Бессонная ночь родила рыхлое зябкое утро. Гризли натёр мозоль о кнопки телефона, в сотый раз пытаясь дозвониться Лоле. Маринин номер он набирал трижды, и трижды сквозь гудки слушал грохот собственного сердца. Он сам не знал, кого хотел услышать. То ли полицию, то ли супругу, раскаивающуюся в убийстве. Около часа ночи по национальному каналу передали репортажи с пожаров. Дикторша оживлённо перечисляла адреса, где трудятся усиленные расчёты, затем с большим смаком принялась муссировать новости с мест возгораний, куда расчёты не успевали. Гризли не мог отделаться от ощущения, что ведущая новостей и оба корреспондента, передававшие с улиц, еле сдерживают смех.

Им было чертовски весело.

Затем показали старуху, выкинувшую из окна пятимесячного внука. Пьяную растрёпанную бабушку волокли двое полицейских, она отбивалась, сучила ногами в синих чулках, а молодые родители, вернувшиеся из кино, тупо жевали в сторонке чипсы. Казалось, они так и не поняли, что произошло.

— Зачем вы это сделали? — оператор через головы криминалистов смаковал кровь на ночном асфальте и в разных ракурсах показывал прикрытое тряпочкой тело. Юный журналист, не переставая жевать, брал у старухи интервью.

— Он задолбал меня своим воем… — камера приблизилась слишком быстро, и Гризли невольно отшатнулся, выругав себя за трусость. Ему показалось, что у сморщенной старой алкоголички ярко-зелёные глаза и как-то неправильно расположены зрачки.

Но бабушку уже уводили. Корреспондент, захлёбываясь, перечислял повреждения, причинённые пятимесячному ребёнку, пока его трёп не пресекли со студии.

Гризли снова потянулся к телефону.

Он ждал и боялся, что Марина снимет трубку, и в барабанные перепонки ударит её маслянистый рассыпчатый смех. Это будет означать, что полиция так и не приехала, что ничего не подозревающая Лола могла вернуться в квартиру к обезумевшей мамаше…

Но Марина игнорировала телефон.

По второму каналу выступал врач из Института скорой помощи. К ним за вечер доставили шестьдесят малолетних самоубийц, больше половины спасти не удалось. Доктор всё время поправлял очки, и каждое предложение предварял растянутым «тазна-ачить…». За его спиной суматошно носились люди с носилками и капельницами, трое санитаров удерживали на каталке что-то чёрное, бьющееся, не похожее на человека.

— Да прекрати ты свои «значить»! — не выдержал Гризли, плюхаясь на диван. Но больницу уже сменили сводки с железнодорожного переезда.

Шестьдесят человек. Шестьдесят! Они в своём уме? Да что же творится, куда мы катимся, господи?!

…Какой-то озорник перевёл стрелку на товарной станции, столкнулись два товарных состава, взорвался газ в цистернах, обрушилась кровля на складах, повреждена подстанция… В результате без света остались два торговых центра и товарные склады, которые были немедленно атакованы группами бесчинствующих хулиганов. В настоящее время силы полиции оцепили район, ведутся аресты…

— Откуда у вас бесчинствующие группы в три часа ночи? — едко осведомился Гризли. — Можно подумать, что отключения ждали заранее…

Он переключил канал, и почти сразу же встретил совершенно иную трактовку событий. Зарубежное агентство сообщало, что разграблением складов занимались не «группы хулиганов», а мирные жители окружающих кварталов. Вначале они выбежали поглазеть на пожар, а спустя полчаса началась вакханалия. Оператор снимал с вертолёта, как граждане воодушевлённо растаскивают мебель, коробки с бытовой техникой и рулоны тканей. Полицейские машины перемигивались в отдалении, строились шеренги со щитами, но активных действий никто не предпринимал.

Враньё. Он не мог пока точно определить, в чём заключается ложь, но репортёры врали, вне всякого сомнения. Им кто-то приказал перевернуть, исказить новости в нужном ключе, представить дело так, будто три пьяных хулигана громят ларёк. Несмотря на отвратительное качество съёмки и постоянные сумерки, Гризли готов был поклясться, что мародёры не были пьяны. Толпа просто сошла с ума. Хотя, с другой стороны, толпа не сходит с ума. Толпа — это уже безумие.

Он заметил некоторые детали, на которые не обратил внимания репортёр. Хулиганы не грабили склады. Камера металась, размазывая по сетчатке огни фонарей, вспышки фар, мечущиеся фигуры с палками и факелами. Вагоны и цистерны горели, выплёвывая в небо жаркие протуберанцы, на секунду освещая тысячи бледных восторженных лиц. За поваленными заборами в беспорядке валялись ящики и тюки, но Гризли так и не заметил воровства. Честные граждане крушили витрины, на виду полиции подожгли несколько автомобилей, сломали ворота складов, но ничего не брали. Они словно… словно ждали развития катастрофы, оживляясь, всякий раз, когда за полицейским кордоном взрывалась на путях очередная цистерна. Вертолёт кружил, высвечивая взлохмаченные головы, пижамы, ночные рубашки, оскалы нелепых улыбок…

Физик отсчитывал шаги по квартире. От кухни до спальни, разворот, и назад. Его не покидало ощущение, что за стенами дома поднимается неслышный, невидимый ветер. Он отодвинул занавеску на кухонном окне, рванул ручку стеклопакета. В лицо дохнуло сыростью, в квартиру ворвалась перекличка автомобильных сирен, хлопки, подозрительно напоминавшие выстрелы, и разрозненные крики. В соседних домах светилась почти половина окон, на балконе седьмого этажа ожесточённо занимались сексом, над крышами взлетали петарды. На мостовой, в кармане, застыли два столкнувшихся автомобиля, их владельцы упоённо катались по газону, награждая друг друга тумаками. Над холодильником в кухне уютно тикали ходики, им размеренно вторил будильник в спальне, но Гризли показалось, что снаружи время ежесекундно ускоряется.

Город словно второй раз справлял Новый год.

По четвёртому каналу погнали репортаж про очередного самоубийцу в метро, затем представитель дорожной полиции с выпученными глазами рассказал о небывалом уровне дорожных происшествий. В час ночи, на пустой кольцевой трассе, столкнулись два трейлера и автобус. Подростки на мотоциклах ворвались в выставочный комплекс, побили витрины и скрылись. Обстрелян наряд полиции, двое раненых. Новые жертвы пожара, студенты прыгают из окон горящего общежития и разбиваются насмерть. Крупным планом наезд на лица горожан.

Вертикальные зрачки.

Гризли вскочил с кресла, едва не опрокинув торшер. Точно такие же зеленоватые глаза со странно вытянутым вертикальным зрачком. Глаза, больше подходящие кошке, а не человеку. Камера уехала вбок, переключилась на парня, застрявшего на лоджии в окружении огня. Надрываясь, голос за кадром перечислял экстренные меры, принятые правительством в связи с беспорядками в аэропорту. После молодцеватого журналиста с блокнотиком на экран буквально вытолкнули обрюзгшего человечка в пёстрой шёлковой жилетке. Министр транспорта негодовал, что его вытащили из постели среди ночи. К злорадной радости Гризли, министр прекратил гундосить, как только ему показали видеоролик с налезающими друг на друга вагонами международного экспресса. Кто-то неверно перевёл стрелку, точнее — неверно ввёл команды в компьютер. Поезда остановились на неопределённое время, на Южном вокзале скопились тысячи пассажиров, у касс возникли драки…

В пять утра номер дочери отозвался хриплым дыханием.

— Лола? Лола, скажи хоть что-нибудь!

Гризли не выдержал. Ему совершенно не хотелось возвращаться в квартиру, где в кипятке варился Маринкин муж, но другого выхода он не видел. Ни пожарники, ни полиция ему так и не перезвонили, зато четырежды ошибались номером. Пьяные голоса матерились или хохотали в трубку. У соседей снизу бренчало пианино, наверху гремел тяжёлый рок. Мимо окна пролетели брошенные с крыши бутылки.