У него всегда был хороший вкус на красивых женщин, в конце концов.
========== «Содержанец», Корбан Яксли(/)Люциус Малфой. ==========
Люциус его ненавидел. Корбан Яксли учился на несколько курсов старше и по школе Люциус помнил его надменным дружком Беллатрикс, который вечно пропадал на квиддичных тренировках и гонял команду и в хвост, и в гриву — в квиддиче он был хорош, и это, наверное, было одним из немногих его плюсов, потому что в остальном Яксли был отвратителен до зубовного скрежета.
Он курил горькие магические сигареты за углом мужской раздевалки и частенько появлялся в гостиной будучи пьяным вусмерть — Люциус помнил это, потому что становясь действительно пьяным, Яксли флиртовал со всем, что флиртуется, включая его самого. Любовная лихорадка Яксли не обошла стороной даже кошку Филча, наверное.
А ещё Люциус ненавидел его за то, что Корбан, не моргнув и глазом, взял на его место в команду какого-то полукровку с младшего курса.
— Прости, Люци, — намеренно коверкая его имя, хмыкнул тот, небрежно прикуривая от огонька с палочки Беллы, — но он хоть полукровка, но летает лучше тебя. Не обижайся.
Белла захохотала, обнимая его за шею и улыбнулась до того довольно, будто сама попросила его поставить Люциуса на место.
Этого он так и не простил, поэтому, когда вернувшись домой на каникулы после пятого курса, Люциус обнаружил Яксли в махровом розовом халате с зубной щеткой, то пришел в бешенство.
Яксли трахался с его отцом. Люциус знал то, потому что видел все не раз — и то, как отец улыбался, глядя на Корбана; и то, как целовался с ним, не стесняясь ни белого как полотно Люциуса, ни ошарашенной Нарциссы, все это доводило его едва ли не до трясучки и приступов неконтролируемой ярости.
Отец покупал Яксли дорогие шмотки, в которых тот, не стесняясь, ходил — и мантии от знаменитых французских кутюрье, и коллекционные туфли, и пижонские бриллиантовые запонки, при виде которых у Люциуса начиналась стойкая аллергия, потому что… черт побери, Яксли жил у них, курил и пил, одевался за счет отца, но принимал все его подарки с таким видом, будто получал нечто должное.
Но больше всего Люциус ненавидел его за один-единственный разговор, который едва ли не вылился в кровопролитную жестокую драку с членовредительством, но отец вовремя вмешался, чтобы он, упаси Мерлин, не испортил смазливую мордашку его любовничка.
— Ты же его не любишь, — Люциус тогда схватил Яксли за воротник, подкараулив в коридоре около столовой, когда тот не ожидал, — зачем тогда приходишь?
Яксли взглянул на него с насмешкой — глаза у него были небесно-синие, яркие, наивно-невинные, но тонкие губы мгновением сложились в кривую ухмылку, будто он услышал что-то очень забавное, но отвратительное.
— Злишься, что папочка любит меня больше тебя? Остынь, Люци. Подкинуть пару сиклей на конфетки?
И тогда Люциус, не сдержавшись, ударил его кулаком в лицо до того, как их успели растащить. Но Яксли улыбался даже тогда, когда утирал кровавые слезы с щек и подбородка, ядовито и надменно глядя на него из-за плеча взволнованного Абраксаса — он был победителем жизни даже тогда.
Но когда отец умер, то Яксли не плакал на его похоронах. Он просто стоял рядом с гробом — бледный, явно с похмелья, с растрепанными светлыми волосами, в строгом чёрном фраке, стоял и курил. Руки у него тряслись.
Люциусу не было его жаль.
========== «Странность», Гарри Поттер/Гермиона Грейнджер. ==========
В тот сонный предрассветный час над Годриковой впадиной вились мягкие молочные облака, прячущие под собой тёмное хмурое небо, которое словно готовилось к чему-то мрачному и неизбежному.
Гарри устроился в саду в жестком плетеном кресле с книгой; Кричер услужливо поставил перед ним чашку с кофе и тарелку с овсяным печеньем. Он любил сидеть так все последние года: перед самым рассветом природа расцветала мазками красоты и сверкала так чисто, что он только и мог, что восхищенно улыбаться. Жаль, что его друзья не умели ценить эти чуткие прекрасные мгновения — Рон был слишком грубоват для этого, Джинни это не интересовало, а Гермиона… А Гермионы не было рядом, чтобы разделить с ним эту красоту.
Она появилась с первыми лучами солнца – прошла через защиту дома, разорвала небрежно все плетения, словно нож вонзился в масло. Гарри выхватил из кармана палочку, а безумная незнакомка остановилась на расстоянии вытянутой руки.
— Милый, ты не узнал меня? — её негромкий мелодичный голос отчего-то показался ему знакомым; женщина откинула с лица чёрный капюшон – в нежных солнечных лучах её глаза блеснули красным.
— Привет, Гарри. Я соскучилась, – она протянула к нему тоненькие руки, а потом беззастенчиво кинулась на шею. Его обдало запахом приторно-сладких духов с каким-то непонятным металлическим привкусом.
Гарри вдохнул её запах всего один раз — и пропал.
— Представляешь, милый, — весело щебетала Гермиона, разливая по бокалам бутылку красного полусладкого вина часом позже, не обратив внимания на положенный завтрак, — я провела в этой чёртовой Албании семь лет, а здесь совсем ничего не изменилось!
Она улыбалась до того обезоруживающе и ярко, что Гарри не мог смотреть на неё, словно Гермиона была палящим солнцем. Но он не отрывал от неё жадного изумленного взгляда, с удивлением рассматривая острые черты лица, выцветшие веснушки на курносом носу и изгиб красивого алого рта – слишком алого, но Гарри не обратил на эту мелочь никакого внимания.
Гарри так сильно соскучился по своей лучшей подруге Гермионе, что мелкие странности вроде кровавых всполохов на радужке её глаз, заострившихся белых клыков и неизменного бокала с вином в её руке казались ему мелкими чудачествами, временными изменениями и новыми привычками.
Жаль, что он был слишком беспечен: не увидел в ней опасности до того, как стало слишком поздно.
========== «Деревня», Айола Блэк. ==========
На краю деревни жила ведьма.
Она пришла туда много лет назад, настолько много, что староста и упомнить не мог: явилась под покровом ночи со стороны гор и пустоты, прошла сквозь запертые ворота, словно нож в масло, и вошла в его дом с первыми лучами солнца, распахнув пять железных замков одним взмахом тонкой бледной руки.
Женщина в черной мантии, красивая, молодая, с длинными чёрными косами и чёрными глазами, в строгом дорогом платье и острой шляпе. Такая красивая, что глаз оторвать невозможно было!
Ведьму звали Айола.
Дом ей построили на отшибе посёлка, небольшую такую избушку, но опрятную и очень тёплую — строили, старались, а жители нервно сновали рядом, лишь бы помочь красавице в любом деле — огород разбить, сарай построить, крышу добротную сложить, а она знай себе села на ступеньках, подобрав подол длинного бархатного платья и покачивала ножкой в золотистой туфельке и тонкой изогнутой палочкой в длинных красивых пальцах.
Ну до чего же хороша она была, эта ведьма!
Дом Айоле построили быстро, за огородом и живностью следили добрые женщины, а взамен не было деревни счастливее!
На их огородах вырастали самые большие и здоровые овощи, их фруктовые деревья и ягодники давали больше всего плодов, их живность жила дольше и почти не болела, а коли болела, так Айоле ничего не стоило это исправить — один взмах, пара слов, и всё снова прекрасно!
В садике у себя она самостоятельно выращивала растения и варила вечерами зелья — любопытные детишки подглядывали за ней в окнах, но староста самолично гонял их прочь.
Не хватало ещё обидеть ведьму таким нехорошим отношением, как бы не так! Слишком уж хороша она была, чтобы прочь её гнать. Золота у них не было. Платить было нечем, но за все её подарки они выполняли каждую её просьбу — подумаешь, найти чёрных петухов или нож какой-то особый выковать, раз плюнуть.
Для неё не жалко было, особенно уж тогда, когда ведьма за день смертельно больных на ноги поднимала. Куда уж там жалеть!
И всё было хорошо. До тех самых пор, пока в деревню ведьмы не явилась её старшая сестра. Но, впрочем, ничего особо страшного в этом не было — ножи у них были острые, обереги сильные, а ведьма… Ведьма была у них своя.
