– О-о, Дениска! Заходи ко мне! Покалякаем.
– Доброе утро, – ответствовал я, с опаской присоединяясь к деду.
– Доброе, если оно доброе, – ответствовал дед.
Водки в беседке не наблюдалось. Я успокоился и присел на еще прохладную утреннюю скамью. На столе были остатки вчерашнего ужина. Мне был предложен бутерброд сомнительной свежести, но я благоразумно отказался. Решил перекусить позже в давешней пельменной.
– Стас вот еще не пришел, – сообщил с сожалением дед Егор.
Его явно распирало новой речью, а постоянного слушателя под рукой не оказалось. Тут-то я и пригодился.
Понимаешь, вы все, ты, твои друзья, Стас, вон они, – вы все проигравшее поколение. Почему? Да потому, что вам не повезло родиться в другое время. Не вовремя вы появились на свет и потому проиграли! Вот Стас, например. Он родился, когда был, как сейчас модно говорить, застой. Вот он жил, рос потихоньку, играл на улице с друзьями, учился в школе. Начинал заглядываться на девчонок, и не только заглядываться. Готовился к взрослой жизни, и совсем не замечал, что все вокруг него, все в этой большой стране – застой!
Потом он окончил школу и поступил в институт. Закончил и его, неплохо, кстати, закончил, исполненный знаний и еще большей уверенности, что живет в великой стране. Дальше начал работать, некоторое время поработал инженером. И тут вдруг выяснилось, что в нашем тридесятом государстве, оказывается, не все ладно, и, выходит, неладно уже давно. А мы-то ничего и не замечали! Не видели, как мы застоялись! И началась у нас Перестройка. Перестраивала она нас несколько лет и, по большому счету, ничего полезного не совершила. Единственное, что она выполнила особенно основательно, так это – крепко убедила нас всех в несовершенстве нашего бывшего строя и научила нас глубоко презирать свою собственную страну, свое прошлое и самих себя. Перестроила, одним словом.
Прошло еще несколько лет, и могучий Советский Союз, которого боялись все в мире, вдруг просто заснул, как совсем старый дед, и не проснулся больше наутро. Или скорее он просто совершил самоубийство. Не НАТО и не США убили его. СССР самостоятельно вскрыл сам себе вены в узкой ванной комнате своей тесной «хрущовки». А никого умного и надежного рядом не оказалось, чтобы вызвать скорую помощь, остановить ему кровь и попытаться его спасти.
Напротив, все почему-то очень обрадовались, когда он вот так тихонько скончался, и не от болезни, не от раны, а просто от потери крови. И прямо на его поминках – все начали пить. И пить мы стали так, что уже и не смогли дальше остановиться. Допились до 18 литров чистого спирта на душу населения и стали стремительно вымирать. Пили все, пили всё и по многу. Поэтому, даже вечно пьяный президент, засыпающий на борту лайнера, который привез его с визитом в другую страну или рьяно дирижирующий чужому оркестру, не казался нам совсем уж невероятной тропической дикостью. Ну что ж, мы же пьем, а он, что не человек? – говорили пьяницы, потягивая бормотуху в песочнице.
Девяностые убили последние остатки гордости в бывших советских людях. Эти остатки умерли в длинной, безумной очереди, в которой мы стояли за гуманитарной помощью. Умерла и совесть – теперь было совсем не стыдно воровать и мошенничать. Не стыдно было и не работать. Скорее стыдным стал сам труд. И страна эта с «самой рожалой землей в мире», как когда-то писал Виктор Астафьев, неожиданно осталось голодной и неспособной прокормить саму себя. Самая большая в мире страна, площадью больше иных континентов, не смогла миллионами гектар плодороднейших черноземных земель напитать своих неразумных детей. А дети ее разучились трудиться в поле и на заводе и превратились в бесчисленное скопище болтливых лодырей, неспособных работать и зарабатывать…
Дед выговаривал последние слова с трудом. Оказывается, я его недооценил. Он был уже в стельку пьян. Теперь я начал понимать, почему его все называют не Егор, а Кагор. Надо было срочно уматывать отсюда, а то меня пошлют за очередной бутылкой. Да еще и вынудят ее распивать! Поэтому я с сожалением и очень вежливо деда перебил.
– А как бы мне посмотреть на весь город сразу? – поинтересовался я.
– Это как? С высоты птичьего полета?
– Ну, что-то вроде того. У вас есть высотные здания?
– Самое высокое здание в городе – это элеватор. Но тебя туда не пустят.
– Да, пожалуй. Что же мне делать?
– А ты съезди на ту сторону реки. Оттуда, с возвышенного западного берега, с холма на той стороне, весь город виден как на ладони.
Попрощавшись с гостеприимным Кагором, я быстро нашел свою «Шаху» перед кинотеатром «Победа», где ее и оставлял.
ГОРОД СВЕРХУ
Я быстро пересек почти весь город – минут за десять. Какой же он, все- таки, был небольшой. Проскочив тихий частный сектор, промышленный район с огромными красными кирпичными трубами фабричных котельных, центр с магазинами и сквериком, я проскочил пост Дорожной Инспекции и выкатился на большой мост через реку. На другой его стороне я съехал с дороги и спустился направо по небольшому гравийному съезду. Здесь под двумя большими ивами оказалась небольшая площадка, спускающаяся еще ниже – к воде. На ней я и оставил машину на самом берегу реки и полез наверх по крутому, почти обрывистому склону речной долины.
Быстро я запыхался, но упрямо лез все дальше вверх. Временами приходилось хвататься за стволы деревьев, густо покрывавших склон, чтобы не оступиться и не скатиться обратно вниз. А склон все не кончался и не кончался. Наконец я забрался на самый верх большого припойменного холма. Деревья расступились. Я обернулся, и тут взору моему открылась настоящая панорама.
Город отсюда был виден весь, как на ладони. Его бесчисленные одноэтажные кварталы, расчерченные улицами на правильные квадраты, плавно спускались по противоположному огромному пологому склону к заливным лугам у реки, а местами и к самой воде. Там виднелись небольшие причалы, а около них лодки и катера. Словно ниточка, перечеркнувшая широкую голубизну реки, виднелся вдали железнодорожный мост, который с городом соединяла громадная насыпь. Большой автомобильный мост, по которому я сюда добрался, с высоты моей вершины был виден очень хорошо. По нему, словно большие сердитые жуки, с гудением ползли машины.
Отсюда, сверху, город показался мне похожим на острие копья. Или на треугольную голову змеи. Кварталы, занимая возвышенное междуречье, сбегали, постепенно сужаясь, вниз, к югу, к месту слияния обеих рек, образуя почти правильный треугольник. Боковые стороны этого треугольника были прочерчены голубым блеском речных русел.
В восточной части города, дальней от меня, высилось громадное, серое бесформенное здание. Я уже знал, что это элеватор, и, если присмотреться, можно было различить бесконечную вереницу грузовых автомобилей, тянущуюся к нему по прилегающей улице. Еще одно крупное строение высилось в северной части Хопровска, но что это такое я не знал. Зрение у меня было хорошее, поэтому я смог различить и башню старинной паровозной водокачки вонзившуюся в небо совсем рядом с красным кубиком железнодорожного вокзала. В целом город, действительно, был почти весь одноэтажным. Только на северной и восточной его окраинах расположились небольшие микрорайоны из типовых пятиэтажек. Отсюда я даже не смог определить, через какой из них я попал три дня назад в Хопровск.
Между тем, пока я любовался видом широко и привольно раскинувшегося в огромной речной долине города, что-то произошло в атмосфере, и словно нарастающая тревога разлилась в окружающем воздухе. Солнце как будто стало бледнее, а на севере и на западе над горизонтом стали вздыматься все выше иссиня-черные надменные колоссы. Громадные темные тучи быстро мчались по небу, приближаясь к городу. Подул сильный порывистый ветер. Кажется, близилась сильнейшая гроза. Мне вдруг показалось, что сам воздухе пропитался ужасом и страхом.
Издалека донесся негромкий, но продолжительный перекатывающийся рокот, словно кто-то огромный перекатывался по городу и рушил одно за другим его здания. Чернота в небе подползла совсем близко, и огромную, перевернутую фиолетовую чашу, накрывшую уже половину небосвода, неожиданно прочертило целой сеткой ослепительно ярких ломаных линий.
