– Какой компромат? Хотя, я теперь знаю, что вы перед сном Толстого читаете. Так за это с должности не снимают. А может, вы думаете, что на мне микрофоны или камеры… обыщите меня…

Она встала и покорно развела руки в стороны. Под сорочкой отчётливо просвечивало тело. Мельком взглянув, Пётр Андреевич отвернулся.

– За кого вы меня принимаете?

Министерская подковёрная борьба всерьёз занимала его, он всё не мог успокоиться:

– Кто же, кто? Шайдуров или Сергиенко?

Услышав знакомую фамилию, Алла Михайловна немного пришла в себя.

– Ну, уж точно не Сергиенко. У него нет никаких сынков. Я с его дочерью училась. Она преподаёт, диссертацию пишет. И вообще, не такой он человек. Мы много лет общаемся.

– Вот узнает замминистра, что вы в чужой дом залезли…

– Никуда я не влезала, я спала уже и сон видела, – она вспомнила, о чём был сон, и покраснела. – На улице мороз, как я в одной сорочке к вам доехала? Я даже адреса вашего не знаю. Вы на какой улице живёте?

– На Монастырской.

– А я – на другом берегу, на Спортивной…

Заглянула Лёля:

– Чай готов.

– Идёмте, Никонова. Лёля, дай ей… халат какой-нибудь.

Часы с кукушкой над кухонным столом пробили полночь. Алла Михайловна, кутаясь в велюровый халат, не поднимая глаз, глотала горячий чай. Пётр Андреевич с интересом разглядывал экономиста Никонову, на которую отродясь не обращал внимания. Лёля с ревностью проследила за его взглядом и не сдержалась:

– Как же вам хватило наглости заявиться в дом к своему директору? Рабочего времени уже не хватает романы крутить?

Алла Михайловна вскочила.

– Спасибо за чай. И… извините меня, я не хотела никого беспокоить, я не нарочно… Я пойду. – Она ринулась в коридор.

– Скатертью дорога! – Лёля нервно гремела замками.

Алла Михайловна поджимала босые ноги не столько от холода, сколько от предстоящего ужаса.

– Лёля! Как тебе не стыдно! Ей же не в чем идти!

– А тебе её уже жалко? Может, втроём спать ляжем? Приволок в наш дом… неизвестно кого! – она гордо зашла в спальню и хлопнула дверью.

– Денег, я так понимаю, у вас с собой нет?

– Нет, конечно. Ни денег, ни ключей.

– Дома есть кто-нибудь?

– Только Мурзик.

– Кроме кота кто-нибудь есть у вас? Переночевать вам есть где?

– Да. То есть нет – мама в санаторий уехала. Подруга на даче, звала меня, да я не захотела… Хотя, ключ запасной есть на пульте охраны.

– Вот телефон, звоните.

– Аллё, здравствуйте. Это говорит «Весна-56». Я дверь захлопнула… вышла на минутку в одной сорочке, босиком… Пожалуйста, я вас очень прошу.

– Ну и?

– Она говорит – берите паспорт и приезжайте за ключом сами.

– Наберите номер ещё раз, я сам поговорю.

Пётр Андреевич заговорил суровым начальственным голосом:

– Аллё! Здравствуйте! Это пульт охраны? Послушайте, ваша «Весна-56» в одной ночной сорочке, босиком и заметьте – без паспорта и без денег находится в чужой квартире. Она никоим образом не может приехать к вам за ключом. Пожалуйста, привезите ей ключи. Она предъявит вам паспорт дома, и штраф заплатит… и всё что положено. Вот видите, оказывается, можно решить проблему. До свидания.

Он повернулся к Никоновой:

– Не волнуйтесь, привезут. Оденьте вот… куртку эту, кроссовки. Это дочкино, она в Москве учится.

Пётр Андреевич тоже стал одеваться. Проверил карманы пуховика.

– Ключи от машины есть, права на месте…

– Пётр Андреевич, неудобно, ночь уже… Я на такси доеду прекрасно.

– Позвольте мне самому решать, что делать. Уж довезу вас до дому сам, удостоверюсь, так сказать.

Мчать по пустому ночному городу было одно удовольствие. На Спортивную улицу добрались за двадцать минут. Ещё десять минут ждали в машине, пока оперативная бригада охранной фирмы привезёт ключи. Все вместе на лифте поднялись в квартиру. За дверью орал кот. Алла Михайловна замёрзшими руками долго открывала двери. Мурзик, увидев чужих, сиганул в комнату. Оперативник внимательно изучал паспорт.

– Никонова Алла Михайловна?

– Да.

Вернув ей документ, охранники уехали.

– Господи, неужели я дома? Я вам так благодарна… вы со мной так… по-доброму… И простите меня, пожалуйста, такое глупое недоразумение. Надеюсь, с женой не поссоритесь из-за меня.

Пётр Андреевич в первый раз улыбнулся ей.

– Может, чаю или кофе? Согрейтесь.

– Кофе, если можно.

– Проходите, пожалуйста, я сейчас… переоденусь только.

– Вы кофе сами варите?

– Да, сама. У меня растворимого нет. Вы натуральный не любите?

– Люблю. Хорошо у вас, уютно.

– Спасибо. Вот сахар, сливки.

На кухню вошёл Мурзик. Сел возле Петра Андреевича, долго на него смотрел, и вдруг запрыгнул ему на колени.

– Надо же, он ни к кому на руки не идёт. Он вам не мешает?

– Нет, он тёплый. Я зверей люблю. У Лёли аллергия, потому не держим.

– Ой, третий час уже… вам домой пора.

– Сейчас поеду. У вас руки совсем синие. В доме коньяк или водка есть? Вам согреться надо хорошенько.

– Ликёр есть, немного. Подруга приносила.

– Давайте по чуть-чуть.

– Давайте. А ничего, что вы за рулём?

– Ничего, ночью спят все. Так, вставайте, руку сюда – будем пить на брудершафт.

– А потом… надо целоваться?

– Обязательно.

Мурзик ходил вокруг и тёрся об их ноги.

Утром, оглядев засыпанную снегом улицу, Дмитрич горестно вздохнул:

– Й-эх! Навалило-то! До ночи не разгребёшь…

– Тю-ю! – протянула Олеська, – вот у меня было страдание – острый цистит, понос и месячные – всё враз! Это я понимаю. А любовь – что это за страдание? Я так скажу – бери его за рога и в койку. Там вместе и пострадаете, – она так сладко потянулась, что расхохотались все – и заведующая лабораторией Таисия, которая уже целый месяц не улыбалась, а только плакала втихомолку. Она всё не могла решить, что ей делать – то ли ехать в Канаду к младшей дочери, которая недавно родила вторую девочку, то ли оставаться возле старших детей и внуков, а ещё дача и работа… Смеялась сквозь слёзы рыженькая практикантка Катюша, минуту назад рыдавшая оттого, что недоступен телефон какого-то неведомого им одногруппника Андрея. Старший инженер Надежда вдруг погрустнела, встала из-за стола, выплеснула недопитый чай в раковину.

– Пойдёмте работать, девочки.

Катя, сидевшая у окна, встрепенулась:

– Ой, к нам Казарян идёт, несёт чего-то… Опять тебе подарки! – она лукаво взглянула на Олеську. Та вспыхнула.

– Ерунду не говори.

– Что же там такое? – уткнувшись носом в стекло. – Не видно.

Через мгновение в здании лаборатории хлопнула дверь.

Олеська хотела метнуться к столу и уставиться в микроскоп, как она обычно делала при его появлении, но что-то её удержало.

– Добрый день, красавицы!

– Здравствуйте, Артём Рубенович!

Таисия Матвеевна и Катюша, не сговариваясь, поднялись и вышли в соседний кабинет.

– Олеся, вы малину любите? Я утречком собрал на даче, – он выставил из пакета двухлитровую банку, полную алой отборной ягоды.

– Зачем? Не надо… Спасибо, конечно, – она окаменела от стыда. Зачем он? На глазах у всех! Это же стыдно! Он старый, лысый. Ужас какой!

– Олеся, вы ешьте, не стесняйтесь. Или варенье сварите. Вы умеете варенье варить?

– Умею, – буркнула она, глядя в пол.

Он резко повернулся и направился к двери.

– Таисия Матвеевна, тут такой вопрос…

– Олеся, а ты что, обедать не будешь? Суп такой вкусный!

– Я пойду… в столовую схожу.

– Что, жить надоело? Сходи, сходи, отравись, – рассмеялась ей вслед Катюша.

Хотела посидеть в скверике у конторы, но там в сигаретном дыму щебетали девицы из планового и бухгалтерии. Зашла за угол и… упёрлась взглядом в плакат «Слава труду!». Слава, Слава, опять Слава… Вся территория комбината ими увешана, чуть не с советских времён, и не делается же им ничего! А может, это уже новые? Красномордый рабочий в красной рубашке с закатанными рукавами поднял вверх кулак и грозит кому-то. Олеся взглянула в бледно-голубое небо с малюсеньким облачком. Кому тут грозить? Инопланетянам? Здесь самолёт-то редко увидишь. Она отвернулась от плаката и зашагала прочь. Слава, Слава, что ж ты наделал…