Московская комиссия в полном составе явилась на вахту. На входе висел черный флаг с красной полосой. Стол для переговоров не ставили.

– Убрать флаг. Построить отделение, – приказал Кузнецов.

Среди заключенных прокатился ропот. Нехотя, но начали подниматься и выстраиваться в ряды. Одеваться не стали, держа робу в руках, недовольно перекидываясь словами.

Обращаясь к гудящему строю Кузнецов начал говорить громко:

– Волынка переросла в контрреволюционный мятеж. Вы избрали органы власти, суд. Сформировали незаконные органы самообороны. А это не что иначе, как мятеж. Приказываю всем заключенным покинуть зону для фильтрации. В случае неподчинения конвой открывает огонь на поражение.

– Товарищи заключенные. Одумайтесь! Вас толкнули против Советской власти, – просто взвыл представитель Прокуратуры СССР Вавилов.

– Так если мы с тобой товарищи, вставай с нами рядом, – раздалось из толпы.

– Блефуешь, мразь! Нет у тебя права на расстрел.

– Предупреждаю последний раз! – Кузнецов повернул голову в сторону конвоя.

Залязгали затворы. Большая часть заключенных спешно направилась к выходу из лагеря. Те, кто остался, под истошные крики «Атас!»   начали разбегаться и прятаться в бараках.

– Открывайте огонь! – махнул рукой Кузнецов.

Солдаты открыли стрельбу из автоматов и пулеметов. От бараков в разные стороны полетели щепки, разбитые стекла. Пули пробивали насквозь дощатые стены и перегородки, которые стали дымиться. Послышались крики и стоны раненых.

Через неделю усмирили и шестую «женскую» зону, которая в знак протеста против расстрела объявила голодовку.

Женщины стояли под лозунгом «Свободу – народам и Человеку», взявшись за руки плотными кольцами в три ряда, скандируя:

– Смерть или воля!

К ним вышел майор, представитель администрации, и сказал:

– Если вы, гражданки политические проститутки, шпионки и им подобные, не прекратите голодовку и забастовку, не выйдете из лагеря для фильтрации, то выйдете на свободу отсюда, когда растает этот снег, – показал пальцем на межгорье, где лежал снег, который не успевал растаять даже в самое теплое лето.

Женщины не расходились и продолжали скандировать:

– Смерть или воля!

Подогнали пожарные машины и в течение часа поливали ряды из брандспойта студеной водой. Потом солдаты, оставив оружие, взяли в руки палки и начали избивать женщин по чем попало. Окровавленные, избитые тела вытаскивали из зоны, волокли в тундру и бросали.

Восстание было подавлено. Членов комитетов, активистов после страшных избиений, пыток отправили по местным тюрьмам. Днем и ночью шли допросы. Держалось еще пятое отделение.

Поздно вечером в комнату, где поселился Кузнецов, вбежал взлохмаченный испуганный Семенов.

– Ну что, полковник? Кажется, нам пришел конец!

– Кузнецов резко поднялся с кровати и упавшим голосом спросил:

– Что произошло?

– А то, что решением Пленума ЦК КПСС арестован Берия, Гоглидзе и все ближайшие помощники.

У полковника лицо исказилось в ужасной гримасе страха, веки стали дергаться. Он заметался по комнате, сбивая углы, как слепой при пожаре.

– В Москву. Срочно в Москву.

Вечером комиссия Кузнецова спешно покинула Норильск.

Администрация пятого лагерного отделения, так и не дождавшись руководящих указаний на дальнейшие действия, решила взять инициативу на себя. Последовать примеру Кузнецова и подавить бунт силой.

К этому времени по Енисею прибыло два вооруженных полка войск МВД.

На оперативном заседании обсуждался план будущих действий. Руководитель разгрома, прилетевший из Красноярска, начальник Краевого Управления МВД генерал Павлючек, развалившись на стуле, внимательно слушал выступление докладчиков, делая какие-то пометки у себя в блокноте.

Старший оперуполномоченный Егоров, немного заикаясь, начал первым:

– Я организовал группу из уголовников, более сорока человек и откомандировал их в распоряжение начальника центральной тюрьмы «Каларгон» лейтенанта Ширяева. Задачей группы будет чинить самосуд и расправу над арестованными в ходе восстания активистами, чтобы навсегда отбить у них желание на бунты.

У Ширяева заблестели глаза, он радостно потер ладоши. Все его знали как убийцу и садиста, который переломал у себя в тюрьме не один десяток заключенных. Поэтому многие из окружающих его просто боялись.

– Ты только здорово не усердствуй. А то некому будет на комбинате работать, – вступил в разговор Павлючек. – В нашем распоряжении будет два вооруженных полка войск МВД. Плюс на предприятиях прошли партийные и комсомольские собрания. Из рядов добровольцев мы создали отряд. Ребята все надежные. Они себя уже сейчас называют «карателями».

– Правильно называют, товарищ генерал. Только карательными методами мы можем подавить этих недобитых фашистов! – Ширяев встал по стойке смирно.

– Да садись ты, – махнул рукой генерал.

Мрачное здание кирпичного завода, покрытое толстым слоем производственной пыли, отделялось от пятого отделения рядами столбов с колючей проволокой. На смотровую вышку поднялись два офицера и начали устанавливать пулемет.

Полярное солнце, освещая крыши бараков, катилось по горизонту, чтобы подняться снова на востоке. Зона уже мирно спала, лишь кое-где еще был слышен негромкий разговор

Часы показывали двадцать три часа сорок пять минут, когда в лагерь на полном ходу, сметая ворота, ворвалось десять автомашин с автоматчиками.

На крышах кабин были установлены пулеметы. Солдаты, выпрыгивая из машин, открыли огонь по баракам, стреляя короткими очередями. Пулеметные очереди в щепки разносили деревянную обшивку и штукатурку. Звон битого стекла и лязганье пуль об металлические решетки слились с криками и стонами, накрыв зону пеленой пороховых газов, дыма и пыли.

Заключенные, выскакивая из помещений, попадали под шквалистый огонь. Пытаясь найти укрытие от пуль, метались по двору и между бараками, как загнанные звери. Солдаты, прижавшись спинами к автомашинам, стреляли выборочно одиночными выстрелами.

Неудержимы были в своих стараниях добровольцы – «каратели». Они подбегали к входам в бараки, стреляли внутрь и в упор, расстреливая выбегающих заключенных. Опустошив свои рожки, расстреляв все патроны, уже откровенно стали добивать раненых прикладами и штыками, даже тех, кто уже стоял на коленях, обхватив руками голову.

Через полчаса в зоне началась фильтрация. Оставшихся в живых и руководителей мятежа, причастных к лагерному самоуправлению, машинами отправляли в центральную тюрьму на расправу к уголовникам.

Тяжелораненых пристреливали или добивали штыками. Остальных раненых стаскивали в одну кучу у ворот.

На территорию отделения въехало три пожарных машины. Струями воды под напором сначала прошлись по раненым, потом по двору и баракам, смывая кровь.

Убитых никто не считал. Их грузили в самосвалы, подводы и увозили в неизвестном направлении. Часть в спешном порядке закапывали бульдозером в ямы под горой Шмидта, часть отправляли в Дудинку, где тайно сгружали на левом берегу Енисея в нескольких километрах вниз по течению.

Августа Михайловна сидела у себя в кабинете, пересматривая заявки на дневное довольствие заключенных. Каждый день приходилось исключать из списков по пять – десять человек без каких-либо вразумительных документов и актов.

В дверь кабинета постучали:

– Августа Михайловна вас вызывает начальник управления.

В кабинете начальника сидел незнакомый ей генерал, два офицера госбезопасности и ее непосредственный начальник.

– Здравствуйте, Августа Михайловна. Прочтите, пожалуйста, поочередно и внимательно, – генерал протянул ей три серых листка с телефонограммами.

Та взяла их в руки. Стала внимательно вчитываться в текст. Суть телеграмм была такова.

Начальник управления НКВД Диксона просит оказать ему посильную помощь в завершении строительства морского порта, и для проведения опалубочных работ ему необходимо девяносто заключенных строителей.