Я протянул ей бумажку с адресом. Когда Ботейн брала ее, она задела мои пальцы ногтем, почти поцарапав.

— Конечно, передам. А что-то случилось?

Я задумался. С одной стороны я хотел рассказать им одновременно, но с другой, если Ботейн не поймет важность происходящего, она может не передать информацию, и Гиансар не приедет. Поэтому я сделал шаг к ней, наклонился и тихо сказал почти на ухо.

— Сегодня будут проводиться испытания на людях. Он должен знать.

Я боялся, что кто-то может нас услышать, хотя никого, кроме Кассиопеи, дома не было. Но и она не должна об этом знать, более того Кассиопея даже не имела понятия о «Горизонте событий». У Ботейн округлились глаза, и она сказала:

— Я поняла, сейчас же выезжаю на работу, и все ему передам. Мы будем там, но не волнуйся, в любом случае все пройдет хорошо.

Она похлопала меня по плечу, и я ушел.

Я заранее поехал туда, где будут проводиться испытания, чтобы проверить, все ли готово. Место проведения эксперимента находилось в небольшом одноэтажном здании на территории института морфологии человека. Оно было небольшим и состояло из трех помещений. Первое, совершенно пустое, скорее всего для людей, чья очередь еще не настала. Либо же туда относили уже продукты эксперимента. Второе было для исследователей. Там были стол, несколько стульев и большое окно в следующую комнату. Но стекло не занимало всю площадь, чтобы была возможность не смотреть. В последней же комнате стояли кушетка, капельница, аппарат ИВЛ и другое оборудование для введения испытуемого в медицинский сон. Первые двое не должны ничего почувствовать, они будут под действием общей анестезии. И только если все пройдет благополучно, опыт повторится еще дважды без анестезии. Я обошел эту комнату несколько раз. Серо-коричневый кафель на полу и серо-белый на стенах. Бетонный потолок обвит трубами и круглыми лампами, дверь железная и плотная. Ничего необычного, кроме кушетки.

До начала было еще несколько часов, поэтому я вышел на улицу. Я бы хотел прогуляться, но ждал Гиансара, поэтому сел на скамейку неподалеку, чтобы видеть дорогу к зданию. Вскоре пришли какие-то люди и стали огораживать окружающую территорию лентой, мне пришлось показать им свои документы, больше мы не взаимодействовали. Было холодно, температура стремилась к нулевой отметке, я успел замерзнуть, а Гиансара все не было. Еще не наступил полдень, когда я понял, что он не придет. Ботейн ничего ему не сказала. Я поступил глупо, доверив ей эту информацию. У меня не было тревоги, что она может как-то использовать свои знания, но я знал, что она не передала это специально.

Пока у меня оставалось еще немного времени, я решил найти место поблизости, где можно взять кофе или чай, чтобы согреться. Засохшие листья шуршали у меня под ногами. Муравьи могут выдерживать вес в сто раз больше их собственного, это много относительно насекомого, но мало, относительно меня. Я надеялся, что они прячутся под листьями.

Ничего горячего поблизости я не нашел. Зашел в небольшой магазин, где целую полку оккупировали «Стрелец В-2» и «Красный гигант». Я не любил газировку, но пришлось взять «Стрелец В-2», который был хотя бы чуть менее вредным.

Когда я вернулся, остальные уже прибыли на место. Я познакомился со всеми. Господин Гамов, который возглавлял группу, язвительно отметил, что в их центре велись похожие разработки. Наверное, раньше он работал с Ботейн. Пока шла подготовка, Процион отозвал меня в сторону и спросил:

— Кастор, может, ты хочешь посмотреть на людей, которых привезли?

Мне это было неинтересно. Я был уверен, что эти люди являются заключенными, которых приговорили к смертной казни. Мне не нравилось размышлять о смерти, поэтому я не хотел смотреть на людей, которые умрут в течение часа. Я сказал:

— Нет.

— Уверен?

— Уверен.

Процион быстро кивнул и отправился в здание. Я пошел следом.

В комнате для наблюдений нас было семь человек. Мы с Проционом, Гамов, два врача, техник, военный, чье звание я не знал, но он назвал свою фамилию (Тайлор). Нашей задачей было лишь встретить их и передать газ. Поэтому мы с Проционом могли уйти, это было повторено неоднократно. Я думаю, это было проявлением гуманности с их стороны. Мы оба остались.

Я не смотрел за самим ходом эксперимента, мне это было ни к чему, но я видел, как вводили первого мужчину. Он был старым, с желтыми зубами и обвисшей кожей. На его груди была синяя наколка, что подтверждало мое предположение о тюремных заключенных. Мужчина не вызвал у меня жалости, потому что он был в том возрасте, когда смерть не является неожиданностью. Или потому, что я не умел испытывать жалость. Остальные вряд ли будут такими же старыми, мне поступила информация, что людей должны привезти максимально непохожих друг на друга. Я полагал, они должны быть разного возраста, национальности и комплекции.

Мужчину ни о чем не спрашивали, да и он ничего не говорил. Ему поставили катетер, одели датчики для измерения его жизненных показателей, и вскоре он заснул. Его дыхание не было угнетено, поэтому маски на нем не было, можно было хорошо рассмотреть его лицо. Но я не стал. За стеклом все происходило абсолютно бесшумно, и я понял, что здесь специально есть звукоизоляция.

Потом врач ушел, кто-то нажал кнопку, отвечающую за подачу газа. Он должен был убить его при достаточном попадании в дыхательные пути, хотя это был и не единственный способ.

Я отошел от окна. Его агония не представляла для меня никакого научного или практического интереса, мне даже не стало любопытно, поэтому смотреть было ни к чему. Когда я видел смерть отца мне это, во всяком случае, не понравилось. Хотя подобному и не учат правила этикета, мне казалось, что смотреть на это просто так было даже неприлично. Какое-то время я слышал лишь скрежет ручек о бумагу, все, кроме Проциона что-то записывали, а потом кто-то констатировал время смерти. Потом этот же голос вычислил, за сколько времени убивает газ. Дальше снова шорох ручек, никто ничего не обсуждал. Я знал, что сразу они не скажут мне свои заключения, видимо друг с другом они тоже не хотели ими делиться.

Потом прошло еще какое-то время, пока продувалась комната и убирали тело. Люди все равно заходили туда в противогазах и костюмах химзащиты. Потом Гамов сказал: «следующий». На этот раз я не стал смотреть вообще. Испытуемому тоже должны были надеть противогаз, но оставить открытым остальное тело, чтобы проверить действие газа на кожные покровы. Его агония должна продлиться куда дольше, и я не был уверен, что он не проснется, несмотря на анестезию.

Когда врачи вышли из камеры и эксперимент под номером два начался, я вдруг почувствовал необоснованное беспокойство. Мне захотелось ходить по комнате, но она была слишком маленькой для этого. Я едва смог заставить себя усидеть на месте. Чтобы как-то отвлечь себя от нахлынувшего волнения, я стал искать взглядом интересные вещи на столе, которые собравшиеся здесь могли принести с собой. Там были противогазы, ручки, их записи и какая-то небольшая стопка бумаг, к который они не притрагивались. Я немного приподнялся и увидел, что там лежали заявления о согласии на процедуру. Я удивился, что оно требовалось, но это было хорошей новостью, потому что эти люди точно знали, на что они идут. Я взял бумаги. Заявления были написаны от руки, стояли росписи, но вместо имен и фамилий были лишь инициалы. Первый лист, судя по дрожащим буквам, принадлежал старику. Я отложил его, всмотрелся во второе заявление и вдруг узнал этот почерк. Я быстро поднялся с места, взглянул в окно, на столе лежала молодая девушка. Я громко сказал:

— Остановите эксперимент!

Все разом отвлеклись от своих записей и посмотрели на меня. Я потянулся к кнопкам, чтобы отключить подачу газа. Техник, скорее от испуга, чем из осознанного желания остановить меня, попытался оттолкнуть мою руку, я замешкался, и тогда Процион сам стукнул по кнопке. Он среагировал быстро, и я, даже за бурным потоком запутанных мыслей в своей голове, сумел это отметить. Почти тут же Процион нажал кнопку включения воздухоочистительной системы.