Как пробивается маленький росток через асфальт? Растение такое слабое, а асфальт сверху такой сильный и нерушимый. Он как могильная плита для любого растения и всего, что находится под ним. Асфальт находится сверху и закрывает тот мир, который снизу, сурово накрыв его собой. Обычно меньше всего ожидаешь, что именно росток, кусочек травки вырвется с корнями, прорвет эту твердь и покажется на улице, в большом бетонном муравейнике, где люди думают, что над ними нет такого же своего «небесного асфальта», через который надо пробиться и им. Но рано или поздно кто-то замечает этот росток и убивает его, асфальт меняют, и горизонтальная твердь восстанавливает свое былое величие. До нового смелого и безрассудного ростка травы уже в другом месте города.

Я бодрым шагом вернулся в спальню, моя любимая только потягивалась. Ее черты лица были прекрасны под лучами юного солнца, она тянулась так сладко, а ее вздернутый носик так игриво смотрел вверх, что хотелось лечь обратно в кровать и гладить его, не думая о насущных проблемах. Видимо, кто-то менял этот треснутый сверху асфальт, мысль моя таяла, и только женский облик в лучах утреннего солнца был в моей голове. Поймите, я не поэт, и мне тяжело описывать женскую красоту. Но я пришел не за этим, собрав все развороченные мысли, соединив в одно все многое из моей головы, волевым ударом пробивая этот асфальт снизу, я уставился на нее и не знал, как задать свой вопрос.

– Ты что-то забыл, милый?

– Да, я хотел у тебя узнать одну вещь.

– Какую вещь, милый?

– Как тебя зовут?

– Как меня зовут?

– Ну да, какое твое имя?

– Мое имя?

– Да, твое имя.

Она посмотрела на меня непонимающими глазами и сказала:

– Иди вниз, пей, а то кофе остынет.

Потом она произнесла пару невнятных фраз, смысл которых я скорее не хотел слышать, чем их было сложно слышать. Мой асфальт сверху был уже закатан, и на нем даже уже кто-то ходил, утрамбовывал. Я повиновался и пошел, зевая, через коридор вниз на кухню. Спустившись, посмотрел на кружку кофе – кружка была в пятнах. О, как я это ненавижу! Я не стал торопиться и пить кофе, решил сначала изучить календарь. На стене висел наш семейный календарь, некоторые даты были отмечены галочкой, некоторые были пропущены и оставались пустыми, какой-то логики в галочках этого месяца я не видел. Их соотношение было почти одинаковое, но казалось, что галочек немного меньше.

Спустилась любимая, и я отвлекся от календаря. Садясь за стол, она спросила:

– Какое сегодня чудесное утро, правда?

– Да, погода очень хороша, но настроение не очень у меня хорошее, скажу тебе честно.

Она молчала, я подумал, что неплохо было бы прогуляться, о чем поспешил сообщить милой.

– Давай сегодня проводим сына в школу вместе?

– А почему и нет! Дай мне пятнадцать минут.

Она ушла собираться, а через пару минут спустился сын и сел завтракать. Пока он завтракал, я читал газету, в которой не было ничего интересного или примечательного. События были все похожи друг на друга и ничем не отличались, если смотреть вглубь вещей, да и если просто пройтись по заголовкам, все это я уже видел много раз. Мне кажется, я мог бы с легкостью сам пересказать содержание всех газет или работать предсказателем в той газете, предсказывать события. Эта мысль про газетного астролога очень позабавила меня.

Оторвавшись от газеты, я уже не помнил, о чем она была и какие новости я читал. Значит, точно ничего интересного. Допил кофе, ненавидя пятна на белом стакане. Мы быстро собрались и все вместе вышли из дома. Мысль о грязном стакане буравила мне мозг, видимо, с похожими мыслями мой новый друг-росток где-то сейчас пробивался сквозь асфальт. Почему кружка грязная? Почему она всегда грязная? Видимо, я очень зацикленный человек, другой бы этого и не заметил.

Конечно, проводить сына в школу – это всего лишь предлог выйти на улицу, ведь школа через дорогу, и идти всего несколько минут до школы и обратно.

На улице было удивительно пустынно, мы уже вышли на крыльцо, прошли лужайку с двумя гномами и вышли на тротуар, маленький шаг отделял нас от дороги, перехода перед нашим домом не было, он был левее, напротив высокого дома из старого красного кирпича. Но дорога всегда была пустынной, насколько я помнил, и поэтому мы смело переходили ее прямо, экономя целых семь или десять шагов по тротуару. Соседский дом был бесшумен, и только синие шторы смотрели на нас сквозь многочисленные окна. Наши дома были очень похожи, но наш немного больше, или мне хотелось так думать. Возможно, все дело было в синем цвете, он искажал восприятие, и полоски, шторы – все это мешало понять настоящий размер соседского дома. Я вспомнил о разговоре в спальне, вернее, моем вопросе:

– Милая, помнишь мой вопрос с утра?

– Какой вопрос?

Я не успел договорить, лишь боковым зрением увидел, как сын упал вперед, и, не поняв, что происходит, до меня дошел звук выстрела, но с сыном было что-то не так, у него отсутствовало полголовы, и я еще подумал: «0:1 не в нашу пользу». Я встал как истукан и не понимал, что происходит. Я рванулся к сыну, но руки милой вцепились в меня и потащили в другую сторону, к старому высокому зданию из красного кирпича. Я обернулся, в ее глазах был ужас и отчаяние, но я ничего не понимал, и лишь она тащила меня к этому дому по соседству. Я посмотрел на дом, у которого, казалось, не было конца этажам, и он застилал собой небо, а мы были в бесконечной тени от него.

Я опять глянул в безумные от страха глаза любимой, и тут до меня дошел второй звук. Передо мною, буквально в десяти сантиметрах, «вспахался» асфальт, я понял: бьют очень большим калибром, дырка осталась внушительная и вырвала большой кусок дороги. В кровь брызнул адреналин, и уже я, а не милая, тащил ее к красному дому из кирпича. Десять или около того шагов до дома превратились в километр. И метрам не было конца, мне казалось, что мы бежим целую вечность, и дом не становился ближе.

Мы уже были рядом с домом, я схватил маленький трехколесный велосипед, который стоял у крыльца, и швырнул его в стеклянные двери дома, велосипед попал в левую дверь. Она разбилась, я собирался пропустить вперед милую, но тут ее рука обмякла, и она упала, а до меня дошел еще один звук выстрела. Пуля пробила любимой спину и вырвала целый кусок груди, рана была огромная, в нее легко бы поместилась моя рука, все было в крови – дорога, я, везде была кровь, – я метнулся в дом.

Я не вошел в эту разбитую стеклянную дверь, я ввалился в нее, упал и провалился туда. Упав вперед, я подставил руки и быстро повалился за угол левой стены и услышал третий выстрел, он, наверное, ударил куда-то в сторону дверей и меня не зацепил, лишь куски кирпича разлетелись по коридору, послышался звон железа, видимо, попали между стеной и стальным косяком дверного проема. Я сидел за стеной у двери, мне было видно только маленькую часть улицы и небольшую часть тела моей любимой, лица не было видно, все закрыто волосами. Выглядывать сильнее из-за стены я не решался, а фантазия могла играть со мной злую шутку. Руки мои были в крови и ссадили, в ладонях – мелкие куски стекла и еще красная пыль от кирпича. Одежда была в крови и красной пыли, кажется, кровь не моя.

От стены опять полетели куски кирпича и стекла, это уже не была одна снайперская винтовка, по подъезду стреляли еще из автоматов, мне было сложно различить, сколько их было, но я знал – не больше четырех в любом случае. У меня всего один шанс выжить – это подняться вверх, выиграть немного времени, внизу таких шансов нет. Конечно, про выжить – это очень сильно сказано. Сейчас бы несколько минут просто просуществовать.

Вход на лестницу как раз напротив подъезда, и он полностью простреливался с улицы, каких-то два метра, и я на лестнице, потом три-четыре метра первого пролета, и я был бы в безопасности. Нужно было выждать правильную секунду и быстро пробежать к лестнице и потом вверх, когда немного стихнет огонь. Это длилось вечно, казалось, шли целые годы, пока выстрелы прекратились. И я рванулся к лестнице, адреналин опять брызнул в кровь, в висках стучало, как в метро. Что такое метро? В висках стучало, как наша старая стиральная машина в подвале во время максимальной скорости стирки. Я бежал вверх по лестнице не жалея ног, несколько раз упал, какой-то хлам попадался под ногами, я сильно ударился коленкой о ступеньку, но не успокоился, пока не очутился на двенадцатом этаже. Старые выцветшие цифры вполне верно указывали мне нумерацию этого этажа.