– Быть подростком тяжело: тело так быстро меняется, – сказал Тоумас за завтраком. Ката кивнула. Чтобы сделать хоть что-нибудь, она поговорила с Бриндис, товаркой Валы по молодежной работе, рассказала про ее состояние и попросила Бриндис прийти к ним в гости и попробовать куда-нибудь ее вытащить. Но все было напрасно. Когда классный руководитель сказал, что его беспокоит успеваемость Валы, Ката решила: пора что-то предпринять.
Решением всех этих проблем оказался хутор недалеко от города Квольсвётлюр, где жил дядя Тоумаса – белая ворона в их семье, – ставший фермером. Его сын Оулав превратил маленькую хибарку в одно из крупнейших в стране молочных хозяйств, поскольку не притрагивался к отцовским бутылкам, – и он пообещал повоспитывать их дочь.
Они подождали, пока Вала придет в особо хорошее расположение духа, и поделились с ней этой идеей; сказали, что свежий воздух очень полезен, а природа и животные дадут ей больше, чем работа для подростков в городе. Сначала Вала отказывалась, но со временем как будто устала сопротивляться им. Она заявляла:
– Я вам не стану вставать в восемь утра, или там коровёшек доить, – но, в конце концов, сама закинула книги и одежду в свой рюкзак и сказала, что будет рада съездить отдохнуть от них.
Они поехали на восток и распрощались во дворе хутора; Вала молчала, как и всю дорогу до того, и притворялась, что не замечает родителей. К северу над горизонтом возвышалась вершина Геклы, на востоке прятался в облаках ледник Мирдальсйёкюль. По пути домой Ката проплакала в машине до самого Сельфосса. Ее мучило подозрение, что они совершили ошибку, за которую потом дорого заплатят.
Остаток лета Вала отказывалась разговаривать с родителями. Оулав говорил, что она еще обижена на них, но что это просто «поза»: в деревне ей было хорошо, она каждое утро выставляла доильный аппарат, чистила стойла, а под вечер пригоняла коров домой. Интернет на хуторе был, но Вала не отвечала на и-мейлы от матери, а когда Ката захотела съездить навестить ее, Тоумас наотрез отказался: мол, дочери необходимо отдохнуть от них, – однако Ката подозревала, что он имел в виду только ее. Она почувствовала непонятную потребность за что-то извиниться, но успокоилась после беседы с пастором Видиром, хорошо знавшим Валу по молодежной работе. Он сказал, что такие «закидоны» на самом деле – не нашедшая верного пути любовь к Богу и что все заблудшие овцы, в конце концов, возвратятся домой.
В середине августа Вала приехала в город на автобусе. Тоумас и Ката встретили ее на автовокзале, а по дороге домой Вала гордо заявила, что в деревне ходила пьянствовать и завела себе парня, такого урода и тупицу, каких она даже в глуши не ожидала встретить.
– По-моему, ваше наказание не подействовало. А ты как считаешь, мама? – сказала она и деланно засмеялась.
– А это было и не наказание, милая, – ответила Ката, все еще прикидывая, как ей отнестись к признанию о попойке. – Мы хотели тебе помочь, ты поехала в деревню, чтобы развеяться…
– Там даже магазина не было. Да я, если честно, и не хотела ехать. Вы меня заставили.
– Не смей так разговаривать с мамой, – сказал Тоумас, и весь остаток пути они молчали.
По приезду домой Вала закрылась в своей комнате, громко и долго разговаривала по новому мобильнику, который купила в Сельфоссе на заработанные летом деньги, и говорила кому-то, что любит его. Печаль, угнетавшая ее прежде, прошла, но веселье (как для себя обозначила это состояние Ката) было еще хуже. Через девчонку, с которой Вала вместе была в деревне, она познакомилась с двумя другими, на два года старше себя, и начала зависать с ними на «Эйдисторг», бродить по торговым центрам «Крингла» и «Смауралинд», а иногда они ходили в бильярдную на улице Лаугмули – строить глазки парням, в которых были влюблены. Ката звонила родителям тех девочек (состояние которых в различной степени подходило для разговоров), грозила владельцу бильярдной полицией, если девочек еще раз пустят туда. Однажды ближе к вечеру ей позвонили из магазина в «Крингле», в котором Валу поймали за воровством нейлоновых чулок и спрея с искусственным снегом. Домой ее отвезла полиция, но Вала, пытаясь скрыть случившееся от родителей, назвалась именем Паулина Оуск Хьяульмарсдоттир.
– Почему именно Паулина Оуск Хьяульмарсдоттир? – спросила Ката.
– Ну как Паутль Оускар, певец[14]. А ты знаешь, что эта церковь твоя геев не любит? – сказала Вала и рассмеялась своим безрадостным деланым смехом, которым всегда отвечала матери. Тогда же она сказала, что начала курить сигареты.
В качестве наказания Ката с Тоумасом решили целый месяц посменно забирать ее из школы и отвозить оттуда прямо домой; выходить по вечерам ей запрещалось, а если она не перестанет курить и воровать, ее грозили отправить в интернат для трудных подростков. Вдобавок Ката позвонила классному руководителю и попросила его проследить, чтобы Вала прекратила дружить с теми старшими девчонками и сходила на прием к школьному соцработнику.
Когда Ката, как раньше, спрашивала, что ее тревожит, Вала вставала в оборонительную позу и говорила, что все прекрасно, а если мама хоть на минуту оставит ее в покое, будет еще лучше. Ката просила ее сходить с ней на бдения и возобновить знакомство со своими друзьями из церкви, но Вала отвечала, что она больше «никакая, к черту, не овечка». Ката напомнила ей, что она приняла крещение, поручила себя Богу, – и тут Вала побагровела от злости:
– Намочили меня в какой-то дурацкой луже и сказали «Боженька»… Я это только ради тебя и сделала! Ты же такая недоразвитая!
Через короткое время после окончания наказания Тоумасу позвонил сотрудник районного клуба и сказал, что Вале запретили вход на танцы: она была пьяна, угрожала некоторым ребятам, к тому же кидалась камнями и разбила окно. Через сутки Вала все еще не явилась домой; ее привезли полицейские, а сама она была так пьяна, что еле ворочала языком. Полицейские сказали, что обнаружили ее в машине у старших парней, которые развлекались тем, что переезжали перекресток на красный свет. При этом в машине у них нашли грамм гашиша и следы амфетамина. Ката снова созвала военный совет, на котором они с Тоумасом (а в основном она) обсуждали, не призвать ли «специалистов» и как снова наказать дочь.
Когда Ката нашла письма, они еще не пришли ни к какому выводу. Она любила читать перед сном Ветхий Завет и после трудного ночного дежурства в больнице зашла в комнату Валы за Библией; ее собственная лежала на нижнем этаже, поэтому она взяла экземпляр, который подарили Вале. Из книги выпала пачка писем. Их было десять штук, перевязанных ниткой, без конвертов, без дат, отпечатанных на пишущей машинке. Все письма начинались с одного и того же приветствия: «Дорогая Вала» и заканчивались подписью «БАТОРИ» заглавными буквами.
Ката начала читать их – и тотчас заметила, что письма полным-полны всякой мерзости. Она быстро просмотрела их – а потом не выдержала и расплакалась из-за того, что ее дочери пришлось все это прочесть и что она так и не показала их родителям.
Закончив чтение, Ката первым делом позвонила Тоумасу и потребовала, чтобы тот немедленно приехал домой. Муж послушался и засел за письма – и если раньше у него были сомнения насчет того, насколько строгие меры надо применять, чтобы дочь пережила переходный возраст, то теперь все колебания остались позади. После чтения писем он сердито расхаживал взад-вперед по гостиной, проклиная их автора, называвшего себя Батори, и говорил, что на него надо заявить в полицию. Ката просила его обождать, пока не придет из школы Вала и не расскажет им о происхождении этих писем.
«Батори – это похоже на псевдоним», – сказала Ката как можно более спокойным тоном. Раньше она не видела Тоумаса настолько рассерженным – и это ее радовало. Письма были насквозь пропитаны фантазиями о сексе и насилии – и сопровождавшие их рисунки тоже. После более внимательного чтения Кате показалось, что письма писала девочка – такая же школьница, как и Вала. В первом письме Батори жаловалась на учительницу в школе и предлагала Вале вместе убить ее: «Она такая дура. Не поможешь мне ее убить?» Слово «убить» повторялось в письмах даже чаще, чем «трахать», и в текстах и рисунках постоянно упоминались порнография, черти, оргии, заклятия, а также Satan, Burzum, Darkthrone и Morbid Fog, – по контексту Ката решила, что это такие рок-группы.
