Женщина вздохнула:

— Вы всё видели, верно?

— Ты использовала Око, — донеслось в ответ. — Разумеется, я всё видел.

— Это провал…

— Мы испытали шкатулку: это не провал, а успех.

Женщина отвела взгляд:

— Мальчишку жалко. Другие мои жертвы были старше.

— Не нужно жалости… Посмотри на меня.

Она посмотрела.

Он казался юношей, но взор выдавал его — тяжёлый, усталый… и беспощадный.

— Не нужно жалости, — повторил он. — Время — что тени в зеркалах: пустая иллюзия. А мы наполним её смыслом — обуздаем прошлое ради будущего. Ты ведь знаешь, о чём я.

Она знала, но не ответила: взгляд «юноши» завораживал. Взгляд, которому не одна сотня лет.

Уже другим тоном он сказал:

— Пора призвать ёкаев: используй алмаз.

Женщина склонила голову — она ждала этих слов.

— Спасибо, Повелитель… Нужны ли ещё эксперименты?

— Сегодняшнего хватит. Ты можешь идти.

— Слушаюсь, Повелитель.

Она развернулась, а он перелистнул страницу:

Запахи вин прогнала гарь,

Где пир шумел, витает прах.

Лик перемен скрывает хмарь,

Время — что тени в зеркалах.

Анна Фёдоровна хватилась Костю через час: за хлебом ведь пошёл, давно вернуться должен! Предчувствуя беду, она взяла телефон.

На вызов Костя не ответил, но смартфон его звонил рядом — за дверью квартиры. Старушка подошла к порогу и позвала:

— Костик?.. Костик, ты в подъезде?..

Ответа не было. Анна Фёдоровна вздохнула, вышла… и закричала.

У двери лежал мальчик, но седой, с лицом старика. Узнав в нём Костю, Анна Фёдоровна лишилась чувств.

Ребёнок-старик что-то бормотал. К приезду «скорой» он не умолк, и врачи разобрали несколько фраз:

— …весь день ясно, к вечеру ожидается небольшая облачность. В воскресенье похолодает… В воскресенье похолодает… В воскресенье похолодает…

Утро в Близборе обычно безоблачно, красочно и изящно; оно наступает с грацией балерины и бодростью самого резвого скакуна.

Лучи солнца тронут башню, ловящую магию в неволшебке. Блеснут флюгеры на крышах, сверкнут каналы под мостами, а восход закинет блики в зеркальный лак автокарет. Скрип отворяемых окон ответит шагам первых прохожих.

И город проснётся.

Но Глеба Шустова утро не радовало: чему радоваться, когда тебя просят не дышать?

— Постарайся расслабиться, — сказала медсестра.

Глеб чуть не вспылил: «не дыши», потом «расслабься»… Он что, йог?!

— Ещё тридцать секунд. Пожалуйста, лежи спокойно.

«Могла бы и не просить», — удручённо подумал Глеб.

В больнице он провёл уже час — Глеб ездил сюда по средам: снимал футболку, ложился на кушетку, и к нему крепили датчики. Под кушеткой — на зеркальном полу — светилась пентаграмма. А потом начиналось: «дыши — не дыши», «расслабься», «закрой глаза»… На голову бы ещё встать попросили!

Хотя встать его просили — но на ноги. И Глеб вставал.

— Дышать уже можно, — разрешила медсестра.

С ней был врач, глазевший в зеркало-монитор. Он походил на Эйнштейна: низенький, с копной седины. Не отрываясь от зеркала, врач вносил пометки в блокнот.

Глеб сострил, покосившись в его сторону:

— У меня что, нарыв ингениума?

— Синдром чрезмерной болтливости, — врач тоже был не прочь пошутить. — На сегодня всё.

Взгляд Глеба упал на часы. Конечно, всё — пять минут, и он вновь станет калекой.

«…каждый день твоей жизни у тебя будет один час, когда ты сможешь ходить», — сказал ему Перун.

И не соврал.

После Лесовья Глеб молчал об изменениях, которым подвергся, посветив в них лишь Баюна. Но что за радость — ходить, боясь быть увиденным? А отпущенный ему час Глеб не ходил, а бегал в парке.

И конечно, его заметили.

Вся «Фабрика» узнала, что час в день Глеб ходит. Наталья Марковна смекнула, почему он секретничал — и другим велела молчать: «Если в штабе поймут, что случилось, Глеб станет подопытной крысой!»

Как в воду глядела…

Какой-то законодержец увидел Глеба на пробежке и донёс Азарину. Подопытной крысой Глеб не стал, но по средам его обследовали: в штабе желали знать, что сделал с ним Перун.

Впрочем, Глеб и сам желал того же.

Медсестра сняла с него датчики:

— Можешь одеваться.

Глеб сел и надел футболку. Врач (Буркин Олег Артурович) повернулся к нему:

— Итак, момент истины.

Глеб напрягся:

— Что-то нашли?

— В общем, да, — Буркин глянул в блокнот: он был явно из тех, кто бумаге доверял больше, чем зерфонам. — Давай по порядку: ты ходишь час в день после контакта с сильным духом, так?

— Так.

— Напомни-ка: что ты говоришь, вставая с кресла?

Глеб вздохнул — он повторял это раз сто:

— Хочу встать. Но я не всегда говорю это — можно просто подумать.

— Вот!.. — врач щёлкнул пальцами. — Просто подумать… как при общении посредством ментальной нити. Ты ведь общался так с фамильяром?

— Ну да…

— Чудно, — Буркин убрал блокнот в карман. — Ты говоришь или думаешь «хочу встать» — и встаёшь. Позвоночник исцеляется, ноги становятся сильными… А что происходит с мозгом?

Глеб растерялся: откуда ему знать? А Буркин рассуждал:

— После года в инвалидном кресле нельзя взять и пойти — нужна реабилитация. А ты час в день ходишь. Значит, с телом меняется и сознание?

Глеб кивнул — над этим он уже размышлял. В свой первый час ходьбы он всё ждал, что упадёт; что дар Перуна утратит ценность, потому что ногами мозг управлять разучился.

Но ни в первый час ходьбы, ни во второй, ни тем более потом Глеб ни разу не падал.

— Так вы узнали, в чём причина?

Врач хмыкнул, как смухлевавший шулер:

— В тебе живёт спиритус класса «ангел».

— Что?.. — испугался Глеб.

— Это не смертельно: грозит шизофренией, глаукомой и глухотой… Не бойся, я шучу, — смятение Глеба заставило врача посерьёзнеть. — Когда ты не ходишь, пентаграмма фиксирует показатели, характерные для подростка. Но после твоего «хочу встать» всё меняется: возникает вторая аура, заметная лишь приборам — аура духа.

Медсестра отключила пентаграмму и с укором посоветовала:

— Олег Артурович, не пугайте ребёнка — объясните всё проще!

— Боюсь, проще не получится, — Буркин встал из-за стола. — Ты слышал про микроорганизмы?

— Про микробы? — уточнил Глеб. — Слышал, но мало.

На самом деле он не знал о них почти ничего, но врач уже объяснял:

— Есть духи-скрытники: они как микробы — так малы, что мы их не видим. Скрытник может жить в теле человека или животного. Сказать по правде, каждый такой случай уникален — на моей памяти прецедентов не было…

Пока врач говорил, Глеб обулся и сел в коляску: через минуту ноги откажут. А Буркин продолжал:

— У скрытников нет разума, но их аура обладает особыми свойствами — например, влиять на носителя… на того, в ком скрытник живёт. Вредить носителю они не станут, зато могут исцелить, за что и зовутся духами класса «ангел».

— И такой дух живёт во мне? — поразился Глеб.

— Уже третий месяц.

Глеб поёжился: звучит как срок беременности.

— Выходит, — проронил он, — слова «хочу встать» я адресую скрытнику?

— А ты думал, себе? — хмыкнул Буркин. — Слов дух не понимает, но угадывает твоё желание. Вылечить тебя он не может — слишком серьёзной была травма, а исцелить на час способен. Потом он слабеет, и ты становишься прежним.

Врач умолк, явно радуясь итогам обследований. Наверное, ему не терпелось рассказать о необычном пациенте коллегам.

Медсестра закрыла на мониторе зеркальный файл (медицинскую карту Глеба) и дополнила:

— Скрытнику нужны сутки, чтобы восстановиться, вот поэтому ты и ходишь всего час в день.

— Но я думал, — сказал Глеб, — что этот час дал мне Перун… Выходит, он ни при чём?