4. Бій закінчився близько 19 год., особовий склад, зброя та техніка в порядку, втрати майна уточнюються.

Перевод: Крайний взрыв был в тридцати метрах от крайнего блиндажа и в пятнадцати от «Центрального». Караульный все это время торчал на посту и втыкал на войну, а от попыток затащить его в окоп отбивался и кричал: «Вам неинтересно, а я хочу увидеть, как в кунг граната попадет!» После разрыва караульный упал. Я в этот момент сидел возле кунга, перешнуровывал берцы и думал, что надо на рации поменять батарейку. Когда караульный поднялся и рванул наконец-то в окоп, я выдохнул, забежал все-таки в блиндаж, сообщил по рации коммандеру, что у нас все хорошо, потом вспомнил, что в палатке был Вова, и мы вместе с караульным пошли его искать. Слава Богу — в палатке его не было. Караульный получил свой очередной день рождения, а я пошел, набрал картошки и сел ее чистить, потому что кушать захотелось. Пришел злой коммандер, увидел картошку, резко подобрел и отправился за тушняком.

… Через два часа.

— Мартииин.

— А.

— Нарисовал «зошит спостереження»?

— Конечно! — Я гордо показываю коммандеру тетрадку. Она вся как-то растрепана, раздергана, залита кофе, и крайняя запись в ней от одиннадцатого декабря.

— Что это? — спрашивает Вася, на всякий случай, пряча руки за спину, чтобы невзначай не коснуться этого убожества.

— Это я специально для проверяющих приготовил.

— Ну вот бля.

— Танцор. Ну, какого хера? Ну, какого, блядь, хера?! Мобилизацию зачем проводили, чтоб генералы в солдатиков поигрались? Какого хуя, блядь?! Надо воевать — не вопрос, мобилизация, все дела. Надо бумажки рисовать — пусть рисуют те, кому нравится служить в такой бумажной армии. Пусть сидят, рисуют бумажки, я не за это деньги получаю.

— Как же не за это? Это тоже служба, и бабло тебе за нее платят.

— Да? А я думал, за то, что я живу на передке, что люди наши уже наполовину заболевшие, что блиндажи копаются вручную, потому что колупатор ссыт теплым, потому что никто и ни хера не дал для постройки ВОПа. Ни одной скобы. Ни одного бревна. Ни одной доски. Ни одного метра долбаного кабеля. Нихуя. Всё — или волонтеры, или за свои.

— Гвозди дали.

— О, да. Целый килограмм соток сильно нам помог. Нахуй, нахуй, блядь, всю эту хуету. Хотят приехать? Пусть приедут. Хотят проверять? Пусть проверяют. Но со мной им лучше не встречаться, этим полканам.

— Мартин. Попустись.

— В жопу. В жопу эти бумажки, и эти проверки тоже. Хотя… Знаешь? Они не приедут. Потому что тут мины падают. Они не приедут, они зассут, вот увидишь.

— У тебя крышу сорвало.

— Да, брат. У меня сорвало крышу. У нас недовыкопаны блиндажи, люди спят в палатке. У нас двадцать два человека на два километра, где две, сука, две сепарские позиции! У нас четверых вот прямо сейчас надо лечить, и не в долбанном медпункте, а в нормальной больнице. Идут они нахер, блядь, все подряд, вместе со всеми ихними штабами, понял? Лучше им не приезжать совсем. Они без нас — никто, они — ноль, без солдата полковник нахуй не нужен. А вот без полковников мы тут были, стоим и будем стоять, пока нас не поменяют. Нахуй все пошли. На-хуй.

Я тяжело дышу, пот стекает по лбу. Это нормально, это обычная военная истерика. Вася скрывается в кунге, потом появляется с бутылкой в руках. Я хватаю, выдираю пробку и запрокидываю голову. Коньяк безвкусно-обжигающим потоком мчится по пищеводу.

— Попустило? — спрашивает Вася.

— Ухх… Ага, — мотаю головой я и еще раз прикладываюсь к бутылке. — Фуууух. Всё. Нормально.

— Тогда слушай сюда. Хватай квадрик и лети на амонсклады, глянь, кажется, они эспешку в поле восстанавливают. Если так и есть, с СПГ накидаем туда.

— А зошит?

— Нахуй зошит, — говорит ротный. — Нахуй.

Тем же вечером.

Мы тогда ждали кого-то, по-моему, один из соседних батов, внизу нашего террикона, около десяти вчера. Ага, в десять. С Президентом спустились, нас еще Арик, западноукраинский эльфенок, на «Волыньке» свез.

Мы по таким делам спустились… В общем, никогда нельзя недооценивать армейские горизонтальные связи. Нас крепко догрузили последними в секторе птурами, а у соседей не было ни одного. Зато сепарский бэтэр в полутора километрах от них прятался за бетонными блоками. Но так прятался, неталантливо, наживить можно. И в фейсбуке у нас был чатик, куда каждый из нас сбрасывал всю инфу, которую видел и знал. С нескольких ВОПов по Докучем люди в чатике делились инфой, менялись, уточняли оперативную обстановку. Нередко я писал туда «кого кроют?», и там появлялось «меня, можешь с СПГ накидать на Черный террикон?»

Короче — мы привезли две ракеты в подарок соседям.

Стоим, курим… и понимаем, что находимся на линии между двумя вопами. И тихо. И неуютно как-то. И соседей все нет. Сигарета тут же под ноги жарким оранжевым росчерком, у Сереги АКМС, а у меня — пээм с тремя магазинами. Зато фабовская ручка на нем. РПК не взял, зато ручку нацепил, идиот. Ну и, как водится, весь набор — то в одном кусту захрустело, то за спиной тумкнуло, то вдруг камень с террикона скатился.

Стою на колене, почти в дереве каком-то, очки поправляю. Запах такой вокруг… смесь стылого камня и мокрого дерева. И умом-то ты понимаешь, что скорее всего никого тут, кроме нас, двух недоліків, нету, алэ… борюсь с тем, что мы называли «поиграть в колл оф дьюти» — принять невероятно тактический вид, поднять пистолет и начать двигаться, вероятно, громко топая, хрустя ветками и пытаясь упасть на камешки. Куда-то в сторону этих вот звуков. Еще и Президент, гад такой, как сгинул в кустах напротив, через грунтовку, так и не видно и не слышно его.

На этом этапе моей жизни обязательно должен был случиться какой-то смешной случай, но на самом деле мы так и сидели с обеих сторон одной узкой, засыпанной кусками камня дороги, одной из сотен дорог Донбасса, одним из сотен вечеров войны. А потом приехали соседи, и мы еще полчаса трындели про военное, про Докучаевск, про то, как стрелять из СПГ и как еще и попадать, и кто-то из ребят рассматривал ту самую фабовскую рукоятку на пээмм-е, который я опять достал из кобуры.

Много курили, смеялись, болтали, менялись частями обвесов на автоматы, стояли, опершись спинами на остывающий грязный борт уазика, и смотрели на небо. А небо — оно ведь огромное. Черное-черное. С каплями невероятно живых звезд, окрашенных тонкими нитями то ли тумана, то ли низких облаков. Небо — оно было таким глубоким, что мы даже не сразу услышали свист.

А потом с неба упали мины.

Немного, штук сорок, начали падать прямо на ВОП. Херррасе, даже без пристрелочных. Под такими красивыми звездами вспыхивали желтые сверхновые, а мы стояли внизу и все равно смотрели вверх, и было такое чувство, когда над тобой пролетает пара стодвадцаток и падает на твой дом… странное. И очень злое.

И снова у нас тогда никого не зацепило, а к побитым осколками трубам, шмоткам и машинам мы уже давно привыкли.

И только через несколько минут после того, как шипящая смерть перестала падать с неба, я увидел, что до сих пор держу в руках пистолет и сильно-сильно сжимаю его черную рукоятку.

Так, что пальцы побелели и болели потом.

Перед сном.

— Хошь, лайфхак расскажу? — говорит Вася со своей койки.

Генератор давно выключен, света нет, телефоны заряжаются от пауэрбанок, и практически ни черта не видно в кунге. Хотя и видеть не надо — и так наизусть все знакомо.

— Давай.

— Ты знал, что Хьюстон до армии колодцы копал? Ну, такие, где бетонные кольца вкапываются по кругу, одно на другое ставится, ну и так пока до воды не дойдут…

— Знал.

— Приколи. Хьюстон, когда нервничает в наряде, копает. Я сегодня на «Шине» был — он там такого накопал за неделю, аж ходить страшно.

— Ух ты. Надо этот его талант как-то использовать.

— Ага. На «Центральный» переведем, надо щель углубить, где наряд прячется.