— … до беспамятства, — сурово заканчивал Иваныч и размашисто расписывался, каллиграфически подделывая подпись ротного. — А может, нехер бочки терять.

— Это да…

— Х@йда, — подытоживал Валерич и вдруг, резко повернувшись, надсаживался. — Ваханыыыыыч! Скока недолили?

— Короче поехали мы, — бормотал солдат и быстро прятал накладные в тубус от порохового заряда «морковки». — Все, мужики, пока!

— Отож, — ухмылялся старшина и мечтательно кивал на бочку: — Щэ послуужить… послужить…

ГСМщики торопливо лезли в машину, убитый двигатель взрыкивал, пыль смешивалась с дымом, я в подкатанных штанах и шлепках шел к ЦВшке за водой. По воду. Короче, душ мне хотелось. Было тягомотно, и как-то одновременно скучно, непонятно и опасливо.

Все интересные события на опорнике случались, либо когда я мылся, либо — когда стирался. Это я потом, уже под Докучаевском, привыкну к этой странной зависимости, а сейчас я стоял под жиденькой струйкой отдававшей дохлятиной воды и пытался помыться. Мыться одним ведром воды я тоже научусь позже, сейчас я по-богатому влил четыре, в надежде на обильный, хоть и холодный душ. Заворчало двигло, я сунул в рот зубную щетку и попытался одновременно помыться и почистить зубы. Получалось фиговенько. Вода воняла все больше — за несколько недель до этого в озеро, где мы брали воду, упало полпакета из ГРАДа. Рыбы было… немеряно. Еще больше подохло. Вода была мерзкая, но выбора у меня не было. Да и… все так мылись. Чем я лучше других?

Вот. Вот эта мысль билась во мне уже два с половиной месяца. Уверенный, как и большинство людей, в своей личной исключительности и ценности для мира в целом, я нехотя, с треском становился таким же, как и полторы тысячи других мобилизованных в полтавской учебке. Ничем не лучше и не хуже. Я заново учился чувствовать себя частью толпы и ничем от нее не отличаться. Теперь, под Старогнатовкой, мой мир был ограничен тремя десятками человек мотопехотной роты, и… все стало просто. Нужно было делать так, как они. Так же мыться. Так же курить, сидя на краешке окопа. Так же бежать в блиндаж, когда бегут они, и так же не двигаться, если они лениво шляются по РОПу, откуда-то зная, что вот именно этот «выход» — точно не по нам. Я потихоньку становился пехотой, а в пехоте все самое интересное происходит всегда в самый неподходящий момент.

УАЗ-«таблетка», переваливаясь на горбах, зарулил к блиндажам, совершил сложный маневр вокруг полуразобранного «Ниссана» и тормознул четко за двадцать сантиметров до аватарной ямы. Я, стараясь не запылить ноги, топал от душа и наблюдал, как из «таблетки» выкатился невысокий дядька и вступил в диалог с вылезшим из блиндажа ротным. Еще один высокий здоровенный мужик в новенькой пиксельке тут же исчез где-то между блиндажами. Водительская дверка распахнулась, из нее выплыл громадный клуб табачного дыма. Я равнодушно свернул к блиндажу. Кто-то зачем-то приехал. Меня это не касается.

Еще как касалось! Дядька, общавшийся с ротным, имел позывной «Шанхай» и был батальонным начмедом. Наш санинструктор Доки, которому я на третью неделю на РОПе устроил смотр лекарств и долго имел мозг по поводу тактической медицины, сдал меня с потрохами начмеду, который вот-вот дембелялся. Фельдшер, высокий и здоровенный, становился «тимчасово виконуючим посаду» начмеда, следовательно — его посада фельдшера становилась вакантной. А тут такой подарок — приехал мобилизяка, который из себя чуть ли не доктора корчит. Начмед, оседлав и «таблетку», и фельдшера, примчался на опорник, чтобы забрать к себе мобизяну, спокойно сдать посаду и укатить в счастливый дембельский закат.

— Иди сюда, — махнул мне командир.

Я подошел, таки набрав в тапки пылюки, и остановился чуть позади ротного. Ровно месяц назад я был бы не против службы в медпункте батальона, но сейчас… сейчас, спустя эти четыре недели, я уже ни на что не променял бы вторую мотопехотную роту сорок первого отдельного мотопехотного батальона.

— Здравствуй, — протянул мне руку Шанхай.

— Здрасте, — вежливо ответил я. Чугунное выражение «Бажаю здоров’я» все никак не хотело входить в мой небогатый лексикон.

За начмедом возник наш санинструктор и стал злобненько на меня зыркать, вспоминая разнос, крики и мое умничанье.

— У тебя ж высшее образование есть?

— Есть, — тут же похвастался я, вроде бы это была моя заслуга, а не родителей, и зачем-то добавил: — Два.

— Ты… эээ… Мне тут ваш санинструктор посоветовал с тобой поговорить. Насчет тактической этой медицины. Ты вроде специалист? — издалека начал начмед. После слова «два» глаза его заблестели.

Очень хотелось похвастаться, что в учебке я был инструктором по такмеду, с большим трудом обученным полтавским «Рыжим такмедом» и с тех пор козыряющим этим фактом где надо и где не надо. Показать нашивку «немедик» и медрюкзак, формированием (хомячным набиванием) которого я активно занимался. Небрежно кивнуть на книгу «Военная хирургия», которую я в час по чайной ложке пытался осилить. Выпендриться по полной. Ну как же Армия без меня, такого распрекрасного, до этого жила?

Армия, в лице ротного, обернулась и сделала такое выражение лица, которое очень точно называется «на сложных щах».

Я вспомнил Диму Балобина, нашего предыдущего зампотеха. Дима уже дембельнулся, но перед этим, сдавая нам дела и документы, Дима, выставив перед собой роскошную ассирийскую бороду, уронил в пространство золотую фразу: «Самому напрашиваться не надо. И надо знать керівні документи. Работа тебя и так найдет». Я запомнил, и ротный, думаю, тоже.

— Хто, я? Не. То я эта… — сказал я и задумался. Начмед терпеливо ждал, санинструктор, ожидавший моей экстрадиции с опорника в медпункт, качался с пятки на носок. — Короче, я в учебке слушал эта… такмед этот. Слушал. Я.

— А разбираешься? Тут помощь нужна… — взгляд начмеда молил «Сознавайся, боец. Быть тебе фельдшером, колоть тебе цефтриаксон на воде в жопы товарищам віськовослужбовцям, возить аватаров в Волноваху на задувку и жить в домике возле магазина, на глазах у всего штаба…»

— Не, — махнул я головой. — Не навчений я. Не шарю. Вже даже и забув все.

«Не переигрывай» — было написано на лице ротного. Я вздохнул и замолчал. Лицо санинструктора вытянулось. Вася ухмыльнулся и потянул из кармана сигареты.

— Мда, — сказал начмед и тоже вздохнул. — Ну ладно. Ну жалко. Ну, поехали мы.

— Ага, — сказал ротный и затянулся. — А то, може, кофе?

— Не, — опять вздохнул Шанхай. — Кофе мы уже напились. Нам бы фельдшера…

Девять часов назад

В обед Николаич построил роту. Слово «построил» не то что не подходит — оно даже не лежит в том пласте языковых выражений, которыми можно было описать нашу мотопехотную шарагу. Собрал, оторвав людей от стирки, готовки еды и прочих выматывающих бытовых занятий. В середине редкой посадки стоял сбитый кривоватый стол, на лавках которого уместилась добрая половина. Вторая половина особового складу стояла вокруг, курила, плюхала семечки и ожидала. Под ногами крутилась кошка по кличке «Сепарка» и несколько замурзанных котят.

— Так. Треба выставить секрет, между «Горой» и «Ромашкой», — сказал Николаич и сделал долгую театральную паузу. — На ночь. Два человека. Ближе к «Горе», отам, получается, во второй ямке.

— Це ж разведкина задача, — тут же сказал Андрюха.

— Вже наша, — добавил я. — Сегодня передали. Чи передадут.

— Я пойду, — сказал Мастер.

— А на АГСе хто будет?

— Ты сказав — ти і йди, — тут же сказал худой и остроязыкий Серега Президент. — С днюхой, кстаті.

— Ну и пойду, — ответил я и вытащил из чьей-то валяющейся на грязной клеенке пачки синих «прилук» сигарету. — Напугав, мля.

— Пойдешь со мной? — Мастер, бородатый и постоянно серьезный, внимательно на меня посмотрел. — Не зассышь?

— Пойду, — я сунул помятую сигарету в рот.

Попытался сделать вид «мне не страшно» и захлопал по карманам. Толик вытащил зажигалку и кинул мне через стол. Я не поймал. Все молчали.