Одна капля упала на Собаку и та мотнула ухом, не просыпаясь.

— Ну ты прям как маньяк из кино, — засмеялся ротный, — это, как его, Пила-десять. Ты за главного.

— А замполит?

— А шо замполит?

— Так офицер.

— И шо?

— А то, шо он главнее. Он целый майор…

— … который на войне три недели, служил двадцать лет в зенитном каком-то полку, ушел с посады целого начштаба, ему за полтинник, и в этой невнятной х@йне по кличке «давайте из говна и палок соорудим секрет, группу быстрого реагирования, дадим результат и не положим особовый склад» он не понимает ничего от слова «п@здец».

— Типа, ты понимаешь, — подал голос я.

— Да, — повернулся ко мне ротный. — И шо? Лис с каким опытом? А майор с каким? А я?

— Ты ж лейтенант. Вон, всю бамажку стратегическими планами изрисовал. Клаузевиц. Маннергейм.

— Я заканчивал ГВФ, — сказал ротный гордо, — и на военке у меня была вусовка «Начальник ГСМ».

Повисла пауза. Мы осмысливали всю широту и мощь военкомата, приславшего ГСМщика рулить мотопіхотним підрозділом.

— Нам п@зда, — печально сказал я.

— Підтримую. Давайте на@бнем, — поддержал Лис, наклонился и вытер руки о Собаку. — Потом достираю.

— Ты тоже военку заканчивал, кстати, — посмотрел на меня ротный.

— Я звание не получил. И я пвошник вообще-то. Зенитно-ракетный комплекс «ОСА».

— Нам п@зда, — сказал теперь уже Саня. — Гсмщик и пвошник в пехоте. Давайте на@бнем.

— Не сцыте, военный. Все будет нормально, просто командовать останется старшина, а не замполит.

— Он норм.

— Я знаю, шо он норм. Но опыта у него нет, а у Валерича есть.

— Валерич — опытный военный. Бач, як носки х@ярит?

— Сразу видна военная жилка.

— Точно. Быть ему полковником.

— Генералом.

— Хер там, на генерала ще треба шнурки стирать.

— И пришивать подворотничок к воротничку. Как в документальном фильме «ДМБ».

— Та давайте уже на@бнем! — возопил Лис. — Комики, мля!

— Да, мы такие, — с достоинством сказал ротный.

— Интересно, что скажет комбат, если узнает, что у него есть лейтенант — готовый начальник службы ПММ? — невинно поинтересовался я.

— Убью. Расстреляю как предателя, за бруствером, стылым осенним утром, — угрожающе глядя в стену, сказал Николаич и наконец-то закурил. — Пвошник, мля…

Тридцать пять минут назад

— С Днем Рождения, бля! — Ротный светился радушием. Старшина потянул чутким носом затхлый воздух блиндажа и пошевелил ногами в белых носках. Я вздохнул и открыл ящик от ОГ-9.

Был поздний вечер. Томный, скучный, без обстрела, уже холодный вечер октября. Тот самый, когда ты уже не можешь дальше отмазываться от самого себя — «дел много, времени мало, все потом». Нужно было садиться за ноутбук и мучительно рожать документацию роты. Тупо всю.

Из всей документации, любимой высокими штабами и ненавидимой всеми Збройними Силами, у нас была только потрепанная книжечка «формы-раз». И все. Она была заполнена неправильно, и я вот уже неделю давал себе честное обещание «вот сяду вечером и спокойно все сделаю». Не сделал ни хрена.

По пленке, которой был подбит потолок блиндажа, лениво бегали мыши, кучкуясь возле грязноватой лампочки. Буржуйка, раскочегаренная Саней скорее не по необходимости, а от безделья, дышала дымным воздухом, лениво заволакивая здоровенный блиндаж дымкой. Здоровенным он казался нам, ведь мы жили здесь втроем. Места было полно во всех блиндажах ротного опорного пункта, закопавшегося в чахлую посадку, ведь две недели назад ушла третья волна. Из мотопехотной роты, усиленной расчетами из роты огневой поддержки, из девяноста двух человек на дембель ушел пятьдесят один. На смену им пришло трое — я, Лундгрен и Леха-водитель. Самым толковым из нас был Лундгрен, и это я понял только через полгода, когда узнал, что он служил срочку в автобате. И как истинный автобатовец, даже не пикнул про это. Красава.

Солдат Леха любил вковтнуть и зашариться, то есть, был абсолютно нормальным человеком. Самым большим идиотом оказался я, потому что через неделю после прибытия на войну я согласился принять обязанности «сержанта з матеріального забезпечення» и заодно откликнулся на просьбу ротного «тут надо немножко документацию роты наладить…» Фразу эту я буду вспоминать еще очень долго. Фраза эта сейчас смотрела на меня с пыльного экрана командирского ноутбука, стоявшего на сооруженном старшиной пыльном столе в углу пыльной дырки в земле, которая была моим домом вот уже двадцать восемь дней.

Я протянул руку и медленно закрыл ноут. Не, не сегодня. В зеленом ящике, прислоненном к земляной стене, стояла железная коробка из-под «тапика», в которой лежала колбаса, сало и что-то серо-розовое, что в магазине Старогнатовки гордо называли «бужениной». Выше, на кривом гвозде, вбитом еще с полгода назад, в черном пакете покачивалась буханка хлеба, покупная, не военной поставки, такой классический донбасский «кирпичик», и коробочка с тортиком. На столе стояла банка с соленьями, сваренная (а точнее, пожаренная) старшиной гречка и банка тушмана с зеленой этикеткой «Наш Горщик», типа, «на всякий случай».

Ротный радостно подхватился с койки, чуть не свалив спальник, подскочил к пакету, сдернул его, порвав ручку, и бухнул на стол тортик. Содрал крышку, выудил из кармана мтп-шки три почему-то разных патрона и воткнул их в жирный розовый крем.

— Тебе сколько? — наконец-то поинтересовался он, гордо оглядывая натюрморт.

— Тридцать пять, — буркнул я.

— Давайте начинать! — провозгласил Лис со своей койки.

Пискнула мыша.

— Старый, як говно мамонта, — гордо произнес ротный и пошатал воткнутый в торт БЗ. Патрон тут же упал.

— Я извиняюсь, товарищ генерал-майор, — опять буркнул я и опять полез в ящик. Ящик служил нам шкафом для продуктов, но, в основном, работал в интересах мышей.

— Давааааайте… — опять провыл Лис, но с койки не сдвинулся.

— Торт какой-то куцый, — сказал ротный и потянулся к следующему патрону.

Я стукнул его по руке и брякнул на стол бутылку. Лис мгновенно среагировал на глухой звук стука стекла о доски.

— Чашку дай, — я махнул головой.

Вместо чашки командир достал двухлитровую бутылку пепси и поставил ее рядом с коньяком.

— На, — Саня протянул кружку. Кружка было из-под чая. Из под многих поколений чая.

Я с хрустом открыл бутылку «Шабо». Военный коньяк, три условных звездочки, красная этикетка, взболтать, но не смешивать.

День рождения я всегда не любил. Как-то вот и дома даже праздновать не получалось толком, а уж на войне — вообще непонятно, чего радоваться. Мысли бегали, путались, перескакивали, непонятно, тридцать пять — это много или мало? Война — дело молодыыыых, лекарство против морщиииин…

Ротный глотнул мерзкую гидоту, по жадности и недомыслию названную на этикетке «коньяком», и тут же запил пепси. Синяя пробка упала на стол, оставив капельки коричневой шипящей жидкости на досках, и россыпь их была похожа на какое-то ненастоящее созвездие. Лис крякнул, опрокинул свою дозу. Я принял кружку, посмотрел на остатки пойла, мысленно пожалел себя, несчастного, и выпил. Отдающая химией и почему-то прелой травой жидкость рухнула в пищевод, я даже чуть покачнулся. Гадость.

— Запиваешь водой — закусываешь печенью, — исторг хрипло Саня и неодобрительно покосился на коммандера.

Вася хмыкнул, печально посмотрел на тортик, а потом как-то подленько — на Саню.

— Ненене! — тут же сказал старшина и сделал невнятное, но мощное движение в сторону койки.

В углу что-то хрюкнула во сне собака.

— Дадада, — тут же сказал Николаич и посмотрел на стол. — Короче, слушай боевой наказ. Во-первых, с днем рождения этого организма, — он кивнул на меня. — А во-вторых, организуй все-таки нормальный стол. Чтоб сесть нормально, тарелочки там, а не со сковородки жрать… И гречка твоя остыла, между прочим. А мы пока погуляем.

— Погуляем? — я отлепился от ящика.