Она покатила Кьяртана по наклонному коридору на второй этаж и завезла в гостиную в своем отделении.

По пути из гостиной в бедре у Каты что-то щелкнуло. Ногу пронзила колющая боль, она громко выругалась и взглянула на ничего не выражающее лицо санитарки, катившей перед собой тележку.

– Зараза, – прошипела Ката чуть тише и потерла бедро. – Ты что, по сторонам не смотришь?

– Тот же вопрос, – надменно ответила девушка. Ее грудь была тугой, а халат расстегнут так низко, что было видно ложбинку между грудями; брови – выщипанные черные черточки, при том что сама девушка была блондинка; лицо скрыто под толстым слоем макияжа. Она и раньше обращала на себя внимание Каты – из-за того, что однажды во время воскресного дежурства от нее пахло вином. Ката тогда спросила: «Что это за деваха?» – а Инга уточнила: «Ты про эту телку?»; и тогда Ката впервые услышала, что это слово применимо не только к сельскохозяйственным животным.

Не успела она найти ответ, девушка зашагала прочь. Недолго помешкав, Ката направилась в другую сторону, вышла с территории отделения, заперлась в туалете и завопила так громко, что до конца смены у нее еще звенело в ушах.

По дороге домой Ката заглянула в торговый центр на площади Эйдисторг, где обычно делала покупки. В мясном отделе она долго переминалась с ноги на ногу и обсуждала с мясником самую горячую новость недели – зарплату членов комиссии в каком-то банке, но вскоре им это надоело, и они переключились на погоду: тут хотя бы было о чем поспорить.

– Подряд трех дождливых дней не бывает, – отрезал мясник, вытирая руки о передник.

– Интересная теория, – заметила Ката и усмехнулась (последнее продавцу, кажется, не понравилось). – То-то я смотрю, тучи на небе все копятся и копятся… По мне, тогда уж лучше дождь: так хотя бы честнее.

– Дождь – это хуже всего, – ответил он, помотав головой.

На носу у него были очки: маленькие, квадратные, в тонкой, почти незаметной оправе. Когда мясник глубоко задумывался или робел (это у него накладывалось одно на другое), он брался за очки средним и большим пальцами и резко сдвигал их вверх по переносице. Что-то в его движениях убеждало Кату в том, что мясник никогда их не чистит; в конце дня он оттирал руки дочиста, но на очках был многомесячный слой крови животных, и с них зараза опять переползала на пальцы – когда он глубоко задумывался – и на все, к чему он прикасался вне работы: жене, детям, внукам, зубной щетке. Если б его лицо просканировали ультрафиолетом, оно, несомненно, показалось бы почти сплошь белым от разложившихся частичек крови и протеина.

Они не стали продолжать разговор; Ката попросила триста граммов рыбного полуфабриката. На кассе она прихватила глянцевый журнал, чтобы почитать за едой, а затем сходила в винный магазин и купила две бутылки белого вина и «Малибу».

В прихожей по привычке позвала «Ау!» – но никто не отозвался. Тоумас еще раньше прислал ей эсэмэску, что раньше десяти домой не придет. Она убрала продукты в холодильник и включила духовку. Пока та разогревалась, быстро прошла в спальню, а там переоделась в халат и осмотрела свои ногти. Наносить макияж ей не особенно нравилось, но, насмотревшись на то, во что превращаются ногти пациентов после онкологической терапии (меняется цвет, появляются полоски, вплоть до того, что ногти трескаются), Ката стала стараться содержать собственные ногти в порядке.

Она подпилила ногти пилкой, нанесла на них тонкий слой закрепителя и два слоя черного лака. Постояла, как статуя, расставив пальцы, пока лак не высох, а затем спустилась в кухню, поставила рыбу в духовку и налила себе вина. Она прихлебывала его мелкими глотками – и наконец ей удалось полностью расслабиться.

За едой Ката рассеянно листала журнал, потом достала брошюру общины «Филадельфия» и посмотрела расписание церковных служб, хотя знала его наизусть. В восемь был молебен, в котором она иногда участвовала. Если выпьет кофе быстро – еще успеет туда заглянуть. На мессах оживленности было больше – но все же она ходила и на молебны или передавала по телефону молитвы кого-нибудь из пациентов. Хотя ей ни разу не удавалось достичь «спасения» и раствориться в «свете», на богослужениях Ката порой ощущала Его ласковое присутствие.

После ужина она переместилась в гостиную. Молебен начинался через полтора часа, примерно тогда, когда Тоумас обещал прийти домой. Да только его обещания никогда не выполнялись, раньше полуночи он не приходил.

«Я это заслужила», – пробормотала Ката. Решила покурить. Сбегала на верхний этаж за пачкой, которую прятала в ящике с нижним бельем, открыла балконную дверь и зажгла сигарету.

Посмотрела, как в Заливе движутся в темноте волны, потом скосила глаза во двор и увидела, что на той стороне улицы припарковалась какая-то машина. Ката напрягла глаза и различила (она была в этом уверена) силуэт на переднем сиденье и красный огонек сигареты. Фары были погашены, а сама машина стояла так, что из нее было удобно следить за домом. Несколько дней назад, по дороге с работы, Ката видела ту же машину – да и вчера, кажется, тоже.

Она не была уверена… Однако на той стороне улицы домов не было, и то, что кто-то сидел там, в машине с погашенными фарами, и курил, уже само по себе было странно.

Ката потушила свою сигарету, внесла окурок в комнату и стала подумывать, не позвонить ли в полицию, не попросить ли их «сделать кружочек», – ведь на собрании в районном отделе ее заверили, что согласятся на это. Они говорили: прежде чем влезть в какую-нибудь квартиру, воры обычно какое-то время изучают привычки жильцов.

Ката бросила окурок в унитаз, спустила, а затем – раз уж она все равно здесь – подошла к дверям комнаты Валы и удостоверилась, что те заперты. Всегда существовала вероятность, что она могла вернуться, пока родителей нет, пройти прямо в свою комнату, без сил упасть на кровать и заснуть – после каких угодно несчастий, которые все это время не давали ей добраться до дому. И запереться?

Хотя вероятность этого и была ничтожно мала, проще всего проверить и положить конец сомнениям.

Кабинет Тоумаса был открыт. Ката вошла туда, выдвинула ящик письменного стола и вытащила ключ, который сама попросила Тоумаса спрятать. Впрочем, вскоре выяснила, где он лежит, но не показывала, что знает: так было удобнее. Она выбежала в коридор и поспешила отпереть комнату дочери, пока не передумала.

В комнате никого не было. После того как Вала пропала, Ката в первое время пылесосила там и протирала пыль, но, поскольку комната стояла закрытой, часто прибираться там не требовалось. Кажется, после того как полицейские ушли, она засунула что-то в шкаф, ботинки или носки, – а в остальном ничего не трогала.

Постель была заправлена, а на ней громоздилась гора подушек и лежала сложенная пижама Валы. На письменном столе – телефон и ноутбук, из которых полиция скопировала данные, но ничего не обнаружила. На полках стояли книги и музыкальный центр «Пионер», который Ката выбирала вместе с пастором Видиром. Посреди комнаты возвышался кукольный домик, а перед ним – деревянная скамеечка, жесткая и неудобная, которую Вала как-то нашла в подвале, и та стала ее любимой вещью.

Ката опустилась на скамеечку и принялась разглядывать закрытый фасад домика; затем потянулась к проводу, выходившему из него сзади, и нажала выключатель. Одно за другим засияли окошки, словно кто-то только что вернулся домой и теперь ходит по всем комнатам и включает свет.

О том, что Тоумас питает слабость к кукольным домикам, Ката узнала уже через долгое время после того, как они приехали из Америки. Она как-то шла мимо комнаты Валы и услышала, как отец с дочерью разговаривают, играя вместе. Тоумасу было некогда часто проводить время с Валой, но за игрой с нею он забывался; его голос становился другим, иногда он смеялся, в одночасье отставлял эту солидность, которую многие врачи, очевидно, считают неотъемлемой частью своей профессии: есть мнение, что так они лучше располагают к себе пациентов. Судя по звукам, они играли в кубики, время от времени копошились в них, а Тоумас рассказывал дочери про маленькие домики, которые называются кукольными, а в них бывают крошечная мебель, стулья, чашки, тарелки – все, что угодно, – а еще куклы; все это продается в специальных магазинах кукольных домов, а людям все равно интересно в это играть, даже когда они становятся взрослыми.