− Решение жениться − последнее, принимаемое мужчиной самостоятельно…

− Совместно с мамой, − шепнула на ухо Семёну Колодяжному Настя Жирнова.

Тамада праздничной улыбкой одарил присутствующих:

− Невеста садится на руки жениху, супруга − на шею мужу. Забудь о демократии в семье: право голоса ты сможешь получить только после зарплаты, − Жульдя-Бандя воскресил указательный палец. − Семья − это когда тебе придётся совмещать звание господина с должностью раба.

Верка Матюхина криво улыбнулась, плохо представляя своего непутёвого Жорку в звании господина.

− Брак − это когда ты, минуя постриг, обрекаешь себя на вечное послушание.

Жульдя-Бандя понял, что никто ничего не понял, поскольку уже три поколения пролетариев было заражено атеистической проказой, и поспешил продолжить.

− Если тебе изменила жена, радуйся, что она изменила тебе, а не отечеству (А. Чехов)!

Дружка − Ирина Сильченко, близняшка невесты, доселе нейтрально воспринимавшая интеллектуальные потуги поздравителя, взорвалась, как пороховая бочка, размазывая по щекам слёзы, слегка подпачканные тушью для ресниц.

− Если невеста к другому уйдёт, то неизвестно, кому повезёт, − шепнула баба Мыколы Хмеля − Марина, в девичестве Старых, снохе, оставив её мучиться сомнениями, та за красных или за белых.

− Никогда не спорь с женой: переспоришь − сочтёт тебя консерватором, проспоришь − дураком!

− А концэрватори − це ти, хто замисто мьяса жруть концэрвы? − поинтересовался Горшок, Митька Гончаров, родной дядя близняшек.

− Це ти, кто заместо консервов жруть мясо, − передразнила Мария Макашева, училка из Поповки, вероятно, одна из немногих понимающая значение этого слова.

− …Бойся друга, а не врага, − не враги нам ставят рога! (И. Губерман).

Внимание общественности переместилось на Сосунка − Мишку Сибилёва, который нынче находился при должности, по левую руку от жениха. Они дружили с пелёнок, поскольку родители были кумовьями, но это не мешало Сосунку флиртовать с сёстрами. Мишка покраснел, стыдливо пряча глаза…

Сосунком его прозвали потому, что он до четырёх лет не мог расстаться с соской. Родители как-то забрали её и при нём выкинули в печь. Мишка долго ворошил кочергой перегоревшие угли в печи, после чего забрал соску у полугодовалой сестрички.

Сосунок был патологическим себялюбцем. Он любил себя настолько, что, казалось, готов был сам себе отдаться, что технически исполнить было крайне сложно. После того, как отрочество приказало долго жить, его любимым занятием стало самолюбование в зеркале. И нечаянный возрастной прыщик на лице наносил тяжёлые моральные увечья его лирической натуре.

Впрочем, иногда наступали моменты, когда его обуревали противоположные чувства: он открыто себя ненавидел. Это происходило, когда он под стрёкот кузнечиков, пение луговых фиалок или тоскливое сопрано влюблённого соловья низвергал из себя то, что опускало на грешную землю. Запахом и всем своим видом оно показывало прозаическое начало бытия, никак не гармонирующее с чем-то возвышенным, трепетным и волнительно-обворожительным.

Сосунок вместе с Жоркой служил в «королевских войсках» − стройбате, однако вернулся в переплетённом аксельбантами мундире, с целой галереей знаков отличия: «Воин-спортсмен» трёх степеней, знак «Гвардия», хотя часть не была гвардейской, «Отличник ВДВ», «Отличный танкист», «Отличник боевой подготовки», «Отличник-морпех».

Он, как доминирующий самец, два месяца шарахался по Атаманску в парадном мундире и белой, в голубую полоску тельняшке десантника, пока над ним не стали откровенно потешаться, называя его «отставной козы барабанщиком», «застуженным сержантом» и «юбилейною копейкой».

Сосунок честно отгулял положенные 60 дней и устроился на МТФ скотником, что вполне гармонировало с его образованием, пролетарским происхождением и скудной родословной. Мундир был заброшен в сундук, поскольку плохо сочетался с его скотской должностью…

− Бог шельму метит, − кивнув в сторону дружка, шепнула старая Цынриха Нюре, старшей из «трёх девиц». Глаза Цындрихи, казалось, утонули в глазницах, чтобы схорониться от творящегося в умирающей империи бардака.

Сосунок, дабы нейтрализовать лукавые взгляды на свою персону, с деланным равнодушием принялся уничтожать отливающий золотом кусочек копчёной скумбрии.

Полный рефрижератор слегка подпорченной рыбы привезли днём ранее на свинарник: ту, которая без запаха, работники несли по хатам. Жорке, в связи с событием, дозволено было взять два пуда, поэтому крестьянский деликатес присутствовал даже на столах третьей категории, для гостей эконом-класса, рядом с сараем.

Жульдя-Бандя сделался серьёзным, как на панихиде:

− Помни, ревнивым мужьям жёны изменяют чаще и с удовольствием!

− А Белла своему редко и без удовольствия! − протрубил Упырь, указав на блондинку напротив.

Взрыв смеха разверз пространство. Белла, а с нею рядом Василий, муж-красавец, хохотали, словно речь шла об их соседке.

…Белла жила с ним на первой Беляевке, работала дояркой на МТФ. Была плясуньей и самой голосистой в округе. Однако Господь напрочь обделил её внешностью. Полный ажиотаж пропорций: длинное туловище, короткие кривые ноги, мужские стопы, толстые пальцы на длинных руках, а на тонкой шее − внушительная круглая скуластая голова, походившая на посаженную на кол тыкву. При этом − добродушная, жизнерадостная, с притягательной улыбкой, вовсе не казалась неполноценной или ущербной.

Белла любила Василия всего: целиком и по отдельности. Но противоположные чувства у неё возникали только тогда, когда ей на глаза попадалась незакрытая упаковка с зубным порошком…

Жульдя-Бандя принял всеобщий восторг и веселье только на свой счёт. Сполна насытившись вниманием пролетариев, возгласил:

− Итак, дамы и господа, сегодня мы стали свидетелями того, как молодые, поменяв свободу на традиции, возвращаются в наше конституционное пространство уже в качестве мужа и жены! Примите наши собо… пардон, поздравления и скромный подарок.

Он вознёс стодолларовую купюру, как святыню, подошёл к молодым, нанести официальное вручение.

Шокируя хуторян столь щедрым подарком, поздравитель вручил ассигнацию почему-то невесте. С удовольствием поцеловал её в розовую щёчку, пожав лопоухому жениху руку.

− Но это, дорогие граждане и старушки, ещё не всё! − посланник его королевского высочества придал указующему персту восклицательное положение. − Его преосвященство дарует молодым евнуха! − он указал на Фунтика, который на радостях, что не пришлось спасаться бегством, готов был снести даже столь дерзкую шутку товарища.

Близняшки − натуральные блондинки, смеялись, не в силах сдержаться, под напором мощного темперамента непрошеного, но уже столь желанного гостя.

Друзья выпили. Жульдя-Бандя возопил:

− Горько!

Тут, с некоторой заминкой, под балалайку грянул туш. Это было очень забавно, как если бы под балалайку − похоронный марш.

Гармонист Тарзан, который должен был играть с балалайкой дуэтом, виновато улыбался, пытаясь вынуть запавшую басовую кнопку. Справившись, он присоединился, но по причине того, что кнопка запала снова, слышалось монотонное шипение, будто это шипела накопившая на невестку яду Верка Матюхина.

Муся не поспевал за Тарзаном, коему было глубоко наплевать на него и на его балалайку, и мелодия больше походила на парафраз. Зато посредством Муси устранялось шипение, издаваемое гармошкой Тарзана.

Муся − Валентин Мусыгин, жил с Мосей − Веркой Мосиной, в Каюковке. Он в совершенстве знал три-четыре десятка аккордов и считал себя лучшим балалаечником всех времён и народов, хотя общественность с ним этого мнения не разделяла.

У Муси был покатый, как у шимпанзе, лоб, хотя своей конституцией и повадками он более походил на глупую суетливую макаку. Летними вечерами он частенько выл за двором какую-нибудь безысходно-лирическую, прилаживая слова к известным ему аккордам. Мося в тени лавров Муси, пожиравшего её харчи, чувствовала себя генеральшей, беспременно сопровождая его на всех мероприятиях.