– Какое хорошее утро, правда, милая?

– Да, очень хорошее утро, так приятно сидеть тут и смотреть на наш славный маленький город, погляди, как играет солнце – бликами на фасаде школы. В этом, действительно, есть что-то простое, но при этом красивое. Обычно ищут красоту в сложном и непонятном, стараются найти в новом, но забывают о старом и проверенном! А ведь красота может быть и в простых, обыденных и привычных нам вещах. Понимаешь?

– Ты сегодня настоящая поэтесса и философ, может, тебе попробовать взять краски или что-то такое и нарисовать это, пока солнце не вошло в зенит? Или написать про это пару строк?

Она рассмеялась и слегка толкнула меня в плечо своим плечом. Люблю, когда она так делает.

– Наш сын еще не в школе?

– Нет, он только собирается.

Я погладил свою милую по коленке, взял со столика на веранде уже остывший кофе, кружка была предательски испачкана разводами от кофе, впрочем, какая разница. На вкусовые ощущения это не влияет, и во мне лишь возмущался художник и эстет! Я выпил полкружки одним глотком и откинулся на спинку своей скамейки. Это было теплое утро, уже начинался легкий зной, на улице – никого. В утренней дымке виднелись школа, библиотека и магазин, они стояли подряд, друг за другом, как на подбор. Картина вызывала умиротворение и спокойствие. Нет, я определенно художник в душе. Когда еще вот так можно посидеть с утра и никуда не торопиться, не думать о сложном?

– Милый, ты идешь в дом?

– Сейчас, только допью кофе.

Мой Мышонок лениво поднялась и пошла в дом, потрепав меня немного по плечу, бесшумно прикрыв за собою дверь. Я даже ее почти не заметил, я еще минут пять полюбовался видом на небо, которое открывалось впереди, – почти не было облаков, они лишь немного разбавляли светлый утренний небосвод. Впрочем, я смотрел на все то, что так любят жители маленьких теплых и ленных городков, где время почти не и дет, а течет, как маленький ручей в горах, скрытый от глаз. Я и сейчас чувствовал себя таким маленьким ручейком, его каплей, которая не спешила, а лениво текла по течению.

Я потянулся, допил вторым глотком кофе, сунул ноги в тапочки – еще не так тепло, и ноги немного промерзли, – укутался в свой любимый серый махровый халат с красными полосками и, шаркая ногами, пошел в дом. Тапочки были мне большими, но я их любил и давно к ним привык. Так же бесшумно закрыл за собою дверь, как и моя милая, сегодня не хотелось шуметь. Я вспомнил, что надо было попросить моего Мышонка купить еще молока, оно совсем закончилось, а кофе без молока – редчайшая глупость. Стоя прямо в дверях, я стал искать глазами мою милую в гостиной, чтобы послать ее за покупками.

На ковре красные и синие узоры сплетаются с зеленым, ромбики заходят друг на друга. Почему я раньше не замечал узора этого ковра? И кто его таким придумал, что за глупость – красные ромбовидные полоски зигзагом врезаются в синие полосы, а те, в свою очередь, входят зигзагом. Редчайшая безвкусица, если вдуматься. Какой художник это придумал? И вообще, можно ли говорить о художнике в контексте узора на ковре? Представляет ли он хоть какую-то художественную ценность, была ли какая-то задумка при создании такого узора, где, в сущности, все было глупо и слишком пестро? Хотел бы я посмотреть на создателя этого узора, о чем размышлял человек, когда придумывал это анархичное буйство цвета с ломаными линиями?

Боль нарастала, она пульсировала по всему телу, ковер из грубой шерсти превращался в пульсирующие квадратики красного, синего и зеленого цвета. Казалось, что я видел еще и другие цвета, но возможно, это только казалось. В какие-то моменты боль отступала, и я различал на ворсе ковра маленькие песчинки или более грязные ворсинки, мог отличить одну, более чистую, от другой, более грязной. Что-то было не так со мной и моим зрением, полоски и зигзаги крутились перед глазами, и с этим я еще мог смириться. Но они превращались в крупные квадраты ярких цветов, и все перед глазами напоминало цветастый пазл пляшущих квадратных элементом, которые крутились по своей оси. Я непроизвольно начал кашлять, и квадратики перед глазами исчезли, и снова появился этот ковер. Я увидел кое-что новое – это были большие пятна крови, это была моя кровь, я ею кашлял, даже не кашлял, а она лилась из моего рта, заливая весь ковер, те ворсинки, которые я раньше приметил. Грязные места ворса уже были не видны, и лишь кровь создавала свой причудливый узор, заливая ковер. Кровь была огромной цунами, которая надвигалась на маленький город, состоящий из шерсти, и поглощала его, унося волны все дальше от меня.

Зачем кровь идет из моего рта? Я пробую встать, но тело меня не слушается, боль уже не нарастает, она бьет молотом по всему телу. Встать не получается, я пытаюсь подняться хотя бы на локтях, чтобы осмотреться и позвать на помощь.

Видимо, зрение – это первое, что вернулось ко мне, если не считать адской боли, и только сейчас я стал различать звон в ушах, до моего сознания стали доходить звуки, не различимо и смешанно, какофония звуков. Было тяжело отличить один звук от другого, и все смешивалось в кашу, мне кажется, это действительно звон, и этот звон колокола – звонил по мне, определенно по мне. Мысли не могут сосредоточиться, и их лихорадочно бросает из стороны в сторону и куда-то не туда, боль все сильнее и отчетливее прорисовывается в спине. Видимо, это последствия болевого шока, и с этим связаны цветные квадратики, в которые превратился ковер. Если я раньше говорил про «удар молотом», я соврал, я нагло врал – та боль, что была пять секунд, а может, и час назад, а может, и вечность, была лишь укусом, а настоящая боль только сейчас начала «бить» по-настоящему. Перед глазами опять забегали цветные квадратики. Они наступали волнами, и тогда разум уходил на второй план, а когда квадратики отступали, ко мне возвращалась возможность мыслить и понимать.

Надо подняться и осмотреться хоть как-то. Собрав все силы, я кое-как смог опереться на локти и немного приподняться, это не был упор в привычном понимании слова, я поднялся всего ничего, можно сказать, просто немного оторвался от пола, чтобы увидеть происходящие в моем доме. Ведь это все еще мой дом? О каких глупостях думает человек в экстремальном положении! Конечно же, это мой дом и мой проклятый ковер, узор которого я даже никогда не замечал.

Звуки, которые были бессмысленными, вдруг стали понятными, и все выстроилось по своим местам. Появилась какая-то логика и осмысленность, я начал понимать суть происходящего и по капле сопоставлять это в своем мозгу, мне надо было найти любое простое и логичное объяснение происходящему сейчас.

В воздухе летала пыль, перья от подушки, слышались крики и гогот, слева от меня, в обломках столика, стоящего у прихожей, валялся мой сосед. На столике раньше стоял телефон на салфетке и ваза, сейчас это все было разбросано вокруг, а ваза представляла собой куски стекла, которые были повсюду, и даже на ковре перед моими глазами. Как я их раньше не замечал?

Я узнал его по жилетке синего цвета, но сейчас она была вся темно-красная от крови, синтепон от жилетки торчал в разные стороны, кусок плеча и руки был выгрызен, и казалось, рука висела лишь на куске рубашки, его отвратительной красной рубашки в клетку. Он облокотился на стену, он полусидел-полулежал, повернувшись ко мне в пол-оборота, его нога вздрагивала, это были предсмертные конвульсии. Что он тут забыл? Почему никто не вызывает «скорую помощь»? Рядом с ним валялась старая телефонная трубка, нашего старомодного телефона с дисковым набором видно не было.

Я порадовался тому, что не один я сейчас с такими проблемами тут лежу. И про себя почему-то ехидно подумал: «1:1», как будто речь шла о футбольном матче. Видимо, это последствия болевого шока, и я сам не в себе, мои мысли смешаны, спутаны и вообще. Конечно, так всегда происходит с человеком: ты лежишь в луже крови, но если твоему ближнему значительно хуже – а ему было намного хуже, с чем и спорить не надо, – то ты радуешься. Так мы устроены, чуть более сильная боль другого человека, для нас маленькая победа, даже если мы не чувствуем всего тела и сами лежим в луже крови.