— После сегодняшнего все боятся, — сказала она.

Жал на мгновение дрогнул, но взгляд не отвел:

— Но больше всего я боюсь, что я не убил тебя. Потому что ты маг, и я ненавижу магов, Данан.

— Ты все еще можешь это исправить.

Жал качнул головой раньше, чем чародейка договорила:

— Не могу. После всего, что я видел — не могу. И не хочу.

Данан не знала, что сказать.

— Жал, — протянула она, и вдруг поняла, как по-идиотски это звучит. Она ведь даже не знает толком его имени! Может, его настоящее имя является каким-нибудь древне-эльфийским вариантом этого слова — «жало», «клинок», «лезвие», «игла»?

— Ты хорошо засыпаешь, Данан? — спросил эльф, немного придвинувшись.

Данан качнула головой:

— Плохо. Ты ведь уж кучу раз видел это в дозорах.

— И, по меньшей мере, половину из этих случаев говорил, что мог бы помочь.

— В моей жизни уже был наемник, которого я умоляла помочь мне заснуть…

— А у меня в Гадюках были тысячи магов, которых я потрошил, как рыбу, и ненавидел всей душой за каждую высеченную без кресала искру.

— Ты оставил мне жизнь, потому что хочешь подарить кресало — или найти для меня плаху? — Данан дотошно всматривалась в синие эльфийские глаза, не видя там ничего, кроме мрачного и бесстрастного моря, в глубинах которого сам Вечный побоится разбираться.

Жал отстранился, отпустив руку женщины, и, вставая, пояснил:

— Я отнял сон у десятков тысяч жителей Аэриды. Вернуть сон хотя бы одному из тех, кто еще жив — вот все, что я хочу успеть за свой век.

Данан чуть подалась вперед, будто вытягиваясь вслед уходящему Жалу.

— Свой век — это бесконечно долгий эльфийский век, или конечно долгий эльфийский век?

Жал замер, сделал еще несколько шагов к пологу, и только потом ответил:

— Я не знаю, в какой из двух эпох родился на самом деле, Дан. Все, что я помню — боль от растворения амнирита, побои и крики. Потом темнота, а потом Эйтианские гадюки привели меня в чувство и сказали, что теперь я — их. С этого момента прошло больше двухсот лет. Но что было до амнирита и когда это было — я помню урывками.

Полог колыхнулся, выпуская Жала и впуская ночной ветерок прохлады и голос Эдорты:

— Сиятель… леди Данан! — кое-как выдавила мечница. — Могу я уже войти?

Эдорте пришлось повторить еще дважды, прежде чем Данан услышала её и велела заходить скорее.

Солнечный свет заливал огромную тронную залу королевского дворца так, что высоченные своды из темного камня казались золотисто-оливковыми. Хеледд сидела на троне — том, что предназначался королю, а не королеве — вальяжно, съехав набок и упираясь локтями в подлокотник из черной стали с золотом. Фамильный грифон Саэнгринов простирал за её спиной крылья — прямо из вытянутой резной спинки королевского кресла. Его золотистые узоры и янтарные глаза ловили солнечные блики и сверкали огнем. По ступеням каменного помоста сбегали калено-белые и желтые пятна, от которых, казалось, нагревались и пол, и комната.

Но Альфстанна Стабальт изрядно промерзла.

Зябкий холодок полз вдоль позвоночника, потели ладони. Встречу с Хеледд один на один она пережила бы спокойнее, но та устроила ей публичный допрос с охраной из двадцати отборных вооруженных гвардейцев, и Стабальт понимала, что любое слово может ей стоить слишком дорого. Здесь ведь никого нет, кроме неё.

— То есть ты хочешь сказать, — вкрадчиво говорила королева, — твой дядя лжет? Нам он показался весьма убедительным…

— Я говорю, что он преследует свои цели, — отозвалась Альфстанна настойчиво. — И прежде чем вестись у него в поводу, подумайте, госпожа.

— Ваше величество, — поправила Хеледд тяжелым тоном.

— Ваше величество, — сцепив зубы, согласилась Альфстанна, понимая, что сейчас спорить о титуле Хеледд — последнее дело. — Задумайтесь, что он выиграет, обвинив меня. Вы правите уже почти шесть лет и быстро поймете, — Альфстанна набрала в грудь смелости вместе с вдохом, — что Лаудан…

— Что Лаудан прав? Иначе как объяснить, что ты здесь? — Хеледд немного наклонилась вперед, и белый солнечный зайчик скользнул по гладким черным волосам.

— Ваше величество? — переспросила Альфстанна, стараясь, чтобы не дрожал голос: Хеледд определенно что-то знала, и то, насколько много она знала, было для Альфстанны загадкой.

— Игра на опережение, Стабальт. Она очевидна — примчаться сюда и обвинять Лаудана, пока он, вслед за гонцом, не привез неопровержимые доказательства вашего заговора, — королева понизила голос, — и измены короне.

Ждет, что она назовет всех соучастников, безошибочно определила Стабальт.

— Нашего? — прикинулась Альфстанна, по-светски поведя головой. Хеледд тихонько засмеялась, и в груди у Альфстанны упало: такую простой дурочкой не проведешь.

— Вашего, Стабальт, — расслабляясь, кивнула Хеледд с таким видом, будто только что узнала все, что хотела.

Отступать некуда. Надо доигрывать, поняла Альфстанна. И ей оставалось надеяться, что Хеледд поверит в её сообразительность.

— Нашего — то есть, августского? — Она отвела взгляд, усмехнувшись. — Ваше величество, — глотая злобу, выдавила Альфстанна, — подумайте уже головой! — На лице Хеледд от этих слов дернулся глаз, у Альфстанны вдоль позвоночника звякнул какой-то перетянутый нерв. — Со стороны Лаудана очень удобно обвинить в заговоре меня, Таламрина, Вектимара, Диенара, и еще всех стратиев с нами заодно! Это он вам наплел?

Хеледд, прикрыв глаза, плотнее прижалась к высокой тяжелой спинке трона.

— Ну, положим, я не такая дура, чтобы верить на слово такому обвинению, — с неопределимой интонацией проговорила женщина. Альфстанна почувствовала, как живот, напрягаясь, практически прилип к позвонку: она совсем не понимала, чего сейчас ждать от королевы и гвардейцев. — Таламрин, если Эйнсел, не стал бы ввязываться с интригами вокруг короны, а если Ллейд — то просто бы не рискнул. Однако, если ему все-таки хватило ума, так стоит только написать Эйнселу, и Ллейд останется без рук и ног. Вектимар… тоже не дернется. Диенар прямой, как палка, и, хотя его тошнит, когда он видит меня на троне, с тобой, Стабальт, он бы тоже не спелся: Диенар одинаково ценит всех женщин не выше пуговицы. А вот ты… — Хеледд недобро усмехнулась, — ты…

— А я отказываюсь выйти замуж за какого-то прыщавого подростка младше меня, который приходится дяде двоюродным братом по отцовской линии! Как вы думаете, зачем Лаудану этот брак? Чтобы быстро прибрать к рукам жизнь моего отца — все знают о его немощи! — и править кланом Стабальт из-за спины моего суженого, пока я не помру на родильном ложе, производя Лаудану еще одну пешку!

Хеледд с видом, что никогда не воспримет слова Альфстанны всерьез, чуть развернула руку ладонью вверх: «Продолжай».

— И какое короне до этого дело?

Альфстанна, закусив губу, чтобы побороть страх, сделала шаг вперед, и два ряда охраны королевы Хеледд — справа и слева — тоже шагнули вперед.

— Такое! — Не отступила Стабальт, жестикулируя. — Когда у Лаудана за спиной соберется армия его собственного клана и моего, он сможет, не опасаясь сил вашего отца, заставить вас принять интересное ему предложение.

— Какое это? — Хеледд едва выгнула бровь, выражая самый скучающий интерес из всех возможных, но Альфстанне хватило и этого: кажется, ей все-таки удалось заронить зерно сомнения в королевских убеждениях.

— Скажите себе честно, ваше величество: никто из августов не приветствует ваше правление, и из всех углов Даэрдина доносятся обвинения в узурпации и подстроенной смерти короля Драммонда…

— Да как ты смеешь! — прошипел первый гвардеец в левом ряду, делая к Стабальт шаг и оголяя на ладонь клинок. Но Хеледд остановила жестом, в упор глядя на Альфстанну. Её суровое лицо требовало: «Договаривай!»

— Так вот, Лаудан просто поддержит вашу власть в обмен на брак с одним из его сыновей. Он знает, что вы пойдете навстречу. Не вы — так ваш отец. Потому что, если вы станете потакать ему и казните меня или упечете в темницу якобы за измену, если дадите Лаудану подмять клан Стабальт, он станет для вас или серьезным противником, вокруг которого сплотятся остальные, или вашей поддержкой в королевском секвенте, достаточной, чтобы заткнуть остальных.