– Это мы на Чёрном море, – сказала Аня у него за спиной. Теперь она была в свежей футболке и широких льняных штанах, волосы расчёсаны, приглажены и стянуты в тугой хвост.

– Вот как, – без интереса отозвался Филатов. – Чем же вам Японское не угодило?

– Оно прекрасно. Просто мы путешествовали.

– Автостопом? – почему-то спросил Михаил.

Аня искренне удивилась.

– Да. Откуда вы знаете?

Филатов почувствовал, как тоскливо сжимается сердце. Аня, всё больше изумляясь, смотрела, как он берет её гитару, садится и уверенно пробует звучание, прислушиваясь и чуть подтягивая колки. Она, боясь спугнуть его порыв, осторожно опустилась на стул. Он взял несколько пробных аккордов, и Аня почувствовала его смутную неуверенность, словно он не играл уже очень давно.

– Не знаю, слышали вы такую старую песню или нет… вряд ли, конечно.

Он начал играть, и Аня мгновенно узнала песню. А голос у него был приятный, хотя пел он негромко:

Нет мудрее и прекрасней средства от тревог,

Чем ночная песня шин…

Аня тихонечко подхватила:

Длинной-длинной серой ниткой стоптанных дорог

Штопаем ранения души…

Он перестал петь и взглянул на неё.

– Знаете, – сказал он тихо. – Всё-то вы знаете.

– Нет, – сказала Аня так же тихо. – Не всё. Я-то думала, что вас я узнать успела. Оказывается, ничуть.

Филатов поставил гитару на место, и Аня ощутила сожаление.

– Вы думали, что я сатрап, правда? – он усмехнулся.

– Я никогда так не думала и сейчас не думаю.

– А что же вы обо мне думаете? – он постарался задать вопрос небрежно, словно ответ его вовсе и не интересовал, но вдруг понял со всей серьёзностью, что ждёт этого ответа, как ничего другого в жизни.

– А разве вам интересно, что о вас думают ваши… сотрудницы? – невинно поинтересовалась Аня.

– Ах, вы, колючка! – тихонько рассмеялся Михаил, и она тоже улыбнулась, почти как на фотографии. По окнам колотил дождь, и он вдруг ощутил такую расслабленность и нежелание никуда идти, и такую острую потребность щелкнуть клавишей электрочайника и завести долгий неспешный разговор… ну хотя бы о Чёрном море и об автостопе. И он так испугался этих неожиданных мыслей и ощущений, что резко поднялся, запахивая плащ.

– Прошу извинить меня, Анна Егоровна, но у меня сегодня еще встреча в мэрии.

– В чем же цель вашего… неожиданного визита? – спросила Аня вежливо и холодно, хотя ей прекрасно была ясна эта самая цель. Как ненадолго он открылся… думала она мучительно… как мало я успела узнать.

– Собственно, все и так ясно, Анна Егоровна. Я пришел просить прощения за своё недостойное поведение и … оскорбление вашего достоинства.

Вышло как-то коряво и высокопарно, и вовсе плохо. А она смотрела на него ледяными глазами, которые еще минуту назад были такими тёплыми и весёлыми. Ему хотелось завыть от злости.

Она могла его здорово и с полным на то правом помучить сейчас, и он ждал этого с обречённостью и остервенением. Она могла посмеяться над ним, даже попытаться унизить. И неизвестно, сможет ли он это выдержать или захлопнет её дверь навсегда. Но она ему нужна, и он не мог просто так отказаться от неё. Это была суперсекретарша, и ради неё стоило побороться – такой мыслью он пытался развлекать себя всю дорогу до её дома, впрочем, не слишком успешно. Он ждал, ждал её слов, чтобы правильно выбрать тактику, чтобы выйти с минимальными потерями для своей обострённой гордости, но она молчала, и это было хуже всего. Она не нападала, оставляя его в бессмысленной и беззащитной ситуации, и ему пришлось продолжать:

– Вы – ценный сотрудник… Я нуждаюсь в вас.

– Вы нуждаетесь в моих драгоценных мозгах? – уточнила Аня спокойно.

Эта женщина когда-нибудь ответит за все свои колючки, подумал Филатов яростно. Когда-нибудь он сделает с ней что-нибудь… особенное.

– Я нуждаюсь в вас, – повторил он, почти потеряв самообладание. – В вас! В вашем профессионализме, в вашей личности, в вашей энергии. В вашем спокойствии и рассудительности… вашей искренности и прямоте. И в вашем уме, конечно. Я повышу вам зарплату, оплачу санаторий – любой выбирайте, оплачу лечение, – он помолчал и добавил тихо. – Простите меня.

Она смотрела, как он ломает свою гордость – ради неё. Неужели только из-за её профессионализма этот жуткий гордец терпит сейчас такие муки?

Она оценила сию титаническую борьбу.

– Я принимаю ваши извинения. Собственно, я думала, что не вернусь никогда. Но вы меня здорово удивили, Михаил Иванович, придя сюда. Мне очень приятно… – она вдруг охрипла и сильно закашлялась.

Его руки обхватили её за плечи, приподняли со стула, и он повёл её в комнату. Уложив её в кровать и накрыв одеялом, он присел рядышком.

– Я поеду сейчас, Анна Егоровна. Мне действительно пора, – он распечатал ей ещё одну таблетку. – Включите ваш телефон, я буду иногда звонить. Поспите пока. И выпейте, Нина же сказала.

Аня послушно проглотила таблетку и запила.

– Не надо повышать зарплату, и санатория тоже не надо, – прохрипела она, отдышавшись. – Я три дня дома полежу, и всё будет в порядке.

– Надо, – жёстко сказал Филатов. – Я снова ваш босс и нечего спорить.

– Не люблю я санаториев, – рассмеялась Аня, – Я дома быстрее оклемаюсь, правда. И можно мне материалы на дом присылать, у нас же там завал.

«У нас», – повторил про себя Филатов, и ему почему-то стало приятно.

– Глупости, – улыбнулся он. – Я сожалею, но мне нужно ехать.

Аня кивнула и беспомощно улыбнулась, бессознательно вспоминая живое тепло и силу обхвативших её рук.

– Конечно, босс. Дверь сама захлопнется. До свидания, Михаил Иванович.

– До звонка, Анна Егоровна. Поправляйтесь.

Ощущая себя полным идиотом, он рухнул за руль своей оливковой «Тойоты-Лэндкрузера». И что он, спрашивается, сейчас делал? И на кого он был сейчас похож? На главу преуспевающего инвестиционного холдинга «Транс-Инвест»? Ох, как бы не так! Хорошо, что водителя он сегодня отпустил, а то совсем бы оконфузился. Он никогда не смущался своих визитов к любовницам и частенько ездил туда с водителем, а сейчас он был счастлив, что о его визите никто ничего не знает.

В мэрию он безнадёжно опоздал. Надо было Ваську-зама посылать, для этого, в конце концов, он и нужен, а то сидит в своём шикарном кожаном кресле, важно надувает щёки, работая, по сути, с мелочёвкой. Дурацкая привычка всё хоть сколько-нибудь значимое делать самому, оставшаяся с прошлых времён, теперь превратилась почти в порок, мешающий жить. Да что там жить – дышать! Дышать уже было некогда!

Он машинально повернул ключ, и двигатель сыто и тихо заурчал. Сердце до сих пор стучало бешено и больно. Отъезжая от слегка обшарпанного двухэтажного дома, Михаил всё же не удержался и бросил взгляд на два окна, в которые продолжал стучаться мелкий дождик.

«Кто же ты, чёрт возьми, такая, Анна Егоровна, и что тебе от меня надо? И, самое главное, что мне-то от тебя надо?»

Подняв тучу брызг из-под холёного оливково-серебряного борта, джип мощно рванулся вперёд и растворился в промозглом владивостокском тумане, чуть подсвеченном начинавшими загораться уличными фонарями.

Филатов сидел в своём кабинете с самого утра, потому что сбежал от Милы, всё пытался засесть за работу и всё никак не мог. Он вскакивал, выглядывал в ещё тёмное окно, за которым мрачно чернело осеннее море, метался по кабинету, хватая в руки что ни попадя, словом, был зол, неустроен, и день не задался. От злого безделья он вышел в приёмную и зачем-то сел в секретарское кресло, вот уже почти неделю пустовавшее. Он сидел, мрачно уставившись в мёртвый чёрный монитор компьютера, и старался хоть как-то затянуть мерцавшую внутри себя пустоту. Эта пустота всегда появлялась там после посещения любовниц. Он ненавидел эту пустоту и боролся с ней, как только мог, но не помогало ничего: ни кофе, ни таблетки, ни алкоголь, ни самовнушение, ни работа. Примерно через полдня пустота потихоньку рассасывалась сама, но эти полдня всегда тянулись для него столь долго, что ему хотелось на полном серьёзе выйти на пирс и свалиться кулём в холодное грязное море, чтобы пустота соединилась с пустотой и всё кончилось.