Боже, как она его достала!

Его пальцы осторожно погладили рисунок на тарелке.

Почему она так легко сдалась? Ведь ей нужны были деньги, она и сама об этом говорила. Ах, нет, она говорила про мечту. Горячая яростная волна гулко шмякнулась в грудную клетку. Какие там мечты у взрослой одинокой девицы! Тьфу!..

Неужели сама рисовала? Пальцы пробежались по кайме. Не может быть. Вот чудо в перьях! Что ему делать теперь с этой тарелкой?

Что ему делать теперь без неё?

И вдруг стало больно.

Как она посмела уйти?

Захотелось лечь на пол и раскинуть руки.

Он всегда был одинок. Только мама и сестрёнка. Больше никого. Только эти женщины не сливались для него в одно смазливое и алчное, жадное, ненасытное, кровососущее женское лицо, всегда похожее на то… из молодости, из зелёной юности.

Анна Егоровна тоже не сливалась, внезапно мелькнула мысль. Это был доселе незнакомый ему хищный женский подвид. В том, что этот подвид, мутировавший, словно вирус гриппа к очередному сезону, намного более опасный, Филатов не сомневался. Как вовремя он от неё избавился!

Она молчала, когда он на неё орал. Вся из себя холодная и невозмутимая, как статуя американской Свободы.

Только плечи чуть вздрагивали.

Боль, словно свернувшийся в груди маленький злобный дракон, стремительно распрямилась. Филатов вздрогнул.

Ни слова не сказала в свою защиту! И неподвижные серые глаза смотрели прямо в его зрачки.

Длинная зубастая драконья пасть вцепилась в сердце.

Она просто сильнее его. Он это понял с самого начала, но ни за что бы себе в этом не признался. Она сильнее, храбрее, мудрее. Она добрая… Она так и осталась стоять, когда он хлопнул дверью.

Дракон разрывал ему внутренности, рыча и полыхая пламенем.

Тарелка врезалась в стену и разлетелась вдребезги. Он метался, злился, ненавидел себя, но знал, что он побеждён, и всё теперь бесполезно. Да и секретарь она первоклассный, и чутьё у неё превосходное – попискивали трусливые мыслишки, приводя его в бешеное отчаяние. И он снова упал в кресло, тяжело дыша. Постепенно он запихал обратно злобного дракона, громадным усилием заставил его свернуться в кольцо и утихнуть.

Догадалась она или нет, что победила?

Догадалась или нет?

Гудки неслись над залитым дождём Владивостоком.

Никто не отзывался…

– Она очень больна, у нее сильный жар, она спит. Приходите позже, через пару дней, – услышала Аня знакомый женский голос сквозь ватную темную тишину.

– Боюсь, я должен её увидеть именно сейчас, – сказал мужской твёрдый голос.

Женский голос возмутился:

– Я прекрасно знаю, что вы – её начальник, но не брат же и не муж. Так что извините, я вас не пущу.

– Тогда мне придется войти без приглашения, – невозмутимо ответил голос, послышалась какая-то возня, и женщина воскликнула:

– Да что вы себе позволяете!

Аня с трудом разлепила глаза. Очертания комнаты немного расплывались. В этот момент в комнату шагнул Филатов, в рукав плаща которого вцепилась негодующая Нинка, таращившая на него свои большие черные глаза. Эта картина была так восхитительно нелепа, что Аня фыркнула и с трудом вытолкнула через непослушные губы:

– Отпусти его, Нинка, это не разбойник, это мой шеф. Бывший…

– Настоящий, – спокойно произнес Филатов, внимательно разглядывающий Аню из-под нахмуренных бровей.

Аня вдруг всей кожей ощутила, какое жалкое зрелище она сейчас собой являет: растрепанная, с лихорадочными пятнами на щеках и нездоровым блеском в глазах, лежащая под толстым одеялом. Рядом обнаружился стул с неизменными атрибутами больного человека – кружкой, упаковками таблеток, термосом, шприцами. Когда Аня увидела шприцы, она тут же ощутила, как ноет ее заднее место, в которое подруга успела чего-то натыкать. Голова ее гудела как рельс, по которому только что промчался груженый состав, а горло драло так, будто она месяц сидела на диете из кактусов.

– Я пыталась его не пустить, между прочим! – воскликнула разъяренная Нинка, готовая оторвать Филатову рукав, а то и чего-нибудь еще. С яростной Нинкой лучше не связываться, это Аня знала по собственному печальному опыту. Как-то они разругались по какому-то идиотскому поводу, и Нинка пропала на полгода, успев расколотить Анину любимую вазу. Они обе очень страдали от этого разрыва, потом долго и упорно ревели, когда помирились и даже нешуточно напились, но с тех пор Аня всегда старалась не распалять вспыльчивую подругу. Так что Филатов был в нешуточной опасности, о чем он, впрочем, ничуть не переживал. Он улыбнулся Нинке и осторожно отцепил ее руку . Потом невозмутимо откинул полы щегольского тёмного плаща и уселся в кресло, стоявшее рядом с Аниной кроватью, словно делал это всю свою жизнь. Нинка, опешив от такой наглости, уже открыла рот, чтобы закатить невиданный скандал, но Аня умоляюще посмотрела на неё:

– Не надо, Нина, пожалуйста!

Нинка зверски посмотрела на Аню и мгновенно переключилась на неё, чего Аня, впрочем, и добивалась.

– А ты тоже хороша, красавица! Ни привета, ни звонка! На звонки тоже отвечать не надо – зачем?! Помирать, так в гордом одиночестве! Ладно, я медсестра! Ладно, ключи есть!

– Я не собиралась помирать, – тихо буркнула Аня.

Пока Нинка устраивала Ане выволочку, Филатов рассматривал Анино жилище. Всего одна комната, как он успел заметить. Простая, скромная, но не без изящества обставленная комнатка с приятными картинками на стенах. Почему-то не удивило его отсутствие телевизора. Не удивил дорогой ноутбук на столе с хорошими колонками, знакомые кленовые листья в вазе на подоконнике и множество комнатных растений в изящных горшках. Не удивил книжный стеллаж, забитый книжками по самое некуда и разнообразные симпатичные сувениры, торчащие то тут, то там. Но были и вещи, заставлявшие задуматься.

Портрет смутно знакомой красивой женщины на стене с усталыми тёмными глазами. Впрочем, некоторое сходство с Аней навело его на мысль, что это её мать, хотя Ане не досталось ни материнских оленьих глаз, ни изящно изогнутого рта. В голове что-то назойливо мелькнуло, но Филатов не успел схватить за хвост быстро скользнувшую мысль.

Стопка зелёных книг рядом с Аниной кроватью заставила его брови поползти вверх. Он, конечно, слышал о «Звенящих кедрах России», но эти книги и люди, их читающие, вызывали у него легкое справедливое презрение, как и у любого нормального человека, столкнувшегося с какими-нибудь сектантами. Как связать с этим всем его умную, необычную и интересную секретаршу, он не знал. Что это могло означать? Скука? Нет, от скуки не держат книги возле кровати и не закладывают в них столько закладок. Развлечение? Так называемый «духовный поиск»? Он поразмыслил еще немного, но за недостатком информации отложил все размышления и выводы на потом.

Нинка уже спустила основной пар, но Аня видела, что теперь ее снедает жгучее любопытство. В общем-то, Ане было безразлично, что Филатов приехал к ней извиняться, в чём не могло быть сомнений, хотя раньше масштаб подобного события заставил бы ее глаза вылезти на лоб. Вся её боль и огромная обида, причиненная этим человеком, уже успели трансформироваться в обыкновенную, хоть и тяжелую болезнь. Аня давно научилась прощать. Но она чувствовала, как место ее робкой влюбленности медленно занимает спокойное разочарование. Ее обычное неверие в любовь. Ей захотелось на свою землю, хотя за окном было пасмурно и промозгло.

– Нина, ты не обидишься…

– Обижусь, – мгновенно среагировала Нина. – Но я и так с дежурства сбежала.

Она сердито зашуршала упаковками таблеток. Аня печально вздохнула. Ссориться с Нинкой ей хотелось еще меньше, чем выяснять отношения с Филатовым. Пить таблетки – тем более. Но Нинка была непреклонна.

– Вот это ты пьешь сейчас. Это – через полчаса. В термосе – отвар шиповника. Можешь медом подсластить. Шиповник чтобы весь к вечеру выпила.

Она встала и несколько неохотно, как показалось Ане, потянулась за сумкой.