– Чайку попьем? – спросила она.

– Я еще в семь свежий заварила. Кто же знал, что ты до ночи проторчишь, – они отправились на кухню.

Аня очень любила свою кухоньку. Там было очень уютно и почти всегда тепло даже в стылые, промозглые зимние дни. Но сейчас в Приморье разгар бархатного сезона и окно под вышитой тюлью приоткрыто. Попугай пронзительно желтого цвета по кличке Лимон недовольно чирикал, запертый в клетке.

Нинка только ахала, слушая подробности Аниного приема на работу. И Аня тоже разошлась, забыв про усталость. В конце концов, не каждый день приваливает такое счастье. Напившись зеленого чаю с липовым медом и всякими дорогими конфетами, прикупленными по случаю торжества, они хохотали, развалившись на кровати, над Аниными приключениями, пока их совсем не сморило.

Нина часто оставалась ночевать у Ани. Она позвонила родителям, поболтала с ними немного и ушла в ванную. Аня лежала уже под одеялом, уставившись в потолок. Голова гудела, словно набитая какими-то железками. «Может, у меня и впрямь там микросхемы» – заторможено подумала она. «Секретарь, компьютер и насмешница…».

Нина вернулась уже в ночной рубахе, пахнущая свежестью и, как ни странно, чем-то лесным, неуловимым. Никакие, даже самые изысканные духи не способны создать такой чудесный аромат.

– Знаешь, – сказала она серьезно, забираясь под одеяло. – Мне тут показалось…

У Ани немедленно ёкнуло в груди. Ну вот, дождалась. Она потянулась и выключила свет, заранее смиряясь с неизбежным. Нинка, конечно, с виду хохотушка и простушка, но людей видит насквозь, порой сама этого не замечая.

– Ну, давай, вываливай… чего уж там.

– А что! – рассмеялась Нинка и весьма чувствительно пихнула её в бок. – Вы ведь очень похожи, судя по твоему рассказу.

– Иди ты… – сил не было достойно отбрехиваться.

– И он тебе понравился! Ну признайся!

– Не знаю… Что-то зацепило, конечно. Но пропасть между нами… чего смеяться.

Нинка помолчала.

– Знаешь, Анька. Всё ведь не случайно. Ты не дёргайся и не злись. Ну и что, что не «в теме». Дядька-то неплохой, хоть и бизнесмен. А, может, у него чистые помыслы!

– Ну-ну, – недовольно и сонно пробурчала Аня. – Давай спать.

– Давай.

И она тут же мягко засопела, отвернувшись к стенке.

А Аня еще долго лежала с открытыми глазами, глядя, как отсветы фар редких ночных машин бороздят потолок.

– Ну конечно, жизнь – это борьба! – Филатов разгорячился. – Интеллигенты и альтруисты – это, по сути, паразиты общества! Вот, взять хотя бы умного, но бедного Карла и его богатого друга – промышленника Фридриха! Кто у кого на шее сидел?

– У вас своя колокольня. Высокая и позолоченная. Вам с неё, конечно, виднее.

– Я своим трудом и хребтом эту колокольню строил! – Михаил Иванович резко остановился и глубоко вздохнул, успокаиваясь. – У вас прямо дар выводить меня из себя, Анна Егоровна!

Аня внутренне съёжилась.

– Ну при чем тут мнение какой-то секретарши! – отпарировала она. – Вы же большой человек, могли бы и не снисходить… со своей колокольни.

Филатов, в привычной уже ей манере, остановился напротив и опёрся пальцами на столешницу. Она упрямо смотрела ему в глаза, не в первый раз задумываясь, сколько еще она продержится на этой работе.

– Ладно, Анна Егоровна, – он взглянул на часы. – Идите, пообедайте.

Аня послушно поднялась. Филатов продолжал стоять напротив.

– Почему не заглядываете к Петру? Он про вас спрашивал.

Аня сильно смутилась и не успела это скрыть. На щеках проступил слабый румянец. О, она была бы не прочь вкушать прекрасные блюда, приготовленные Петром Афанасьевым. Вот только боялась, что влетит это удовольствие в копеечку. А она уже заказала первую партию леса на строительство.

– Я… я не могу тратить много денег на еду, – Ане было тем более неприятно говорить об этом после только что состоявшегося спора. Вот тебе и благородно-голодная интеллигенция налицо, под крылом у благодетеля-финансиста.

– О чём вы говорите? – довольно сухо поинтересовался Филатов. – Вы питаетесь за счет компании. Это не будет высчитываться из вашей зарплаты.

– Спасибо за благотворительность, – не удержалась Аня. – Не хочу сидеть ни у кого на шее. Даже у фирмы, которая может себе это позволить.

Она вздрогнула, когда ладонь Филатова грохнула по ее столу. Машинально отметила про себя, что электроника не любит такого обращения. Она стояла перед ним, как маленькая провинившаяся девочка перед грозным родителем с ремнём в руке.

– Идите обедать, Анна Егоровна, – прошипел гендиректор. – А не то…

– Вы меня уволите, – прошептала Аня. – А я не боюсь, вот, – она даже тихо хихикнула.

Филатов смотрел на нее, как ястреб на цыплёнка. Да что за характер, – в который уже раз подумал он. И ведь с виду – одна мягкость и нежность. Скромная, светловолосая, сероглазая. Миленькая, но не красавица. И довольно плотная фигура скрыта под простым темно-серым костюмом. Ничего в ней нет от охотницы за мужскими черепами, не похожа она и на старую деву. Но он чувствовал Силу. Он чувствовал внутренний огонь, скрытый за простой внешностью. Она никогда не пыталась провоцировать его, и если бы не он сам, она просто работала бы за своим столом, варила без лишних слов прекрасный кофе, ела в общей столовой и вечером уезжала на автобусе домой. Но раз за разом, вот уже в течение месяца какой-то бес заставлял его делать набеги на эту скромную крепость. Даже Мила, его очередная большая страсть, начала чуять неладное и в прошлый раз попыталась прощупать почву: заявилась напрямую к его секретарю. Анна Егоровна перенесла неожиданную бурю спокойно и с достоинством. Только потом очень вежливо попросила его улаживать дела со своими девушками самому, что привело его в неописуемую ярость. Хотя её правоту он не мог не признать. И теперь вот она стоит перед ним и храбро улыбается, хотя тонкие пальцы вонзились в ладони. Красивые пальцы… ногти коротко подстрижены, никакого маникюра. Филатов вдруг понял, что именно такие пальцы ему нравятся – простые и естественные, как у ребенка.

– Идите, идите, – он внезапно успокоился. – Не уволю я вас ни за что. Даже если сами попросите. Сходите к Петру, ему будет приятно.

Она улыбнулась. Просто и открыто.

– Хорошо, Михаил Иванович. Обязательно схожу.

Аня вышла из приемной, стараясь унять колотившую ее дрожь. В коридоре никого не наблюдалось, и она побежала к лифту со всех ног, мечтая только об одном – вырваться отсюда на свежий воздух.

День был хмурым, море – серым с редкими белыми барашками, но ветер приятно холодил разгоряченную голову. Аня не накинула куртку, и кожа на руках покрылась пупырышками. Она сделала короткую дыхательную гимнастику и почти успокоилась. Хотя глаза все равно наполнились слезами. Аня сморгнула их, не растирая, чтобы не покраснели глаза. Сморгнула еще и еще.

– Это ведь ненадолго, – прошептала она сама себе. – это ведь мне зачем-то нужно. Зато я построю свой маленький домик. И никто, слышите, никто не помешает мне больше жить так, как я хочу. Чтоб вы треснули все с вашей системой, и ты, Филатов, в первую очередь! – она в сердцах пнула маленький камушек. Море едва не зацепило ее шипящей волной, и Аня словно опомнилась.

– Прости, Вселенная, – она посмотрела вверх, в серо-молочную пелену облаков. – Ты знаешь, я тебя люблю, – она почувствовала знакомую теплую волну в груди, и боль стала понемногу таять. – Я сама выбрала себе судьбу. И я все равно счастлива!

Улыбаясь сквозь слёзы, она обхватила себя руками и медленно пошла вдоль линии прибоя.

Она шла, и воспоминания окутывали ее прозрачной пеленой, смешиваясь с горько-соленым запахом Великого океана…

… – Шире! Растягивай пальцы! Ещё! Ещё, я сказала!

Сухой щелчок линейки. Попало по костяшке, и игла боли пронзила руку. В горле собрался тугой горячий ком.

– Я не могу больше, Анна Георгиевна…