, а лицо захватил привычный сумрак. – Я заказал такси, оно довезёт тебя до дома. Отдохни как следует. Завтра жди меня, никуда не ходи, я за тобой заеду. Если станет плохо от…, – он показал рукою на серебряное свечение Уз, – то звони. Мой номер есть?

Я заторможенно кивнула. Настроение было под плинтусом.

– Вот и отлично.

– А ты что будешь делать?

– Свяжусь с одной знакомой. Если всё удастся, завтра тебя к ней свожу. Она может помочь, подсказать, как снять Узы. Ты же ещё не забыла, чем грозит их наличие? Сильная душа поглотит ту, что слабее. Иначе говоря, один умрёт без права перерождения, а другого, вероятнее всего, отловят корректоры. Перспектива так себе. А времени всё меньше. Если за пару недель ничего не придумаем, назад пути может просто не стать. О, машина уже подъехала, я оплатил с карты. Номер и модель должны были прийти к тебе смской, так что разберёшься.

В воздухе повисла недосказанность. Я неловко поднялась, на сердце скребли кошки. Опасность быть поглощённой Узами казалась далёкой и ненастоящей, в отличии от болезненных чувств. Узы равномерно светились, соединяя наши с Койотом души потусторонней связью, которую никто из нас не просил. За окном смеркалось, сколько же мы тут сидим? Некоторые столики заняли вновь прибывшие посетители. У бара оживлённо болтали какие-то девушки. Никому не было дела до мрачной парочки в углу зала. Повесив пледы на подлокотник, я накинула куртку и тихо спросила:

– Ты сказал, от Уз может стать плохо. Как я пойму, что это из-за них?

Койот сухо усмехнулся. Глаза его лихорадочно блестели:

– Ты поймёшь. Ощущения будут необычные, чем-то похожи на любовь. Впрочем, может, тебе даже понравится, тебе же нравится страдать на ровном месте.

Его слова, точно холодные змеи, сжали мое горло. Быстрым шагом я вышла из помещения.

***

Через тридцать минут я была дома. Холод, точно раньше он только прятался, снова захватил тело, пробивая ознобом каждый нерв. Я переоделась в пижаму, а сверху натянула безразмерный свитер – стрёмный, но тёплый, и закуталась в одеяло, становясь похожа на сосиску в тесте. Столько всего предстояло обдумать, но мысли разбежались, едва я коснулась головой подушки.

Проснулась я спустя несколько часов. Голова ныла, словно я и не ложилась. На полке настойчиво вибрировал мобильник. Высвободив руку, я подтянула его к глазам. И опять упала на подушку. “Ох, нет”.

Это была мама.

Разговоры с матерью всегда приводили меня в смятение. Я чувствовала себя не в своей тарелке, будто мы с ней общались на разных языках. То, что она считала в порядке вещей, зачастую пугало меня.

Многое из прошлого я вспоминала, как кадры фильма ужасов. Например, в детстве я боялась темноты, и чтобы побороть этот мой страх, мать на ночь выкручивала лампочки из люстры в моей комнате и в коридоре. Надо ли говорить, что страх темноты никуда не делся, а наоборот, засел глубже в сознании. Вот только мать верила, что её методика сработала.

Ни о какой искренности между нами не было и речи. Любые мои проблемы воспринимались не иначе, как слабости, которые можно и нужно выбить силой. Я старалась стать идеальной в её глазах. Врала и выкручивалась и всегда как будто справлялась с любыми трудностями. Настоящий подарок, а не дочь! Если бы только она знала, какую трусиху вырастила.

Мать всегда была жёстким человеком, и когда я узнала, что Алек едет на учёбу в Питер, а не остаётся в родном городишке, моему счастью не было предела. Я сбежала за ним и свела общение с матерью до возможного минимума, но даже наши редкие разговоры выжимали из меня все соки. Если бы хватило смелости, то вовсе разорвала бы с ней всякую связь.

Телефон всё звонил. Придётся разговаривать.

– Алло! Привет, мам! – наигранно бодро отрапортовала я трубку.

– Аустина, как дела? Забыла про меня совсем, не звонишь. Мы же договаривались созваниваться каждую неделю, опять в прятки играешь? – голос матери тёк через трубку, как липкая патока. Она играла роль заботливой наседки, а, может, верила в свои слова. – Я же скучаю по своей девочке, места не нахожу, когда ты так пропадаешь. В университет ходишь?

– Хожу, хожу, всё в порядке! – заверила я.

– В конце семестра скинь по почте фото зачётки, а то, сама понимаешь, все спрашивают: “Как учится Аустиночка?” Дай хоть похвастаться успехами, зря растила, что ли. Ты же не разочаруешь мамочку?

Я невольно поёжилась. Учёба за последнее время явно улетела в зону “Будь что будет”.

– Не волнуйся, всё под контролем!

– Как здоровье? От болезни оправилась? – Это она имела в виду тот период, когда я только прозрела и пряталась дома.